Когда он устал и его начала одолевать дремота, он мысленно перекрестил ее: «Прощай, мой сон», подумал он, сам уходя в мир сновидений. «Нежный друг, инокиня Мария». Вся его любовь к ней, все это время, давшее ему столько поэзии, показалось туманным видением, уплывавшим в страны былого.
ХIV
В августе, в четыре часа дня, Алеша прогуливался по перрону Курского вокзала. Он ждал Петю, должен был везти его к себе на Кисловку.
Алеша был в шляпе ? он уже не числился студентом, но из–под пиджака виднелась та же голубенькая рубашка, так же мягки черты лица, веселы глаза. Он прохаживался взад и вперед, щурился на солнце, заливавшее сбоку его светлые глаза, и посматривал на часы.
Наконец, затрубили в рожок. Вокзал оживился. Рысцой затрусили по платформе носильщики в белых фартуках, навстречу поезду.
Через несколько минут поток пассажиров валил к выходу. Среди дам, мужиков с инструментами, поддевок, котелков, Алеша с трудом заметил товарища: Петя брел растерянно, едва поспевая за носильщиком. Он возвращался от дедушки, где пробыл вторую часть лета.
? А, ? крикнул Алеша: ? вот он, стоп!
И не успел Петя опомниться, он ловко обнял его, поцеловал.
— Это называется по–московски. Здесь у нас не что–нибудь!
Петя засмеялся. От Алеши, его глаз, поцелуя, вечернего солнца пахнуло чем–то славным, полузабытым.
? Мы вас ждем, ? говорил Алеша, когда выходили к извозчикам. ? Едем к нам; если понравится, у нас же будете жить, ? есть комната. Кисловка, ? закричал он зычно: ? полтинник!
Нынче Алеша торговался, доказывал извозчикам, что следует ехать за полтинник; наконец, убедил одного старика.
? Ну, конечно, ? говорил он. ? Вези, вези, дядя. Тульский? Вон и барин приезжий тоже тульский.
Пролетка загромыхала. Потянулась Москва — все эти Садовые, Покровки, Никитские. Петя давно не был в Москве, с ранних детских лет, когда живы были еще родители. И теперь, немного обросший и загорелый за лето, но, как раньше, худой, он с сочувствием смотрел на этот палладиум России ? старую, милую и нелепую Москву.
? Так вы теперь в Живопись и Ваяние? ? спросил Петя. ? Вот какие перемены.
? А Степана не видите тут? Он, ведь, здесь, кажется. Писал мне, да очень коротко.
? Степан, пожалуй, у нас уже сидит. Извещен о вашем приезде, придет повидаться. Вы знаете, он чуть не помер на голоде. Тиф, едва выскочил. Дядя, направо! Нет, нет, направо к воротам!
Дядя остановил кобылку у ворот довольно большого дома. Расплатились, стащили вещи и, пройдя двором, поднялись в третий этаж. С лестницы был слышен рояль, его веселый, сбивающийся темп; почему–то Петя вспомнил о Лизавете и улыбнулся.
? Это Лизка жарит, ? сказал Алеша, звоня. ? Танцы у них, что ли?
Музыка прекратилась, за стеной зашумели, точно сорвалась с мест целая ватага, и через минуту дверь распахнулась.
Первое, что увидел Петя ? рыжеватое, смеющееся лицо Лизаветы, потом две студенческие тужурки, барышень и дальше всех большую стриженую голову ? он едва узнал его: ? это был Степан.
? Прие–ха–ли, приехали, ? завопила Лизавета, и от воодушевления вскочила на сундук. ? Браво–во! Бра–во!
Она захлопала в ладоши и, как бы по уговору, на рояли заиграли какую–то чепуху, молодой человек загудел трубой, барышни завизжали, поднялся такой гвалт, что Петя, смеясь и немного смущаясь, не знал, что с собою делать, с кем здороваться.
? Сюда! ? кричала Лизавета, таща его из передней. ? Сюда! Федюка, туш!
Петя очутился в довольно большой комнате, где докипал самовар, и у пианино заседал огромный лысый Федюка. При появлении Лизаветы он удвоил рвение, и туча звуков наполнила комнату.
Студенты заиграли на гребешках, Алеша заблеял, Лизавета схватила Петю за руки, и с хохотом они кружились, как дети. Потом она вдруг вырвалась и, довольно высоко вскидывая ноги в тоненьких чулках, прошлась канканом.
Мачич прекрасный танец танцую я–а,
Учил американец, в нем жизнь моя!
Окружающие прихлопывали в ладоши.
Когда Лизавета устала и, последний раз брыкнув ногами, хлопнулась на диван, Федюка прекратил музыку, встал, и, обращаясь к Пете, серьезно произнес:
? Имеете удовольствие присутствовать в частном заседании общества козлорогов, или священного Козла. Веселье, простота, бессребренность ? вот принципы нашей богемы. Имею честь представиться ? вице–президент Совета.
Он пожал Пете руку, поклонился и прибавил:
? Дворянин, без определенных занятий.
Петя все еще не мог отделаться от смешанного чувства чего–то веселого, ребяческого ? и оглушающе шумного. Вокруг толклись Машеньки, Сонечки, Васи, все были на ты, хохотали и даже, когда разговор останавливался на чем–нибудь, нельзя было поручиться, что сейчас эта буйная ватага не сорвется и не произведет кавардака. Вместе с тем Петя чувствовал, что здесь ему очень по себе ? атмосфера квартиры казалась дружественной.
Ему хотелось поговорить со Степаном, но здесь было неудобно. Алеша заметил это и сказал:
? Хотите взглянуть свободную комнату? Можете там умыться… Если понравится, оставайтесь здесь?
Они вышли. Петя кивнул и Степану.
Комната выходила в сад. Сейчас ее заливало уходящее солнце, в ней чувствовалось нежилое, но скромный письменный столик с синей бумагой, комод с зеркалом, простая кровать, уединенность ? все как–будто говорило о честной и покойной студенческой жизни.
? Да, ? сказал сразу Петя: ? разумеется, остаюсь.
Алеша ушел, они остались со Степаном. Петя умывался, а Степан ходил взад–вперед по комнате и рассказывал. Он, действительно, изменился ? похудел и осунулся.
? Из моей поездки на голод вышло мало толку. Работали мы изо всех сил, Клавдия тоже. Но столовую нашу закрыли ? добрались таки, что я неблагонадежный. Кроме того, наша помощь вообще была… капля в море.
Он сел, подпер голову руками.
? Нет, так не поможешь никому, то заблужденье.
Глаза его сверкнули.
? Надо что–то более решительное. А это… пустяки.
Он улыбнулся горькой усмешкой.
? Оба мы заболели, едва выкарабкались. Я еще ничего, а в Клавдии болезнь оставила глубокие следы. Ну, видишь, ехали помогать другим, а вышло ? с нами же пришлось возиться.
Петя вытирал полотенцем руки, растворил окно. Оттуда тянуло тонкой и печальной осенью. Липы еще держались; но клен золотел, и его большие листья медленно, бесшумно летели вниз.
Слушая Степана, Петя сел на подоконник, и вдруг ему представилось, что никогда уже он не увидит Ольги Александровны, и все то немногое, что было между ними, стало сном, видением, куда–то пропало, как пропадают эти золотые, солнечные минуты, как ушла вся его предшествующая жизнь. Перевернулась страница, началась новая. Пробьет ее час, ? так же заметет ее спокойное, туманное время.
? А где же сейчас Клавдия? ? спросил он очнувшись.
? Мы устроились тут на всю зиму, ? сказал Степан. ? В Петербурге мне неудобно было оставаться. У меня есть кой–какая работа, а там видно будет. Живем на Плющихе.
Он говорил устало, как бы нехотя. Казалось, думал он о другом.
— Приходи, увидишь. Неказисто — он улыбнулся, — да это пустое.
? Степан ? спросил Петя: ? а что ты вообще думаешь делать? Готовиться куда–нибудь? В университет?
Степан сидел, наклонив стриженную голову, сложив руки на коленях и слегка сгорбившись. Он впал в глубокую задумчивость.
? Что тебе ответить? ? сказал он, наконец. ? Не знаю.
Он встал и прошелся.
? Да, может быть, в университет, может быть. Дело не в том. Пожалуй, это глупо, и ты посмеешься, Петр: все равно, я скажу. Я должен сделать что то большое, настоящее. Пока я этого не сделал, я неспокоен. Меня что–то гложет.
? Что же именно? ? спросил Петя робко. ? В каком направлении?
? Я желал бы, ? сказал Степан, ? чтобы моя жизнь послужила великому делу. Скажем так: народу, правде.
Петя вздохнул.
? Да–а… Это большая задача.
? Поэтому, меня мало интересует другое…
Петя не особенно удивился его словам. С детских лет он относился к Степану известным образом, считал его выше себя, и то, что Степан ищет большого, казалось ему естественным.
Степан замолчал. Как–будто он смутился даже, что высказал неожиданно то, что должно было принадлежать лишь ему.
Прощаясь, он сказал Пете:
? Конечно, может, я высоко хватил… Во всяком случае, это между нами. Я тебя давно знаю, так вот…
Петя кивнул. Степан мог быть покоен: он–то, во всяком случае, не поймет его превратно.
Когда он ушел, Петя снова задумался о нем и о себе. Вот какой человек Степан! Что ему суждено? И добьется ли он своего? «Во всяком случае, этому можно только завидовать», прибавил он про себя, со вздохом. «Конечно, завидовать».
Потом мысли его перешли на Алешу, Лизавету. Петя в темноте улыбнулся. На сердце его стало легко, вольно. «Эти совсем другие, ни чуточки не похожи, но они… славные».
Он не мог сказать, что именно настоящего есть в шумной Лизавете, но оно было. К тому же у него просыпалось неопределенное, но приятное чувство физической симпатии к ней. Чем–то она ему отвечала.
