мне — инструмент…
— Скверный ты человек, Зузухбайа, — в глазах женщины было омерзение, — даже того не понимаешь, что, с кем бы ни сравнивал себя, все равно будешь тем, кто есть, тем же самым останешься. Может, непонятно говорю?
— Нет, почему же… Не права ты, а непонятного ничего нет.
— Ничего, да?.. И вообще, если бы знал, как не нравятся мне твои глаза, леденящие, зеленовато-мышиные, и имя, имя у тебя какое, о-о, Зузухбайа…
Как они разговаривали…
— И имя у тебя какое, — повторила она, оцепенело уставясь во тьму. — Зузухбайа… Зузухбайа, будто змея скользнула в кусты.
— Что ты мелешь! — Мужчина негодующе зажал ей рот ладонью, но подавил вспышку и, перегнувшись к женщине, вкрадчиво шепнул: — Так не обвиться ли крепко змеей? Теплой змеей…
— Правда, такое имя… Ты сам попробуй протяни шепотом, вот так: Зу-зух… байа, и даже громко и быстро — Зузухбайа!.. Правда, будто змея в кусты метнулась… поразительно… — И искренне, ласково договорила: — Знаешь, Зузухбайа, уходи-ка от нас.
— Ничего не ценишь! — Мужчина вскочил, взбешенный ее мягким тоном, поднял широкий воротник. — Ты ничего не ценишь, Анна! Оглянись, присмотрись ко всем и скажи — кто другой знает столько и может так много, и вообще где ты видела мне подобного комедианта…
— У настоящего комедианта, — сказала женщина задумчиво, — у настоящего потешника в глазах не лед и елей, а печальная тайна — это главное.
— О-о, выходит, я уж и комедиант не настоящий! Так, Анна, да?! — вскричал клоун. — Это я, кто каждый день рискует свернуть себе шею! Хорошо, очень хорошо, очень…
— Нашел чем удивить, — спокойно оборвала его женщина. — Как бы высоко ты ни забирался, я всегда на твоих плечах…
— Тогда скажи, — мужчина задыхался, — скажи, кто сравнится со мной в игре, и вообще где ты видела такого музыканта? — И заносчиво добавил: — Настоящего музыканта…
— Бемпи играет на барабане, — негромко возразила женщина и, опустив голову, ковырнула ногтем землю.
— Хе, тоже мне инструмент — барабан! Чипо, ну что такое Чипо, и тот справится с барабаном… — И коварно спросил: — Может, не понравилось, что я упомянул Чипо, сударыня?
От гнева у женщины дернулась рука с горящими факелами, но она сдержалась и все же, ненавистно сузив глаза, отчеканила:
— Дрянь ты, Зузухбайа…
Как они разговаривали…
* * *
В один прекрасный день, когда Гвегве, лежа на циновке, одурело потягивался со сна, во двор вошел выряженный во все новое Бибо. Остановился в двух шагах от Гвегве и, осклабившись, развязно сказал:
— Вставай, сонная тетеря, хватит бока отлеживать, вставай, счастье проворонишь, — но, увидев, как угрожающе потемнело лицо Гвегве, торопливо добавил: — Порадую я тебя, ох и порадую! Вставай, парень, слышишь, родной…
— Чего тебе? — Гвегве зажмурился, снова потягиваясь.
— Говорю, вставай, неужто врать буду… Вставай, лежебока… Девку тебе приглядел. Оженить хочу, слышишь, оженить.
— Чего-о, — опешил Гвегве, — еще чего! На кой мне!
— Как на кой?
— С какой это стати?
— Ас такой вот, лоботряс, — оживился Бибо и лукаво пропел: —На-а ко-о-о-й, на ко-ой…
— Какую еще девку… Очень нужна… — И вдруг смутился: — Соображай, что несешь.
— Ха, ты еще не знаешь Бибо, — старший работник нахохлился. — Девку приглядел, другой такой не сыщешь, увидишь — по нраву придется.
— Не врешь?
— Чего мне врать!
— Хи-и, — Гвегве хихикнул, упершись подбородком в грудь. — Несешь черт-те что!
— Знаю, что говорю, — заверил его Бибо. — Пойди-ка умойся да приоденься, все новое надень, поведу тебя кое-куда, спасибо скажешь. Сначала умойся, потом оденься.
— Хорошо.
— И уважь, причешись!
— Чего захотел!
— Причешись, говорю, не велик труд!
— Ладно, поглядим, — буркнул Гвегве.
— А я, покуда ты соберешься, сбегаю домой, живо обернусь… А может, окликнешь меня, как мимо пройдешь, я сразу же выйду.
— Ладно. Ступай.
Смеркалось. С пастьбы пригоняли скотину. Бибо пробирался по узкому проулку меж изгородями и, расталкивая локтями мешавших ему коров, бранился: «Ух, чтоб вас, ух, леший б вас задрал…»
Смеркалось, в воздух проникали пока еще незримые темные крупицы, и невесомая плоть изнуренного дня словно бы немела — посвежело…
— Поди сюда, да поживей! — окликнул Бибо жену. — Выводи скотину, идем мы с ним. — А когда женщина отошла, проследил за ней взглядом и пробурчал:
— Ишь, павой ступает, нашлась царица, чтоб тебе…
Женщина будто и не слышала.
— Одной веревкой свяжи всех, слышишь?
— Хорошо.
«А где… Да, а где… куда я дел, не пропало бы… — Бибо всполошился, откинув крышку сундука. — Ох, на месте, оказывается…»
Он снова вышел во двор, жена подала ему конец длинной веревки. Бибо схватил веревку и оглядел привязанную к ней скотину.
— Поросенка не забыла?
— Нет.
— Лошадь оседлала?
— Да.
— Телят сколько?
— Двое.
— Стемнело уж и… Козы тут?
— Тут.
— Я пошел, — сказал, но не двинулся. Жена стояла сзади, и он ждал чего-то. Не дождался и заорал, резко обернувшись: — Может, я ума лишился, рехнулся — сперва привел столько скотины, теперь увожу… Чего не спросишь, зачем увожу, куда?!
Женщина безразлично спросила:
— Куда идешь?
— Не твоего ума дело! — взорвался Бибо. — Нечего совать свой нос… Видали, отчет ей давай… А ходит ровно царица какая…
— Бибо, — сердито прозвучало в темноте.
— Иду, иду, Гвегве, иду, родимый, — отозвался Бибо и пригрозил жене: — Погоди, узнаешь у меня, вернусь вот…
— Это я. Гвегве не идет… Не пойду, говорит, — сказал хромой работник.
— Почему это не пойдет?.. Умылся он?
— Да.
— И волосы причесал?
— Да, причесывался.
— Пойдет, значит, еще как пойдет.
И действительно — минут через десять Бибо гнал животных по темному проулку. Одной рукой тянул веревку, а другой, низко опустив лучину, освещал Гвегве дорогу.
— Смотри хорошенько огляди ее, гляденье денег не стоит. Неприметно, исподтишка, да оглядывай… На вот, опояшься, не простой пояс, серебряный. Как следует огляди ее сам, я тоже могу ошибаться, все мы люди, а ты не обманись, помни — девка вся должна быть пригожей. Понял?
— Ясное дело, понял, зря, что ли, слушаю…
ПРЕДВОДИТЕЛЬ
— Часами смотрел он на небо, запрокинет голову и уставится. Да, чудной был у нас Предводитель. Даже в ненастье, когда воины укрывались под деревьями, а избранные нежились, разлегшись в своих пестрых шатрах, Предводитель выбирался на простор и смотрел в небо, а на его лицо с блаженно приспущенными веками лил дождь. Завороженно следил он за грузными темными тучами — наблюдал, как расползались они, беззвучно завывая, по мрачному небу. Очень странный был человек, так же любовался он в ясный день белым летучим облачком. И ночи простаивал на скале, во мраке, горделиво скрестив руки, а тяжелый плащ волной ниспадал к его ногам. Стоял
