а через несколько часов Дима снова уснет.
Два часа следующего дня.
Дима проснулся с чувством жажды, царапающей горло, и сверлящего желудок голода. На тумбочке, стоящей сбоку от койки, уже лежал поднос с обедом, представляющим собой скорее завтрак: тарелка с небольшой порцией овсяной каши, пара бутербродов с маслом и стакан молока, – наверняка изначально вскипяченного и испускающего ароматный пар, но теперь остывшего, разве что еще не затянувшегося пленкой. Но большего количества еды в Диму все равно не влезет, как бы он ни был голоден. Неспешно расправившись с ней, он сходил в туалет, потом спустился в душевую, расположенную на первом этаже. Принимать душ разрешали не чаще раза в два дня, но этого, как считал Дима, было вполне достаточно.
Поднявшись затем наверх, он снова улегся под одеяло, и наволочка моментально промокла от его мокрых волос. Рядом с подносом, который уже унесли, он с самого начала приметил смятый полиэтиленовый пакет, но изучение его содержимого оставил на сейчас. За ручки подняв его с тумбочки, положил на колени и развернул. Внутри лежала книга – в мягкой обложке, немного потрепанная, с парой едва приметных царапин на корешке.
– «Над пропастью во ржи», – прошелестев слабым голосом, прочитал он ее название.
Повертев в руках, раскрыл и между коркой и титульным листом увидел маленькую открытку, разрисованную разноцветными шариками и с высеченными чуть выше центра, собранными из золотистых букв словами: «ЛЮБИМОМУ ДРУГУ». А на оборотной ее стороне красивым, ровным почерком был выведен шариковой ручкой текст: «Уверена, тебе очень скучно в больнице. Недавно, когда ты спал, я видела на твоем одеяле книгу и подумала, что тебе нравится читать, поэтому иногда буду их тебе приносить. Эта книга – моя самая любимая, но мне не жалко отдать ее тебе. Ведь мы друзья».
– Друзья… – прошептал юноша. Это слово теперь вертелось у него в голове. – Друзья… Кто же ты?
Та самая навещающая его девушка – она была единственным человеком, кто приходил ему на ум. Он попытался вспомнить еще кого-нибудь, кого в прошлом мог бы называть своим другом, но ничего, разумеется, не вышло. И предположил, что либо девушка его разыгрывает, гнусно пользуясь тем, что он потерял память, либо сам он просто не может ее вспомнить.
Вошла медсестра, в одной руке неся стакан воды, в другой – два блистера с таблетками.
– Это открытка? – проявила она неподдельный интерес, увидев ту в руках юноши. Протянула ему стакан, выдавила из блистеров по таблетке и так же вручила больному.
– Да, – ответил он, приняв таблетки. Обе отправил их в рот и запил несколькими глотками воды. – Она лежала в книге. – Он вернул стакан. – Скажите мне правду: кто она, эта девушка?
– Твоя двоюродная сестра, – ответила женщина без заминки.
– Но… – он запнулся. И посчитал, что нет смысла спорить, пытаться докопаться до сути. И только сказал: – Ясно.
– Тебя что-то беспокоит, Дима?
Он положил голову на подушку и уставился в потолок, на груди скрестив пальцы.
– Многое меня беспокоит. – В этом он не солгал. – Особенно то, что ничего не помню из жизни до того, как здесь оказался.
Медсестра с минуту помолчала. Стакан с остатками недопитой воды едва заметно затрясся в ее начавшей дрожать руке.
– Уверена, ты скоро поправишься. – Это все, что она могла ответить в этот момент.
И вышла из палаты, прекрасно понимая, что только пуще прежнего расстроила юношу, но боясь прочесть подтверждение этому в его взгляде.
Дима подозревал, что и она, и все остальные что-то скрывали от него, но не таил на них ни обиды, ни злости. Ведь, во-первых, за ним все-таки ухаживали, занимались его лечением (а не лечением – так поддержанием физического состояния), кормили да не прочь были вступать с ним в диалоги. Во-вторых, у него даже не было сил злиться на кого-либо. Злоба, по его мнению, отнимает много энергии, а он и без того давно уже слишком слаб. А в-третьих, даже узнай он, что они скрывают от него, стало бы ему оттого легче? Он подумал, что, раз уж о нем столь длительное время заботятся, ему бы непременно помогли вернуться в родную семью, представься такая возможность.
Вернув открытку на прежнее место, он перевернул пару листов и начал читать книгу. Да, теперь ему будет чем заняться в ближайшие несколько дней. Ему рекомендовали читать понемногу, не более часа в день, чтобы побольше сил оставалось на обыденные, но значимые дела, поэтому книги приносили по одной в три-четыре недели, и до следующей оставалось дней двенадцать. Почему же тогда эту не припрятали до нужного часа? Наверное, потому, что это подарок.
После полутора часов чтения – он далеко не всегда придерживался рекомендации касательно затрачиваемого времени на литературу – он положил книгу на тумбочку, использовав открытку в качестве закладки, пакет же аккуратно сложил и убрал в один из выдвижных ящиков. Дима с удовольствием почитал бы еще, но роман оказался для него столь увлекателен, что он побоялся уплести его за пару заходов. Хотя была и другая, в чем он не стеснялся себе признаться, более весомая причина: голову вновь заполнили мысли о девушке, которую он ни разу не видел. Он силился представить, как она выглядит: стройная или не очень? Высокая или низковатая? Какого цвета ее глаза? А форма бровей? А нос? Губы? Что обычно выражают черты ее лица: жизнерадостность, самоуверенность, озлобленность, грусть? Какие чувства она испытывает к нему? И почему приходит именно тогда, когда он спит? Если бы только она застигла его бодрствующим, он получил бы ответы на все эти вопросы. Но она, видимо, не в курсе того, что спит нынче он по четырнадцать-пятнадцать, а порой все пятнадцать с половиной часов в сутки.
Никто не может Диме сказать, почему он так подолгу спит. Или не хотят говорить. Да что там сон? Ему никто даже о его собственных недугах ничего не рассказывает. У него есть подозрения, что одолело его некое крайне редкое заболевание, на сегодняшний день не поддающееся лечению. И ведь он мог не безосновательно в это верить.
Лежащего подле подушки медвежонка он прижал к груди и, теребя пуговицу на его мордочке, повернулся лицом к той стене, в которое врезано
