– Извини, Даниил Федорович, вин немецких, французских и испанских у нас нет, – приглашая к столу, развела руками Юля. – Не довозят их сюда купцы московские. Посему, наливками своими потчевать стану, не обессудь.
– Как домой вернусь, обязательно пару бочек романеи вам пошлю, – немедленно пообещал Адашев, занимая место по правую руку от Варлама Батова. – А то и вправду непорядок получается. Однако, думаю, бояре, первым делом нам здравицу за хозяев поднять нужно! За боярина и боярыню, дай Бог им долгие лета! Многих им детей, и здоровья уже родившимся. Слава!
– Слава! – откликнулись воины, успевшие разместиться на длинных лавках, поднимая медные и оловянные кубки. – Слава Варламу и Юлии!
– Однако богатая у тебя усадьба, Варлам Евдокимович, – запуская зубы в пряженец с вязигой, похвалил дьяк. – Я, как с Андреем Толбузиным толковал, думал, младшего сына в роду увижу, только-только поместье от государя получившего. Ну, сам знаешь: усадьба – это изба рубленная, да пара сараев, частоколом окруженные. Пара смердов в подворниках, жена, свекровь, бабка приблудившаяся в кухарках, несколько детей голопузых. А тут подъезжаю: ба, крепость целая стоит! Поверишь, боярин, на Хортице у князя Вишневского крепость меньше. А он каждый год татар воюет.
– Так и здесь они каждый год являются, Даниил Федорович, – подлил дьяку еще наливки боярин Батов. – С самого первого лета басурман в гости встречаем. А на счет усадьбы ты прав. Как ты описал, таковая она поначалу и была. Мы ведь сюда впятером с братьями приехали, одинаковые усадьбы поставили. Да токмо женушку мою в первую же неделю едва в неволю не увели. Я тогда обеспокоился сильно, и со смердами тын первый земляным валом засыпал, а поверх еще частокол вкопал. Весной сюда татары пришли. У двух братьев усадьбы разорили, людей побили. Сергей, брат средний, погиб… – Варлам вздохнул грустному воспоминанию. – Ну, а мы со смердами многими за стенами земляными отсиделись. Сами уцелели, добро сберегли. Я летом пару пищалей купил, зелья огненного, Юлия моя нескольких холопов палить из них научила. Осенью татары пришли снова, и опять разорили братьев, а мы со смердами и детьми их отсиделись за стенами. Так и получилось, что у братьев моих Анатолия и Николая усадьба из пары сараев и одного дома, у Григория просто частокол высокий, а у меня крепость с пушками. Смерды, что из западных земель бегут, али из московских в поисках мест новых, стали ко мне поближе селиться, пашни здешние поднимать. Ныне они при известиях тревожных ужо не в леса и буераки прячутся, а в усадьбу ко мне сбираются. Верят, что опасности здесь нет. Приехал я сюда с пятью смердами, еще пять десятков семей остаться уговорил. Ныне же на землях, мне государем пожалованных, семь деревень, двести семнадцать семей и пятьсот тридцать три крепостных. Как сел я сюда, то с трех сотен чатей обязан был по воинскому уложению сам, да с двумя воинами в поход приходить. Ныне три десятка оружных выставлять обязан. И половина из них – холопы мои. Дабы крепостных всех от беды уберечь, два года назад усадьбу расширить пришлось, и стены новые я уже китайским образом поставил. По всем заветам: срубы дубовые с камнями, да земли на пару саженей. Углы, правда, странными кажутся, но Юлия говорит, для огненной защиты так строить надежнее. А боярыня у меня к воинскому делу зело разумная. Ей – верю.
– А братья не обижаются из-за разницы в делах такой?
– На что тут обижаться, Даниил Федорович? – удивился Батов. – Братья ведь. Коли помощь нужна будет, всегда друг друга поддержим. Коли беда – все одно вместе навстречу встанем. А дела разные – то ведь не моя беда. То татары вонючие каженное лето все, что нажито за год, отнять норовят. Братьям бы роздыху хоть пару лет, и они так же на ноги встанут, не хуже моего заживут. А лет пять без войны пожить – так не крепость земляная, палаты каменные у них встанут.
– Бог даст, вырвем у нехристей передышку малую, – взялся за кубок дьяк. – Токмо не просить ее надобно, а рукой сильной вырывать! Выпьем братья! За оружие русское выпьем, без которого не бывало бы на Руси ни покоя, ни праздника! Слава!
– Сам-то ты куда идешь, Даниил Федорович? – поинтересовался Варлам, осушив свою чашу.
– Дык, передышку братьям твоим добывать, – развел руками гость. – Ведомо государю нашему стало, что повелением султана турецкого, хан Сахыб-Гирей сбирается идти Терек воевать, селения русские там снести, рабов на галеры османские набрать, племена тамошние истребить. А поскольку все князья черкасские, кабардинские и жженские уже лет десять, как крест Ивану Васильевичу на верность целовали и в холопы к нему сами просились, повелел мне государь на их защиту идти, и его именем охотников по пути сбирать. Не желаешь со мной отправиться, Варлам Евдокимович? Басурман порубим, ясырь возьмем, дуван с казаками подуваним. Чем крепче по нехристям летом вдарим, тем менее охоты у них останется осенью сюда приходить.
– На басурман пойти? – Варлам покосился на сидящую рядом супругу. – Что скажешь, Юленька?
– Два месяца прошло, как в степь ходили, – вздохнула боярыня. – Мало? Усадьбу всю на меня одну на лето бросить хочешь?
– Два месяца? – моментально насторожился гость. – Куда?
– Разъезд степной, оскольского воеводы, лагерь татарский заметил. Странными стали басурмане в последние годы, Даниил Федорович. Ранее в весеннюю распутицу никогда в набег не ходили, зимой по своим кочевьям сидели. Даже стражу, бояре здешние сказывают, никогда зимой и по весне не выставляли. Но ныне начали. Вот и привез боярин Храмцов, что в дозор ходил, весть, что стоят татары за Изюмским бродом, и вроде ждут чего-то. Мы тогда волость исполчили, государь стрельцов от Тулы прислал. Ну, в степь пошли, да лагерь тот снесли в корень, со всеми нехристями. Юля моя тоже двух басурман на стрелу взяла, – не утерпев, похвастался Батов.
– Поведали мне в Москве, – недоверчиво покачал головой гость, – зимой в степи не вы татар, а они стрельцов побили.
– Было, – признал Варлам. – За беглыми татарами стрельцы погнались… И случилось что-то. Немногие живыми пешие дошли, и странное про сечу минувшую сказывали.
– Слышал, – кивнул дьяк. – Вести про колдовство басурманское мне так же проверить надлежит. Сам-то что думаешь, боярин?
– Думаю, побили их татары, – ответил Батов. – Вот со страху и померещилось лишнего.
– Вот и я так думаю, – согласился боярин Адашев. – Однако же священника и знахаря чухонского с собой прихватил. Может, и пригодятся… – доев пряженец, гость потянулся к расстегаю с грибами. – Так что, Варлам Евдокимович, пойдешь со мной татар бить? Отпустишь мужа со мной, боярыня?
– Ты знаешь, Даниил Федорович, – оправила Юля воротник на черной шелковой блузке с вышитой на ней золотой нитью драконом, – в тех землях, откуда я родом, девушки не любят выходить замуж за мужчин, мужским делом занимающихся. Ты, говорят, в любой из дней домой можешь не вернуться, голову сложить, а мне потом одной оставаться. Дети сироты, сама без ласки. Судьбы такой не хотят. Только здесь я поняла, что русских мужей иных и не бывает. Коли службы ратной страшишься, коли за Родину живота класть не хочешь – значит, не русский ты человек. Раб безродный. Посему мужа службой государевой или порубежной никогда не попрекаю. Однако же лук мой, и опыт воинский позволяют требовать для себя иное. Хочешь в поход идти – бери меня с собой.
– Да как же так, Юленька?! – растерялся Батов. – Сейчас же не зима, май заканчивается. Смерды репу только начинают сажать. Куда сейчас нам обоим? А хозяйство как же?
– Про хозяйство вспомнил? – прищурилась Юля. – Ты лучше вспомни, что просил, когда замуж выйти просил?
– Что?
– Десять сыновей тебе родить ты просил. Где я их тебе возьму, если ты что не месяц, из постели семейной в луга удрать норовишь?
Сидящие за столом бояре грохнули оглушительным хохотом. Дьяк Адашев, тоже смеясь, поднял руки:
– Все, молчу. Сыновья – это дело такое, что никаким ясырем не заменишь. Это дело никакому приказчику доверить нельзя. Только самому.
– Вот так, – поднялась из-за стола Юля. – Тогда я пойду, на счет горячего распоряжусь. И чтобы рыбу копченую и соленую принесли, а то блюда уже опустели…
* * *
Разумеется, дьяк Даниил Федорович Адашев, как и все государственные люди, бессовестно лгал. Ни на какой Терек он не пошел. Спустившись вдоль Оскола до Купеческого брода, он пересек реку и скорым маршем двинулся к Дону, затем вниз по течению до Калачевского волока, возле которого, ввиду окруженного тыном острога атамана Михаила Черкашенина и остановился на целую неделю, давая роздых людям и лошадям.
Атаман прислал пожилого чубатого казака, зазывая боярских детей в гости, но Адашев вежливо отказался, велев ответить, что ожидает корабли с воинским припасом для важного секретного дела, о котором боится разболтать. Спустя три дня тот же ответ получили и посланцы казацкого атамана Сары Азмана,[1] поставившего четыре городка несколько ниже по течению.
