Его демонстрировала одна из них, поворачиваясь, словно на подиуме и выставляя напоказ загорелую грудь в черной кружевной оправе лифчика. Белый халат с блузкой висели на спинке стула.
— Света! Ты скоро там? — спросила стоявшая ко мне спиной полная медсестра, нетерпеливо щелкая пальцами.
Света, до этого раздраженно выпроваживавшая бабку от дверей, при моем появлении молчала с несколько виноватым видом. Ее полная подруга, не дождавшись ответа, развернулась с мою сторону и тоже в нерешительности застыла на месте. Самодеятельная манекенщица в это время также заметила меня и испуганно ойкнула.
Перекинутый через шею фонендоскоп придавал мне вид человека, стоявшего на более высокой ступени внутрибольничной социальной лестницы. Физически ощущаемое напряжение, повисшее при моем появлении в воздухе, создавало чувство вязкой неловкости.
— Ой, какая прелесть! — быстро сориентировавшись в обстановке, разрядила я атмосферу. — Откуда это?
— Из «Соблазна», — облегченно ответила модель, и остальные присутствовавшие одобрительно загудели, сообразив, что, по-видимому, положенный в такой ситуации разнос отменяется.
— И сколько? — продолжила я для поддержания разговора.
Далее последовало коллективное обсуждение дороговизны, низкой зарплаты и несомненных достоинств демонстрируемого белья, после чего я была принята за свою.
— Да, девочки, дайте мне сводку поступивших за вчерашний день, — как бы между прочим, сказала я.
— Так дали уже. Я сама отнесла, — удивилась пышка, готовясь возмутиться и начать скандалить.
— Так это, наверное, для Петра Викторовича, — неожиданно выручила меня недавняя модель. — Он сейчас требует еще одну для себя.
Я мысленно поблагодарила неизвестного мне Петра Викторовича за его очень своевременное требование, но тут пышка начала было раскрывать рот, чтобы, наверное, возмутиться в том смысле, что ему тоже отнесли. И тоже она сама лично.
— Просто дайте журнал — я посмотрю, — быстро разрешила я назревающий конфликт.
Пышка, недовольно поджав губу, подошла к столу перед закрытым окошечком и протянула мне толстый журнал. Я раскрыла его на закладке, пролистала пару страниц назад, нашла вчерашнее число и быстро побежала взглядом сверху вниз по заполненным неразборчивым почерком строчкам. Все, что я знала, — это то, что он Аркаша, на радио «Новая волна» его назвали как «учащийся М.». Информации было, прямо скажем, маловато, и достоверность ее, особенно по поводу «М.» сомнительна.
Все мои криптографические познания и способности были брошены на их расшифровку. Наконец мое внимание зацепилось за четвертую или пятую строчку. «Аркадьев Михаил Алексеевич», — удалось разобрать мне.
Что ж, фамилия вполне могла бы послужить основой для прозвища, а первая буква имени — для сообщения в «Новой волне». «Инфаркт миокарда, гипертонический криз», — также торопливо-неразборчиво гласила вторая надпись напротив найденной мною фамилии. Теоретически, конечно, можно было бы предположить, что испуг, полученный Аркашей при попадании под колеса «восьмерки», довел его до инфаркта с гипертоническим кризом. Но лично мне верилось в это с большим трудом, и я продолжила поиск.
Дальше почерк и цвет чернил менялись, что ни в коей мере не способствовало повышению разборчивости. «Малахов Аркадий Геннадьевич», — снова выделила я. Мне это подходило даже больше, чем Аркадьев Михаил Алексеевич. «ЗЧМТ, сотряс. ГМ», — писавший, точнее, писавшая явно руководствовалась превратно истолкованным правилом «краткость — сестра таланта».
Неразборчивость почерка и тяга сокращать все подряд портили работу и настроение, наверное, не одному человеку, а практически всем, кому приходилось иметь дело с медицинскими бумагами, написанными от руки. Один мой приятель, некоторое время проработавший экпертом-криминалистом в Москве, рассказывал, что однажды запись в журнале «Скорой помощи» даже после совместных усилий всего отдела не желала расшифровываться иначе, как «удар мошонкой о Каширское шоссе». Что, естественно, вызывало у него внутренний протест. Однако дальнейшая проверка начисто опровергла существование других вариантов.
«Будем надеяться, что „сотряс.“ — это не что иное, как сотрясение, — в конце концов предположила я. — А „ГМ“, наверное, обозначает головной мозг».
«Перелом левой лучевой кости в типичном месте», — сообщала затем еще более торопливая мелкая приписка внизу, сразу после «сотряса ГМ». Это было уже что-то существенное. Столько совпадений для одного человека было многовато. Я уже почти не сомневалась, что нужный мне Аркаша и записанный в журнале Малахов Аркадий Геннадьевич — одно и то же лицо.
Поблагодарив, я положила журналы на место и, закрыв за собой дверь, пошла прямо по коридору.
Ни спереди, ни позади меня ничего особенного или заслуживающего внимания не было. Я дошла до лестницы, на которой в этот момент кто-то появился. Его силуэт на фоне большого окна, был темен, и лица его я не видела. Очертания силуэта были тем не менее знакомы, и я непроизвольно замедлила шаг. Левая рука человека белела гипсовой повязкой.
Между лопаток, в месте вчерашнего удара противно заныло. Человек продолжал спускаться, освещение лица немного изменилось, и я сразу узнала его. Это был плосколицый Аркаша.
«На ловца и зверь бежит», — проскочило у меня в голове.
Я могла бы, конечно, пройти немного вперед, развернуться и последовать вслед за Аркашей, чтобы выждать удобный момент для «беседы» с ним. Но какое-то внутреннее побуждение толкало меня немедленно приступить к действию. Я остановилась у первой ступеньки так, чтобы Аркаша не смог пройти мимо и неизбежно столкнулся бы со мной.
— Малахов! — воскликнула я тоном врача, раздосадованного непутевым пациентом, когда Аркаша приблизился ко мне. — Где вы ходите?! Сколько вас можно искать?!
— Чего-о? — недоуменно, как теленок на выпасе, промычал Аркаша, тупо уставившись на меня.
— А ну живо за мной! — скомандовала я голосом, не терпящим никаких возражений.
— Что? Опять на рентген? — глаза Аркаши расширились и округлились, как две монеты, а зрачки, наоборот, сузились до размеров крохотных песчинок.
— Да, Малахов, опять. И, пожалуйста, не возражать, — уверенно продолжала напирать на него я, стараясь не выпускать неожиданно полученную инициативу.
На лице Аркаши читалось явственное желание послать меня куда подальше. Но вдруг его воровато бегающий взгляд неожиданно застыл, зрачки вновь расширились и в глазах появился масляный блеск.
— Если опять голову, то не пойду. А если руку, то — ладно уж, — смягчился он.
— Да, руку, руку, — успокоила его я, лихорадочно пытаясь проанализировать причины смены Аркашиного настроения.
Он стоял на ступеньку выше и, следовательно, смотрел на меня немного сверху вниз. Моя легкомысленная кофточка под белым халатом при таком угле зрения открывала глубокую ложбинку на груди. Я быстро проследила направление его взгляда. Аркашины похотливые глазки упирались в нее.
Все существа мужского пола прежде всего похотливы, а только потом уже злы или добры, умны или глупы и так далее, в который уже раз за время моей работы всплыло в памяти правило, доведенное до нас в Ворошиловке на «психологии межличностных отношений».
Я до сих пор не могла пожаловаться на отсутствие мужского внимания к своей персоне, а Аркаша скорее всего не имел успеха у девушек. Возможно, это обстоятельство и послужило причиной довольно резкой смены настроения Аркаши.
Я мягко прикоснулась к Аркашиному локтю, и он, не отрывая взгляда от груди, сделал шаг со ступеньки вниз. Затем он молча уверенно зашагал вперед, изредка посматривая на меня.
Итак, половина дела была сделана: Аркаша найден, я смогла войти к нему в доверие, и мы шли сейчас вместе по направлению к рентгеновскому кабинету. Я помнила, что до него оставалось совсем немного, и мне надо было срочно что-то предпринять, чтобы ничем не испортить наметившийся успех.
— Как рука, Аркадий? — спросила я с целью слегка отвлечь его и выиграть время.
— Нормально, — не очень-то дружелюбно буркнул он в ответ.
— Как же тебя угораздило? — доброжелательно продолжала я.
— Да получилось так, — Аркаша явно смутился от моих слов.
— Что? Подрался, наверное? — спрашивала я в надежде, что вопрос о собственной физической силе окажется психологически значимым для него и заставит разговориться.
— Да, надо было одному козлу по рогам надавать, — несколько уклончиво процедил сквозь зубы Аркаша.
— Ну а этот козел тебе руку сломал? — начала я провоцировать его, чувствуя, что сейчас он может сказать что-то важное.
— Да я сам кому хочешь руки переломаю! — вспылил Аркаша, задетый за живое моим замечанием. — Это я под машину попал. А с тем козлом мы еще поговорим. Просто не успели в этот раз.
