Наконец-то этот клоун ушел. Старуха его аж до двери проводила, пригласила еще заходить. И чего ей с этого надо? Видно же, что ничего никогда в лавке не купит. Голодранец.
Старуха-хозяйка вернулась, оглядела оставшихся читателей. Перекрестилась на висящую в красном углу икону, пробормотала про себя: "Господи помилуй…" Дина хозяйку не любила, а иногда – и просто ненавидела. Но она была хозяйкой, и Дина решила проявить вежливый интерес:
– А что это за шут гороховый заходил-то? Одет как клоун, да и чудной – даже слов простых не знает.
– Кто? Юноша этот? Это из Ерзовки, блаженный. Его, сказывают, молнией зашибло – память потерял, и мнит себя инженером иностранным теперь. Даже дворянином… грех не помочь блаженному-то.
Точно, сразу же видно что место ему в дурдоме. На чем я остановилась? Ах да, вот:
"… на равнине, похожей на большое озеро пыли, произрастают там и сям редкие пшеничные колосья, которые местные садоводы, вероятно, выращивают из любопытства…"
У давешнего железнодорожного инженера денег я не взял по одной простой причине: я не знал, что с ними делать. Ну разве что еды купить – но ведь деньги тогда и закончатся, а мне нужно было эти деньги зарабатывать. В Ерзовке заработать было невозможно: сельской работы я не знаю и делать ничего, кроме как копать – не умею. Но копальщиков таких тут и без меня хватало. С металлом работать? Да, тут я кое-что сделать могу, из остатков "плуга" соседским детишкам даже лопатки сделал, "почти настоящие" – маленькие у меня остатки были. Но "остатки" у меня уже закончились, да и по металлу тут и без меня есть кому работать: в слободе семь кузниц, десять кузнецов – и любой кузнец в этом деле куда как лучше меня. Да и кто поделки мои купит-то? Дорог для селян металл, тут почти у всех лопаты, чтоб грядки копать – и то деревянные.
Хотя железные и лучше. Оленька вон как своим совочком копает! Невелика конечно у нее грядка, но редиска уже растет. А у меня растет, кроме всего перечисленного, еще и три подсолнуха. В кармане сумки нашел четыре семечка, и три – проросли. Тоже польза, но до осени пока еще далеко, так что и полузгать нечего. Впрочем, лузгать и некогда, работы хватает на весь день. Земля-то на моем огороде – вовсе не чернозем, невероятным плодородием не пышет. Но рядом тракт, и по тракту вовсе не Камазы с Жигулями катятся. Так что сколотил я пару ящичков на манер плотницких, и таскал с тракта переработанное современными транспортными средствами топливо. Я и раньше таскал, грядки у меня всяко уже удобренные, но подкормить чуть позже – не помешает: урожаем я же кормиться потом и буду. А кормиться все же всяко лучше не впроголодь, про тутошние зимние рационы мне Евдокия уже рассказала.
В городе работу искать – тоже занятие малопродуктивное. Инженеру Архангельскому я представился как "тоже инженер", но, честно говоря, с точки зрения инженеров нынешних я элементарных вещей не знал. Так что какой я инженер? Слесарь я по нынешним временам, причем начинающий слесарь, и не очень наверное даже умелый. И остается мне (надеюсь, что только "пока") лишь сельское хозяйство. Причем вовсе не потому даже, что я "лучше знаю", а лишь потому что у меня семена гораздо лучше нынешних. Так что решено: остаюсь пока "на земле", а там – посмотрим.
Семнадцатого апреля мне удалось провернуть "сделку века": удалось заработать полтинник используя "будущие" инструменты. У одного из местных богатеев сломалась "хранцузская" сеялка, и кузнец прибежал ко мне за помощью:
– Александр Владимирыч, ты хоть глянь – как ее чинить-то? Мы сами починим, но как – не поймем, а ты погляди и скажи, что делать. Мы тебе и денег заплатим, только помоги! Он сказал, что если до полудня починим – вдвое заплатит…
Денег – это хорошо. Оказалось, что лопнул один из болтов, которым крепился зерновой ящик – видать, перекаленный болт поставили. Ящик перекосило, и зерно из него больше не высыпалось. Кузнецы, впрочем, с этим и без меня разобрались. Ремонту – на пять минут, но проблема была в том, что для замены сломавшегося нужно было сначала отвернуть четыре других болта, которыми колесо крепилось – чтобы ухватить и вывинтить обломок, а с клещами кузнечными туда не подлезть было. С ключами же гаечными в кузнице было неважно: все же кузница, а не автопарк. Так что я минут за пять торцевым ключом (сеялка была французская, так что болты, как и ожиалось, оказались метрические) что нужно – отвернул, через полчаса – завернул обратно, и полтинник оказался у меня в кармане. Хороший такой полтинник, большой, тяжелый – но один. Жалко, что на все село сеялок таких штуки три всего.
Однако полтинник – это уже серьезные деньги. Одного пшена можно купить пуда полтора. Не пшена – проса, но уж очистить его – нетрудно. Можно и пшена пуд купить. А можно и не покупать – три пуда еще есть, а рыба – она вполне себе питательная. И много ее – вон, полторы дюжины детишек с моей рыбы кормятся, еще и остается на зиму запас сделать. Но – себе сделать, не на продажу: мужики говорят, что в Царицыне сейчас половина российской рыбы солится на зиму, и с купцами-миллионщиками мне конкурировать трудновато будет.
Раздумывая на тему, куда бы "выгодно вложить" свалившееся на меня богатство, я вернулся из кузницы домой. Ребятишки сидели на бревне, уложенном перед Димкиным домом, и ждали меня: вареная рыба была уже готова, но без меня есть не начинали. Однако сегодня кроме детворы у дома стояли и двое мужиков. Одного я мельком знал: отец Мишки и Таньки Харченко, эти двое в моей "команде" почти с самого начала, а Таня – вообще первая начала на всех уху готовить. Другого мужика я не знал, но – судя по нахохлившимся пацанятам – он тоже был чьим-то родителем. Харченко жил, как и Дима, на Шиловке – улице, проходящей вдоль Сухонькой балки (того оврага, верх которого я превратил в пруд), был – по местным понятиям – моим "хорошим знакомым", и потому первым начал именно он:
– Слышь, Александр Владимирыч, мы тут с мужиками погутарили… Вот детишки наши у тебя работают, забесплатно, а это не по справедливости будет. А то они у тебя забесплатно работают, рыбу ловят, на огороде опять же – а это, стало быть, убыток один – второй мужичонка тоже собрался с духом и мысль продолжил:
– Мы так решили: забесплатно это дело не пойдет, так что вот наш приговор: три копейки в день с головы. Справедливо это будет.
Так, хитромудрые крестьяне решили резко поправить свои финансовые дела. Молодцы! Давайте все так делать! А то у меня дюжина детишек надрываются ложками по котелку ворочать – и все забесплатно.
– Так, Миша и Таня, вы сейчас идете домой и больше ко мне не приходите. Только пообедайте сперва. А вот это – чей отец?
– Мой – робко отозвался парнишка, всего дня три как начавший бегать со всеми на рыбалку, я ещё и имя его не запомнил, Ваня, что ли?
– И ты тоже поешь – и домой иди. Извините, ребята, отцы ваши не согласны, чтобы я вас тут бесплатно кормил. Коль, отдай им сегодняшнюю долю рыбы, завтра сами ее уже делить будем. И все остальные, кроме соседей – сегодня последний день. Поужинаете – и все. С завтрашнего для мы и вшестером справимся.
– Эй, погодь, Александр Владимирыч… – начал было Харченко-старший – ты это, того…
– А чего годить-то? Вы предложили – я согласился. С завтрашнего для за каждого ребенка, за которым следить буду и кормить – три копейки. – Посмотрев на Таню, которая уже расплакалась, добавил: – Ну, за девчонок я и по две копейки согласен. Если за месяц сразу платить будете, то дешевле возьму: за парня семьдесят пять копеек, за девчонку – пятьдесят. А то и правда – чего это я с ними забесплатно вожусь?
– Так мы это… – неуверенно замычал второй мужик.
– Всё, мое предложение – окончательное. Дальше – решайте сами, а мне впустую языком молоть некогда, работы много. До свидания, всего вам хорошего. Так, ребятишки, быстро рыбу поделили – и приступаем к еде. Кто сегодня дежурный?
Дежурный у меня был. Положено молитву перед едой прочитать, а я-то ни одной и не знал. Так что сделал просто: один из старших ребятишек был "дежурным по молитве". Сегодня, как на грех, "дежурной" была как раз Таня. Она, глотая слезы, что-то прошептала, и мы "приступили к трапезе".
Грустная была трапеза. Ошарашенные мужики молча ушли, а Ваня – точно, вспомнил я его имя – очень печально сказал:
– Не заплатит папаня, откуда у него столько деньжищ-то? – и заплакал.
– Так, никому не плакать. Денег ни у кого нет, я и сам знаю. Но родители ваши дня через три сами прибегут, просить чтобы я обратно вас в свой отряд взял – и я возьму. Так что потерпите до конца недели – и отцы вас сами сюда за руку приведут.
Ваня плакать перестал, но, хлюпая носом, спросил недоверчиво:
– С чего приведут-то? Он денег хочет, а ты сам с него денег хочешь взять.
– Ты у меня сколько тут? три дня?
– Пять уже…
– Вот и смотри: пять дней ты приносишь домой по полтора фунта рыбы. Сам сытый, других кормишь. А теперь приносить перестанешь, и сам голодный останешься. Отцу-то рыбы небось снова захочется, а у погромских покупать – денег надо. Вот он и придет просить, чтоб назад я тебя взял.
