- А этот мальчик, Эйлвин, только помог тебе держать веревки?
- Да, брат Себастьян.
- Мне рассказали, что ты научил его пользоваться воротом, что позволило управлять змеем без особых усилий.
- Вы очень хорошо информированы.
- И тебе захотелось полетать? Это был по-настоящему опасный вопрос. Кирон прекрасно понял всю его подоплеку.
- Небосвод в самом деле прекрасен, - осторожно ответил он. - Я восхищаюсь им как художник. Особенно едва уловимыми переменами, которые в нем происходят... К еще большей славе Лудда.
Брат Себастьян перекрестился.
- К еще большей славе Лудда, - автоматически повторил он. Выдержав почтительную паузу, брат добавил: - Так ты все-таки хотел полететь?
Нога ныла нестерпимо, пот выступил на лбу, и Кирон не мог поручиться, что выдержит настойчивость проклятого монаха.
- Я восхищаюсь свободным полетом птицы, но не мечтаю отрастить перья. Я человек, брат Себастьян, и принимаю все свободы и ограничения человека.
- Но, Кирон, брат мой, скажи, хотел ли ты полетать?
- Брат Себастьян, я не хочу быть птицей. Монах тяжело вздохнул. Выглядел он неважно.
- Ты настойчиво избегаешь прямых ответов.
- Простите меня. Я полагал, что мои ответы правдивы и точны. Но проклятая нога так болит, что я, очевидно, плохо соображаю.
- Может быть, и так. Я доложу Святому Ордену о нашей беседе, Кирон. Пусть более компетентные люди вынесут свое решение.
- Хорошо, брат Себастьян, - пробормотал Кирон, не видя на самом деле в этом ничего хорошего. - Наверное, моя детская шалость оказалась несвоевременной.
- Змеи и вправду игрушки для детей, Кирон. Ты об этом не забывай. А ты почти мужчина.
- Я запомню.
- Я уйду молиться за тебя. У тебя большое будущее. Мастер Хобарт говорил мне, что ты талантлив. Не навреди себе, Кирон. Хороших художников не так много. А зло постоянно подстерегает нас.
- Я запомню ваши слова, брат Себастьян, и буду размышлять над их мудростью.
- Да пребудет с тобой Лудд, брат мой.
- И с вами тоже.
- Что ж, тогда прощай.
Не успела за ним закрыться дверь, как в комнату влетела Элике.
- Как ты поговорил с братом Себастьяном?
- Он дурак.
- Любимый мой, это всем известно. Но остался ли он доволен?
- Не знаю.
- Как не знаешь? Ты должен был почувствовать!
- Видимо, я тоже дурак, - раздраженно ответил Кирон. - Кроме того, невыносимо крутит ногу... - Он улыбнулся и добавил: - К тому же сегодня прекрасный день, и мне очень хочется погулять с тобой по лесу.
- Может, хоть это научит тебя не гулять по воздуху, когда у нас так мало времени. - Элике поежилась. - Ты мог разбиться насмерть. Пообещай, что будешь впредь осторожнее!
Кирон взглянул на свою ногу.
- Сейчас мне только и остается, что быть осторожным.
- Не только сейчас, как ты прекрасно понимаешь, но и впредь.
- Я буду осторожным до тех пор, пока тебя не уложат в постель Тальбота, - искренне пообещал Кирон. - А потом я сделаю такого змея, который поднимет меня высоко над замком твоего отца. И я с него спрыгну и разобьюсь вдребезги на его глазах.
Лицо Элике исказила гримаса.
- Я желаю Тальботу смерти. Правда. И еще я хочу, чтобы чума унесла эту дурнушку Петрину с ее крестьянской грудью и задом, как у коровы. Прости меня, Лудд, но я молюсь об этом.
- У Петрины зад не как у коровы.
- Как у коровы! Я ее хорошо разглядела! Кирон расхохотался.
- Значит, ты изучала ее, Зеленоглазка?
- Я тебя ненавижу! Как я тебя ненавижу!
- А я хочу нарисовать тебя в ярости, во власти огня твоих чувств. К тому же мне надо успеть сделать хоть несколько набросков, прежде чем мастер Хобарт и твой отец вообразят то, что давно стало реальностью.
- Простолюдин! - взорвалась Элике.
- Да, я простолюдин, - ответил Кирон спокойно. - Не забывай, что и без Тальбота и Петрины между нами целая бездна.
- Я тебя люблю. Я готова умереть за тебя. Этого что, недостаточно?
- Это больше, чем достаточно. И я люблю тебя, Элике, но мы живем в мире, где наша любовь - оскорбление для всех остальных... К тому же я должен выполнить свое предназначение.
- Я не помешаю тебе писать картины.
- Ты хочешь помешать мне летать. Она изумленно уставилась на него.
- Летать!.. Кирон, любимый мой, да ты сошел с ума! Люди не летают! И никогда не полетят!
- Да, я сумасшедший, и я полечу! Я построю машину, которая...
- Не говори о машинах! А если не можешь без этого, то не говори никому, кроме меня. Машины это зло. Так учил Божественный Мальчик, так учит Святой Орден. Это знают все!
- И все же это неправда, - проговорил Кирон. - Машины не могут быть злом. Зло присуще лишь человеку... Я буду летать, клянусь, я буду летать на благо людям! Клянусь духом братьев Монгольфье, Отто Лилиенталя и Сантоса Дюмона!
- Кто это такие?
- Призраки, великие добрые призраки. Люди, которые, живя столетия назад, поднимали глаза к звездам... Я прочитал о них в той книге, что ты мне дала.
- Лучше бы я ее сожгла. Мой отец не читает и потому понятия не имел, что держит в библиотеке ересь.
- Даже если бы ты ее сожгла, Элике, я все равно поднял бы глаза к небу. Не в природе человека оставаться прикованным к земле... Иди, поцелуй меня. А потом я постараюсь не уронить чести мастера Хобарта.
11
Дни летели быстро. Нога Кирона зажила и на вид не казалась короче. Весна перешла в лето; расцвела и мисс Элике, что не осталось незамеченным. Она научила Кирона ездить верхом, по крайней мере, не падать с коня при движении. Он делал наброски лошадей: лошадей пасущихся, идущих иноходью, несущихся галопом...
Когда Элике в первый раз прыгнула для него через ворота в семь бревен, он пришел в ужас.
- Не делай так больше никогда! Слышишь, любимая? Ты же едва не сломала шею.
- Фи! И это говорит витающий в облаках, парящий над землей и прыгающий в море!
С этими словами Элике разогнала коня и прыгнула снова: каштановые волосы разлетелись на солнце, на мгновение она застыла между землей и небом, будто бесконечно прекрасная богиня.
Кирон работал как одержимый. Он сделал сотню рисунков и забраковал девяносто. Портрет Элике Фитзалан станет его единственной заявкой на величие в живописи. Он знал, что получится хорошо, ибо его переполняли любовь, красота, молодость и радость жизни.
Мастер Хобарт стал больше кашлять и меньше жаловаться. Наверное, потому, что Кирон перестал жаловаться вообще.
Хобарт рассматривал рисунки, которые приносил Кирон и поражался. Кажется, парень понял, что такое живопись. В работе была элегантность и... да, величие. Хобарт наливал себе стаканчик ирландской водки и размышлял о величии в искусстве. Выходки со змеями не шли ни в какое сравнение с такой чистотой линий и мастерством в передачи движения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
