Наша лодка разбилась на рифе. Вон там. – Я указал в направлении, откуда пришел. – Мы разбились вчера утром, в темноте.
Их лица омрачились скорбью, и старший произнес:
– Очень, очень жаль вас, сэр, очень, очень жаль вас.
Вскоре у них развязались языки, и они рассказали, что, когда я их увидел, они собирали черепашьи яйца и что они с фермы, которая находится неподалеку отсюда. Там же живут и их родители и целая куча теток и дядьев, но только летом, а сейчас зима, очень холодно (около тридцати градусов в тени), и они пришли на ферму для того только, чтобы прогнать диких свиней, которые подрывают их посевы. Остров называется Инагуа – это всякий знает.
Итак, мы все же на Инагуа. Теперь понятно, почему мы видели островок на севере. Но каким образом, идя прямо на юг, мы могли проскользнуть между Кайкосом и Маягуаной, не заметив их, – этого я не могу взять в толк и поныне. Мы потерпели крушение у северной оконечности острова. Лагуна, где мне попались фламинго, называется Кристоф. Я спросил мальчиков, почему она так называется, но они не могли дать вразумительного ответа. Она всегда так называлась, и все тут. Я решил, что она названа в честь черного императора Гаити Анри-Кристофа, – ведь Гаити лежит от Инагуа всего в восьмидесяти или девяноста милях. Впоследствии оказалось, что я был прав. Предание гласит, что основатель знаменитой цитадели на Кейп-Гаитиан построил здесь летний дворец. Здесь же, гласит предание, император прятал про черный день деньги и слитки. Правда ли это – не знаю, но несколько месяцев спустя невдалеке от лагуны я наткнулся на обтесанные камни и развалины, поросшие карликовыми пальмами и железным деревом.
Я достал из своего узла карту. На ней был изображен прихотливых очертаний остров. «Равнинный и лесистый», – было написано в легенде. В остальном, кроме, пожалуй, еще размеров, он мало чем отличался от прочих островов Багамского архипелага. На другой стороне острова стоял поселок Метьютаун. Я спросил ребят, далеко ли до него. Они ответили, что далеко-далеко-далеко. Такое обилие повторов меня несколько удивило; впоследствии я узнал, что жители Инагуа прибегают к ним всякий раз, когда хотят дать наглядное представление о количестве или расстоянии. Лагуна Кристоф была просто далеко, ферма – далеко-далеко, а Метьютаун – далеко-далеко-далеко.
Ребята сказали мне, что на ферме есть парусные лодки, и с радостью вызвались меня проводить. Через заросли, через мелкую лагуну мы вышли на едва заметную тропинку. Мягко выражаясь, дорога была не из лучших; пользовались ею, наверно, только звери, потому что на высоте плеч кактусы сплетались, образуя довольно колючую крышу. Идти поэтому приходилось согнувшись, а это уже через несколько минут становилось утомительным.
Местами тропинка проходила через топкие низины или болотины, поросшие мангровыми деревьями. Местами она пропадала совсем или становилась едва различимой. Несколько раз мы вспугнули птиц – стаи земляных голубей подымались в воздух при звуке наших шагов, отлетали на несколько метров, садились и потом снова взлетали. А однажды мы набрели на сотню маленьких попугаев, и они, испугавшись нас, взлетели все разом и подняли невообразимый гвалт.
Нам часто встречались небольшие озера и пруды, на берегах которых, как на японских гравюрах, стояли белые цапли. Почти ручные, они позволяли нам подходить совсем близко, но в конце концов улетали, грациозно взмахивая крыльями. Инагуа – сущий рай для орнитолога. По берегам прудов сновали стаи куликов-песочников[11]. Среди ветвей со свистом и щебетом порхали американские славки (я был поражен, заметив среди них мэрилендскую желтошейку[12]), тучи колибри носились среди колючих деревьев или неподвижно висели в воздухе, наблюдая за нами.
Вскоре тропинка снова вышла на берег, но уже на северный. Теперь наш путь лежал на запад. Здесь берег был совсем другой, чудесный, белый песок не покрывал его. Не тянулись здесь и барьеры рифов, смягчавших силу прибоя, и волны всей своей массой обрушивались на низкую выветренную каменную террасу, тянувшуюся вдоль линии берега. Глубокие неровные отверстия источили всю террасу, и мы то и дело слышали, как вода ревет под самыми нашими ногами. В некоторых местах волны пробили сквозные ходы, и вода била вверх большими сверкающими фонтанами. Однажды такой фонтан заработал прямо подо мной и окатил меня с головы до ног. Ребята завопили от восторга, считая, должно быть, что это очень смешно.
Еще несколько миль – и идти стало трудно. Кораллы легко разрушаются под действием прибоя и становятся похожими на огромные губки – только губки, сплошь утыканные острыми каменными иглами. Промоины и целые ямы, прикрытые сверху тончайшим слоем камней, на каждом шагу подстерегают идущего. И если нога провалится в такой утыканный иглами каменный мешок, она будет искромсана до кости. Через подошву тапочек я ощущал малейшую неровность почвы. Меня поражало, каким образом мальчики могут ходить по таким камням босиком. Но, осмотрев подошвы их ног, я все понял. Они были покрыты сантиметровым слоем ороговевшей кожи. Этот слой распространялся и на верхнюю часть стопы, доходя до самого подъема. Кожа защищала их от камней куда лучше, чем любая обувь.
Наконец мы подошли к «ферме». Сперва показались четыре дома, прятавшиеся в тени кокосовых пальм. В этом месте каменная терраса снова уступала место ровному берегу, а круглый коралловый риф образовывал довольно примитивную, но достаточно безопасную естественную гавань. Дома были обычные для этой части света – маленькие однокомнатные хижины из белого коралла, крытые пальмовыми листьями. Они выглядели очень живописно и отлично гармонировали с окружающим пейзажем. Вдали, сквозь дрожавшее над берегом марево, показалось еще несколько хижин.
Людей не было видно, но ребята сказали, что их родители в лесу – работают на ферме. Мы снова вступили в заросли и несколько минут шли, раздвигая колючие ветви и лозы, продираясь сквозь опунции[13].
– Где же ферма? – спросил я.
Они посмотрели на меня с удивлением, затем указали на колючие заросли вокруг:
– Тут, сэр.
Теперь пришел мой черед удивляться: вокруг не было ничего, кроме колючих кактусов и вьющихся лоз. Но вскоре я стал различать в чаще кактусов одиночные стебли кукурузы и росшие кустиками по два-три вместе какие-то зерновые растения, а у самой земли – сладкий картофель. Это было все. На Багамских островах мало хорошей земли; на некоторых из них ее можно найти только в эрозийных углублениях, которые называются «банановыми норами». Слой почвы не толще двух-трех сантиметров, что, конечно, недостаточно для нормального земледелия. Поэтому островитяне используют под посевы каждую ямку, в которой скопилось хоть немного грязи. Один стебель кукурузы стоит зачастую в
