Йоханн Давид Висс
Швейцарский Робинзон
Глава первая
Кораблекрушение. — Одни в океане. — «Земля!» — Первые дни на острове. — Экспедиции на разбитый корабль…Вот уже шесть дней море бушевало так неистово, что казалось, этому ужасу не будет конца-края. Судно отнесло на юго-восток и, очевидно, довольно далеко. Определить в точности наше местоположение было невозможно. Обескураженные, измотанные бессонными ночами и непрерывной борьбой со штормом, все как-то сникли. Мачты корабля сломались и оказались за бортом; судно дало течь, и вода потихоньку прибывала. Матросы, бранившиеся раньше на чем свет стоит, теперь приумолкли и вдруг стали молиться, давая нелепые обеты Богу. Но, уповая на Его милость, они все же рассчитывали и на свои силы.
— Дети, — сказал я испуганным и плачущим сыновьям, а их у меня было четверо, — если Господу будет угодно спасти нас, Он, безусловно, сделает это; но если нам суждено умереть, умрем не ропща. Встретимся уже там, на небесах.
Моя жена, доброго нрава женщина, поначалу не могла сдержать слез, но потом быстро овладела собой и ласково заговорила с прильнувшими к ней ребятишками. Я же в смятении не знал, что и делать. Но вот несчастные мальчишки внезапно, как по команде, опустились на колени и начали молиться. Не могу передать охватившее меня чувство: дикий вой бури, почти светопреставление, а они, эти юные создания, не выказывают ни страха, ни отчаяния.
Вдруг в реве беснующихся волн послышался чей-то крик: «Земля! Земля!» Затем почти сразу же последовал сильный толчок, мы упали навзничь, и в голове промелькнула мысль: «Конец наступил». Раздавшийся со всех сторон страшный треск означал, что корабль сел на мель и получил пробоину.
Жалобно прозвучал голос, в котором все же можно было признать голос капитана:
— Мы погибли! Спустить шлюпки на воду!
У меня от отчаяния чуть не разорвалось сердце.
— Как это погибли? — не желая соглашаться с капитаном, воскликнул я, а дети заплакали пуще прежнего.
Пришлось взять себя в руки и сурово сказать:
— А ну-ка не хныкать! Вы же еще не в воде, а берег, слава Богу, близко!
Я решил сам подняться наверх и выяснить обстановку, но на палубе огромная волна сразу же сбила меня с ног и окатила с головы до пят холодными брызгами. Стараясь держаться крепче, чтобы не оказаться за бортом, я осмотрелся и вдруг увидел: вся команда сидит в шлюпках и пытается оттолкнуться от корабля. Последний матрос уже отвязал причальный канат. Я кричал, я просил, я заклинал взять и меня с семьей. Но напрасно. Шторм заглушал слова, а прибой не позволял беглецам повернуть назад, даже если бы они того и захотели. Утешало одно: вода, заполонившая часть корабля, сразу не могла проникнуть в другую его половину; корма с крохотным помещением, как раз над капитанской каютой, где сейчас находились самые близкие мне люди, вклинилась довольно высоко между двумя скалами и потому на некоторое время оставалась недосягаемой для воды. И еще: в разрывах туч и потоках ливня я разглядел в южном направлении, совсем близко землю, суровую и дикую, но в столь горестный час, однако, желанную, отрадную и благословенную. Расстраивало только, вернее до глубины души ранило, предательство команды.
Вот в таком печально-радужном расположении духа я возвратился к своим, стараясь, конечно, ничем не выдать тревоги.
— Мужайтесь, дорогие мои! — произнес я, входя в каюту. — Не так уж все плохо. Да, корабль на мели, но вода не достает до нашей маленькой каюты. Если завтра, Бог даст, ветер стихнет и море успокоится, попробуем добраться до суши.
Мои слова оказались елеем для детских душ. Ребятишки, понятно, приняли за чистую монету то, что было пока очень сомнительным и неопределенным. Другое дело жена. Она догадалась, однако осталась спокойной, вера в Бога придала ей силы. И мне сразу полегчало.
— Давайте перекусим, — предложила храбрая женщина. — В здоровом теле — здоровый дух. Неизвестно еще, какая нас ожидает ночь.
Вечер подкрался незаметно. Стемнело. Шторм не унимался. Вокруг трещало, скрежетало и качалось; корабль, по-видимому, в любую минуту мог развалиться. Матушка на скорую руку приготовила еду, детишки ели с большим аппетитом, словно ничего не случилось, а мы, родители, лишь делали вид, будто все хорошо и нечего бояться. Потом ребятки легли и сразу крепко заснули. А мы с женой, точно на вахте, прислушивались к каждому звуку, к каждому шороху, возможно, грозящему нам гибелью. В эту страшную, незабываемую ночь мы молились, обсуждали создавшееся положение и благодарили Спасителя, когда наконец через приоткрытый люк увидели забрезживший рассвет.
Яростный ветер слегка приутих, небо прояснилось, и я, преисполненный надежды, наблюдал за разгорающейся на горизонте прекрасной утренней зарей. Откуда-то вернулись душевные силы, случившееся больше не казалось непоправимым, и я созвал всех на палубу.
— А где же команда? Почему нас не взяли? — первое, что я услышал от детей.
— Дорогие мои, — ответил я. — Тот, кто нам помогал, поможет и впредь, если мы, конечно, не потеряем веры в Него. Наши спутники в минуту опасности оказались ненадежными и бессердечными. Один Господь Бог не обделил нас своей милостью! Но медлить нельзя! Для спасения придется хорошенько потрудиться; каждый отныне делает то, что ему по силам! Посмотрим, кто на что горазд! А ну, кто тут самый ретивый?!
Фриц предложил добираться до суши вплавь, но Эрнст возразил:
— Тебе хорошо говорить. А что делать тем, кто не умеет плавать? Нет, давайте построим плот, и все вместе переправимся на берег.
— Неплохая идея, — согласился я, — но нам одним не справиться с такой работой, да и плот — весьма ненадежный вид водного транспорта. Давайте-ка подумаем, что еще нас может выручить. Итак, друзья, за работу!
Мы разбрелись по кораблю в поисках нужных вещей и предметов. Я отправился в трюм, где хранились съестные припасы и вода, дабы уяснить, сколько у нас пищи. Жена и младшенький пошли смотреть животных и нашли их в плачевном состоянии, изнемогающих от жажды и голода. Фриц поспешил в крюйт-камеру,[1] где хранились оружие и боеприпасы. Эрнст исследовал тайники корабельного плотника, а Жак направился к каюте капитана. Но едва он открыл дверь, как на него набросились два огромных дога. Они так весело и радостно прыгали, что бедняга не удержался на ногах и, опрокинутый, завизжал будто резаный. Собаки долгое время были одни, соскучились по людям и потому не отходили от паренька, как он ни отбивался, лизали его, дружелюбно виляя хвостами. Я услышал крики и поспешил на помощь. Завидев меня, Жак быстренько вскочил и ухватил дога, того, что побольше, за ухо.
— Оставь, — отсоветовал я. — Хорошо, что ты не боишься собак, но осторожность не помешает: с большими псами шутки плохи.
Вскоре мы опять были вместе. Каждый принес с собой то, что считал полезным для дела. Фриц приволок два охотничьих ружья, порох, дробь и пули — частью в рожках, частью в банках и патронташе. Эрнст держал в руках шапку, наполненную гвоздями, да еще топор и молоток в придачу, а из карманов брюк торчали кусачки, зубила и буравы. Даже малыш Франц появился с увесистой коробкой под мышкой, в которой лежали, как он сказал, «маленькие остренькие крючочки». К моей великой радости, я увидел, что это рыболовные снасти, позже очень и очень нам пригодившиеся.
— А я, — сказала матушка, — пришла с пустыми руками, но зато с хорошей весточкой: на корабле есть корова, осел, две козы, шесть овечек, один баран и одна супоросая свинья; все живехоньки, мы подоспели вовремя.
— Ваши старания, мои дорогие, ваши находки достойны всяческой похвалы, — произнес я наконец. — Но как нам выбраться отсюда?
— Чур, я скажу, — промолвил Жак. — Нужно найти большую бочку, сесть в нее и поплыть. У крестного я плавал так по пруду, совсем неплохо получалось.
— Что ж, — сказал я, — устами младенца глаголет истина. А ну-ка, детки, живо несите гвозди, пилы, буравы! Спустимся в трюм и посмотрим, что можно предпринять.
Жена и мальчики, кроме Жака, собрали нужные инструменты и поспешили за мной. Мы выловили четыре большие пустые бочки, без особых усилий затащили их на нижнюю палубу, которая чуть-чуть возвышалась над водой, и с радостью увидели, что они в хорошем состоянии, сделаны из добротного дерева и скреплены железными обручами. Я нашел их вполне пригодными для нашей цели и сразу начал распиливать с середины, у отверстия для затычки. Работа была не из легких и заняла много времени; но все, конечно, мне помогали, дело спорилось, и вот восемь половинок, одна к другой, стоят перед нами; единственным человеком, не разделявшим нашего восторга, была матушка.
— В такую посудину, — вздохнув призналась она, — ни за что не сяду.
— Не суди, дорогая, строго! — попросил я. — Работа еще не закончена; а потом все равно это лучше неподвижного разбитого корабля.
