Котик серенький присел
На печурочке.
И тихонечко запел
Песню Юрочке.
Вот проснулся петушок,
Встала курочка.
Поднимайся, мой дружок,
Вставай, Юрочка.
Но Катерина наотрез отказалась ехать в Саратов учиться на следователя. Были нередкими случаи мести родственников раскулаченных или осужденных. Так, в этот период в Ртищеве был убит сын следователя, только что отслуживший армию.
Катя работает в суде уже около двух лет. Дочка подрастает, окруженная заботой родных. Катя стала ходить на репетиции хорового и драматического кружков в Дом культуры, выступать в концертах.
Очень полюбила художественную самодеятельность, сцену. Часто ставили серьезные спектакли: «На бойком месте», «Грозу» Островского и многие другие.
Домой иногда ее стал провожать Андрей Яшков. Парень хороший, в противоположность Петру спокойный, мягкий, деликатный; пользовался авторитетом на работе в райфо. И внешне недурен: высокий, стройный, симпатичный. У Петра была яркая красота: темные кудри, карие глаза. У Андрея же лицо с тонкими чертами, голубые глаза, прямой нос, светлые волосы и щеки с румянцем. Поговаривали, что у него чахотка {туберкулез легких). Как он ни уговаривал, Катя и слушать не хотела о замужестве, за один год замужней жизни так нажилась, что и думать об этом пока не хотела. Да и чувств сильных к Андрею Катя не питала.
Андрей не отступал, стал заходить к Осиным домой. Волчонком смотрела на него Томка. Какая разница в дядях: Чулков или Яшков? Но детское сердце эту разницу находило. И на гостинцы не смотрит, даже ручонки назад.
— Неужели мне гостинцы назад нести или бросить? Практичная девочка находила выход:
— Вон Лидке их отдай.
Дел на работе в суде стало невпроворот, особенно по раскулачиванию. Опытный судья Манухин уже один не справлялся. В помощь дали выдвиженца И.И. Грачева. Это был почти сосед Осиных, жил на той же улице Лачиновка. О нем поговаривали в улице как о человеке, у которого «не все дома». Он пытался когда-то торговать в керосиновой лавке, но не сумел, потом увлекся церковью, пел в церковном хоре на клиросе, грамоты почти не знал. Неожиданно для всех вступил вдруг в партию, пытался выступать на собраниях, но, как правило, не по существу, а чтоб показать активность {или по глупости). И вот этот самый Грачев на удивление всем, кто его знал хорошо, был назначен вторым судьей в помощь Манухину.
{В первые школьные годы я начинала играть с его дочерью Лидкой, учившейся в нашей школе класса на два-три старше меня. Но она была настолько тупа, что потом ее стали оставлять в каждом классе на три года. Я уже стала старшеклассницей, а Лидке так в это время и пришлось бросить школу, не перешагнув в пятый класс. Позже она родила двух детей. К несчастью, и они обе были умственно отсталыми. Возможно, наследственность.)
Вот такому чудо-судье доверили решать человеческие судьбы: он не понимал ни одной статьи в кодексе по уголовному делу. Во время суда выкрикивал разные глупости, грубо превознося свою персону. Зал хохотал, а суд превращался в спектакль. Но печальнее всего, что он не разбирался, кулацкая ли это семья или вовсе нет. Почти в каждом человеке ему мерещился кулак. А коли он решил, что перед ним кулак, всех мерил одной меркой — десять лет тюремного заключения. И каждую неделю суд выезжал на несколько дней в деревни и села района. Сколько пострадало невинных людей по вине глупого самодура! К примеру, такой случай: Грачев осудил, как кулаков, наибеднейших крестьян, которые с приходом советской власти коллективно арендовали бывший барский сад. «Кулаки» стояли на суде босые, оборванные. Зная хорошо Грачева и предвидя приговор, Катя в перерыв сбегала к родным несчастных, чтоб те хоть успели собрать узелочки подсудимым, ведь их погонят на Турки как есть — босыми и раздетыми, а приговор будет неизменным — десять лет. Подобное повторялось без конца. Перенесшая стресс в семейной жизни, ранимая Катя приезжала с судов больная. Какой уж тут драмкружок? Какая самодеятельность? Прямолинейная по характеру, Катя решила бороться. Она стучалась во все двери руководства Турков, писала в область о глупом выдвиженце Грачеве, наломавшем немало «дров», не только просила, но и требовала разбора, пересмотра дел, создания комиссии.
Подбирался Грачев уже и к дому Микиткиных. Филипп с Грушей остались одни, даже младший Миша уехал работать в Донбасс на шахту. Но как раскулачить? Сыновья и дочери работают на заводах и шахтах. Старшая дочь Лиза работает с мужем в колхозе, младшая замужем за инструктором райкома партии. Сам Филипп из бедняков, кроме лаптей, не знал другой обуви.
Но «обвинения» нашлись. В то лето, когда Дмитрий женился и отделился, а Петька был еще мал, на уборку хлеба себе в помощь Филипп нанимал двух соседских парней. И это уже «улика», об этом знают и подтвердят соседи. Получается, что у Филиппа были батраки, что он эксплуатировал чужой труд, что свойственно кулакам. Кроме того, Филипп не хотел вступать в колхоз. Ему, разумеется, и незачем. Им, пожилым людям, разменявшим седьмые десятки своих лет, хватает еды со своего хозяйства. Да и много ли наработают в колхозе люди, которым перевалило за шестьдесят? Не за что раскулачивать. Но очень уж у Микиткиных дом хорош! Из штаба по хлебозаготовке принесли извещение на налог. Пусть Филипп покрутится.
Крутись не крутись, но нет у Филиппа столько зерна.
Вечером прибежала Милованова Лиза, работница штаба.
— Дядя Филипп, не вы первые, не вы последние: кто не погашает налог, на того заводится дело по раскулачиванию, считают, что состоятельные крестьяне припрятывают зерно.
— Да нет у нас такого зерна. На смех, что ли, такой налог состряпали? Закручинились Филипп с Грушей.
— Видно, придется, мать, и нам уезжать в Царицын, пока повестку в суд не принесли.
— Да ты что? Мы из Турков-то сроду не ездили дальше Ильинки или Каменки. Адом как? Скотина? Сад?
Дом… Даже в глазах защипало у Филиппа. Вспомнил, как он молодым, тогда еще сильным, собирал по бревнышку этот дом. Да и не собрал бы, если б не родные. Каждая часть дома имеет свою историю, памятна. Сжимается сердце. Но где выход? И Лиза предупредила.
— За домом присматривать будут дочери, станут писать нам. Если власть не отберет.
Тяжело на старости лет оставлять все родное, нажитое своим же потом. Но от Грачева добра не дождешься.
И поехали старые Микиткины в незнакомый чужой им Сталинград, бывший Царицын. Город встретил их неприветливо: шумный, пыльный. Несказанно тянуло назад в Турки на родные просторы. Но вскоре дочери прислали письмо и сообщили, что дом их перевезли в колхоз, а сад вырубают соседи на топку. Затосковал Филипп, а вскоре тяжело заболел. Шел голодный 1933 год.
После похорон Филиппа Груша не знала ни дня покоя. Она тосковала по родине не менее мужа, а с тоской прилипалась одна болячка за другой. Перед смертью (воспаление легких) она упросила Петра увезти ее в родные Турки, чтоб лечь в родную землю. Хоронили ее в Турках из дома младшей дочери Лиды.
Но вернемся несколько назад, к периоду 1931–1932 годов. Понял Грачев, что готовится ревизия по проверке его дел, и кто был инициатором, кто заварил эту кашу. Кате не стало житья, редкий день она домой приходила без слез.
Комиссия обнаружила в суде неправильными пятьдесят два дела. Сколько же людей пострадали невинно! Грачев был незамедлительно с работы уволен. Но наказания, к сожалению, не понес.
Судьей вместо Грачева назначили ту самую Марию Ивановну Лапину, которая когда-то сюда направила Катю.
Как только набиралось десять-пятнадцать дел, выездная комиссия снова выезжала в деревни. И в основном все дела были по раскулачиванию. Каждый день суд, суд и людские слезы.
В это самое время к Осиным из Махачкалы приехали в гости тетка Лиза с мужем. И они уговорили Катю ехать с ними в Дагестан:
— Начинай новую жизнь в городе. Ты молодая, боевая у нас, умница. А устроишься, потом и дочку возьмешь к себе.
Катя уехала в первой половине 1933 года, рассчитавшись в суде, где проработала более трех лет.
В городе дядя быстро устроил ее на работу секретарем отдела кадров областной милиции. Эту работу с прежней и сравнить было нельзя. Но с ног валила малярия. Не раз приходила мысль о том, что не напрасно ли она уехала из Турков и не возвратиться ли назад.
— Привыкнешь ко всему, и к малярий тоже, — успокаивал дядя. И постепенно Катя действительно привыкала к новой жизни.
К счастью, встретила там турковских девчат, также приехавших к теткам. Вместе стали ходить в самодеятельность в Дом культуры.
Дождавшись на работе свой первый отпуск, Катя как на крыльях полетела в Турки. Но как же быстро он прошел! Словно миг. А дочка за это время сильнее привязалась к бабушке и дедушке. Как сестры и братья Кати звала их мамой и папой. А так как в семье Катюшу все называли Катей, так же по имени ее стала звать и Тома, ее дочь.
