— Что ж, поглядим, посмотрим, — бормотал он. — Чему быть, того не миновать…
Уверенность в себе, какою он отличался на сцене, разгуливая по проволоке или читая мысли, покидала Яшу всякий раз, едва он являлся к Эмилии. Он никогда не знал, надлежащим ли образом одет, правильно ли, как подобает светскому человеку, ведет себя, не делает ли ошибок в польской речи или обхождении. Не слишком ли ранний час для визита? Как быть, если Эмилии нет дома? Оставить цветы и подарки или только цветы?.. «Не трясись так, Яшенька! — ободрял он себя. — Тебя не съедят… она же влюблена по уши, эта полячка. С ума сходит. Дождаться не может… — Он насвистывал, сложив губы трубочкой. — Если замахнулся на королевские дворцы, нечего пасовать перед обедневшей вдовой». Кто знает, быть может, придворные дамы и принцессы станут кидаться ему на шею? Женщины всегда женщины, хоть в Песках, хоть в Париже…
Он расплатился с извозчиком, вошел в парадное, поднялся по мраморной лестнице и позвонил у дверей. Ядвига отворила тотчас. Это была маленькая седая женщина в белом фартуке и чепце, с личиком, сморщенным как фига. Он спросил, дома ли пани Храбоцкая. Ядвига кивнула головенкой, понимающе и дружелюбно улыбнулась, взяла у него цветы, свертки, трость, шляпу и отворила двери в гостиную. Последний раз он был тут в холодную пору. Простуженная Эмилия ходила с замотанной шеей. Сейчас комната выглядела по-летнему. Солнце проникало меж занавесей и гардин, лучи падали на ковер, на паркет, подрагивали на вазах, на рамах картин и клавишах пианино. Фикус в кадке пустил молодые листья. На диване лежала какая-то ткань, по которой Эмилия, как видно, только что вышивала — в ткань была воткнута иголка. Яша принялся ходить взад-вперед. Какая дистанция между Зевтл Лейбуша Лейкаха и этим домом! Хотя на самом деле все то же самое…
Дверь отворилась, и вошла Эмилия. Яша широко открыл глаза и чуть не присвистнул. До сих пор он видел ее только в черном. Она носила траур по профессору Стефану Храбоцкому, а также (так она говорила) по разгромленному восстанию 1863 года и по загубленным в сибирской тайге мученикам. Она читала Шопенгауэра, обожала Байрона, Словацкого, Леопарди, высоко ставила польских мистиков Норвида и Товианского. Она даже как-то сказала, что со стороны матери в родстве с Воловским и правнучкой знаменитого франкиста Элиши Шора. Что ж, еврейская кровь текла в ее жилах, как и в жилах большей части польской аристократии. На Эмилии было светлое платье цвета кофе с молоком, и она никогда еще не казалась Яше так хороша — стройная польская красавица с выступающими скулами, но с черными еврейскими глазами, исполненными ума и огня. Темные волосы были зачесаны наверх и, точно венком, окружены косой. Тонкая в талии, с высокой грудью, она выглядела лет на десять моложе своих тридцати с лишним. Даже пушок на верхней губе прибавлял ей красоты и что-то женственно-мальчишечье. Она улыбалась Яше смущенно и вместе с тем озорно. Им уже случалось целоваться и нежничать, и она признавалась Яше, что призывает все свое самообладание, чтобы не потерять голову… Она хотела обвенчаться с ним и совместную жизнь начать добродетельно… Он же пообещал ради нее стать христианином.
— Благодарю за цветы, — сказала Эмилия и протянула руку, хотя не очень маленькую, но белую и нежную. Он поднес эту руку к губам и, задержав на какое-то мгновение в своей, поцеловал. Пальцы Эмилии пахли поздней весной.
— Когда вы приехали? Я ждала вас вчера.
— Вчера не мог. Слишком устал с дороги…
— Галина вами просто бредит. И в «Варшавском курьере» о вас вчера писали.
— Да, Вольский показывал.
— Сальто на проволоке?
— На проволоке.
— Боже Всемогущий, за что только люди не берутся! — воскликнула она наполовину удивленно, наполовину озабоченно. — Что ж, это особый дар… Вы прекрасно выглядите! — Она изменила тон: — Люблин, похоже, действует на вас благотворно.
— Я там отдыхаю.
— Со всеми своими женщинами?..
Он не ответил.
— Вы меня даже не поцеловали, — сказала она.
И протянула к нему руки.
5
Они впились друг в друга и какое-то время оставались так, словно состязаясь, кому первому не хватит воздуха. Наконец Эмилия отпрянула. Всякий раз она заклинала его не забываться… Уже четыре года она без мужчины, но лучше так, чем повести себя безрассудно. Она всегда повторяла: «Господь все видит. Души умерших с нами и наблюдают нас». Эмилия исповедовала как бы собственные религиозные убеждения. Католические догматы были для нее не более чем правилами поведения. Она начиталась мистических сочинений Иакова Бёме и Сведенборга, беседовала с Яшей о ясновидении, предчувствиях, чтении мыслей и общении с духами умерших. После смерти Стефана Храбоцкого Эмилия какое-то время устраивала у себя в гостиной сеансы и посредством столоверчения даже получала от Храбоцкого послания. Потом она заметила, что дама-медиум обманщица. Странным образом мистицизм уживался в Эмилии со скепсисом и спокойным юмором. Подшучивая над Ядвигой и ее сонником, который та всегда держала под подушкой, сама она между тем в сны верила. После смерти Храбоцкого кое-кто из его коллег просил ее руки, но Храбоцкий приснился и велел их отвергнуть. В сумерках на лестнице он однажды материализовался перед Эмилией, и она ему призналась, что полюбила Яшу, ибо характером он точь-в-точь Храбоцкий, к тому же ей был знак, что Храбоцкий не против их отношений.
Эмилия взяла Яшу за руки, подвела к стулу и усадила как непослушного ребенка.
— Извольте сидеть и ждать, — сказала она.
— Долго ли?
— Зависит от вас.
И сама опустилась в шезлонг напротив. Как видно, ей стоило большого усилия оторваться от Яши, и она сидела пунцовая, словно бы ошеломленная собственным пылом.
Оба стали говорить ничего не значащие фразы, какими обмениваются хорошо знакомые люди, какое-то время не видевшиеся и пробующие связать порванные нити. Галина две недели назад была нездорова. У Эмилии тоже была простуда. Я вам писала об этом, не так ли? Наверно, забыла… Сейчас всё много лучше… Галина? Ушла читать в парк. Она ужасно увлечена книгами, но какая же это белиберда! Боже, что стало с литературой! Просто ниже всякой критики… Май был холодный. Даже снег выпал. В театре? Нет, мы нигде не были. Мало того что билеты дороги, еще и пьесы такие глупые! Сплошь переводы с французского и скверно поставлены. Всегдашний треугольник… Но почему вы не скажете о себе? Где вы столько времени пропадали? Стоит вам уехать, все теряет смысл и все, что было, начинает казаться всего лишь сном. Но приходит ваше письмо, и все представляется прежним. А тут прибегает обрадованная Галина: про вас напечатано в «Курьере»… Что? Какая-то заметка. Галина убеждена, что каждый, чья фамилия появляется в газете, небожитель, даже если он всего лишь попал под омнибус… А что слышно вообще? Вы превосходно выглядите. Не скажешь, что скучали… Да что я о вас знаю? Для меня вы — загадка. Чем больше вы рассказываете о себе, тем меньше я вас понимаю. Разъезжаете в повозке, как цыган. По всей Польше у вас женщины. Это даже забавно. Человек с таким талантом и такой отсталый! Мне порой представляется, что ваша жизнь — шутка над самим собой и остальными… Разве нет? О нас я вообще не знаю что и думать. Все планы повисли в воздухе. Боюсь, все останется на своих местах, пока мы не состаримся и не поседеем…
— Я приехал к тебе, и больше мы не расстанемся! — сказал Яша, поражаясь собственным словам, ибо до сих пор ни к какому решению не пришел.
— Это важные слова. Я ждала их услышать!
В глазах ее сверкнули слезы. Она отвернулась, и он увидел ее профиль. Спустя мгновение Эмилия поднялась сказать Ядвиге, чтобы та принесла кофе. Ядвига его уже приготовила, предварительно по старому польскому правилу смолов зерна в кофейной мельнице. Аромат расточился по гостиной. Яша остался один. «Что ж, все решено», — пробормотал он и вздрогнул. Этими словами он словно бы припечатывал собственную судьбу. Но как будет с Эстер? С Магдой? И где взять деньги? И действительно ли он готов поменять веру?.. «Я не могу без нее жить!» — ответил он сам себе. Его словно бы охватило нетерпение узника, которого вот-вот выпустят и каждый час для которого кажется вечностью. Он резко встал. Сердце ощущалось тяжелым, ноги на удивление легкими. «Я бы сейчас сделал не одно, а целых три сальто на проволоке! Зачем было так долго тянуть?..» Яша подошел к окну, отогнул гардину и стал глядеть на сочную зелень каштанов Саксонского сада, на всех этих гимназистиков, франтов, гувернанток и гуляющие парочки. Молодой человек с льняными волосами и его барышня в соломенной шляпке с вишенками, ведомые любовью, ступали по дорожке, точно две птицы, останавливались, делали новые шажки, замирали, друг друга оглядывали, обнюхивали. Казалось, они близки к какому-то единоборству или к некоему танцу жизни. Но что он в ней нашел? Какое голубое сегодня небо! Бледно-лазурное, как завеса, которую вывешивают в синагоге в Покаянные Дни…
