могло призвать его обратно. Требовалось просто сохранять бодрость духа и не поддаваться меланхолии или отчаянию, как Церера поступала до сих пор.
– Как она? – спросила ее мать, поскольку именно так неизбежно начинались все их разговоры.
– Все так же, – ответила Церера. – Но новое место просто замечательное – или же настолько замечательное, насколько это вообще возможно.
– Скучаешь по Лондону?
– У меня еще не было возможности соскучиться, но не думаю, что буду скучать. Лондон начинал казаться слишком уж большим и шумным.
И пустым без Фебы. Дочь заполняла собой все его пустые места.
– Мне неловко это говорить, – продолжала Церера, – но, наверное, ты с самого начала была права насчет возвращения сюда. Я всегда чувствовала себя здесь как дома. Я и забыла, насколько люблю это место.
Иногда они обсуждали возможность продажи коттеджа, но тот был полон вещей и воспоминаний о десятилетиях супружеской жизни, и матери не хотелось расставаться ни с чем из этого. Кроме того, для продажи не существовало никаких неотложных финансовых причин – по крайней мере, до тех пор пока состояние Фебы не стало угрожать изменить эту ситуацию. Мать сообщила Церере, что ей достаточно лишь попросить, и коттедж будет сразу же выставлен на продажу, но жить в нем оказалось лучшим решением благодаря «Фонарному дому».
– Ну что ж, просто постарайся, чтобы тебе там не было одиноко. Постарайся завести новых друзей, Церера.
Церера никогда не возражала против жизни в одиночку, когда была моложе, потому что есть разница между одиночеством и тем, что ты просто одна. Тогда ей здорово помогали книги, потому что человек с хорошей книгой по определению не может быть одинок. А потом появилась Феба, и у Цереры уже не было времени побыть одной, и она никогда не чувствовала себя одинокой, пока рядом была ее дочь. Но поскольку сейчас Феба находилась в подвешенном состоянии, сама Церера тоже угодила в схожую ситуацию. Она была и одна, и одинока. С этим нужно было что-то делать. Хотя, возможно, что-то в этом плане уже делалось.
– Я снова начала читать, – сообщила она. – Я имею в виду книги.
– Книги – это не то же самое, что друзья.
– Разве? Папа с тобой не согласился бы.
– Твой отец не соглашался со мной по многим вопросам, что и было одной из причин, по которым мы так хорошо ладили.
– Потому что это были не особо важные вопросы?
– Нет, потому что втайне мы оба знали, что я права, а он ошибается. Он предпочитал не признаваться в этом, а я была только рада позволить ему гордиться собой.
Церера не могла не признать, что в этих словах была доля истины. Ее отец был человеком, который обитал сразу во многих мирах, из которых реальный был далеко не самым любимым, несмотря на присутствие в нем жены и дочери. Если б ее мать не притягивала его к земле, будто якорь, он вполне мог бы уплыть прочь – далекая фигура, растворяющаяся в облаках, – с головой уйдя в историю мегалитических кругов и подземных гробниц или в очередную статью о различиях между дриадами и гамадриадами.
– Знаешь, я волнуюсь за тебя, – сказала ее мать. – Меня тревожит то, что все это делает с тобой. Если б только рядом с тобой был кто-то, кто разделил эту ношу…
Это была еще одна из частых песен ее матери. Она все никак не могла понять, почему Церера остается матерью-одиночкой, а Церера затруднилась бы это объяснить, даже если б захотела. Отец Фебы сильно подвел ее, и это частично и было причиной. Это заставило ее не то чтобы совсем уж не доверять мужчинам, но относиться к ним настороженно, особенно учитывая необходимость заботиться о маленькой дочери. Она не хотела впускать нового мужчину в жизнь Фебы только потому, что иногда ей не хватало мужского общества или кровать казалась ей слишком большой, и до сих пор Церера не встретила ни одного человека, к которому испытывала бы настолько глубокие чувства, чтобы подумать о возможности связать с ним свою жизнь.
Но дело было также и в том, что они с Фебой стали в некотором роде самостоятельной единицей. У них были свои собственные отработанные процедуры и проверенные шаблоны, которые успешно действовали и которыми они обе были довольны. Церера не хотела, чтобы кто-то еще влезал в их привычный и устоявшийся распорядок, если только она не будет абсолютно уверена, что это тот самый мужчина; а поскольку выяснить это было трудно, даже невозможно, она остановилась на том, чтобы жить без партнера. Это не всегда было легко, но Церера была довольна принятым решением – или же была довольна им до случившегося несчастья.
– Ты хочешь сказать, какой-нибудь парень?
– Просто кто-нибудь, – сказала ее мать.
– Я могу завести собаку.
– Собака – это не «кто-то», а «что-то». Но теперь, стоило тебе об этом упомянуть, то собака, пожалуй, не такая уж плохая идея. Ты можешь разговаривать с ней, и она не скажет тебе ни слова в ответ.
– В смысле, как папа?
– Твой отец даже отдаленно не походил на собаку. Ему и в голову не пришло бы сделать то, что ему сказали, даже в обмен на печенье. Было даже достаточно трудно заставить его припомнить, что он должен купить, когда я просила его сходить в магазин. Обычно я ждала у телефона, когда он позвонит, как только окажется там, – чтобы уточнить, что именно мне все-таки нужно. Я бы списала это на старческий маразм, если б ум у него не был остер как бритва до самого конца, сколь бы ни пытался он изобразить обратное. И не было никакого смысла давать ему список, потому что он всегда оставлял его дома или каким-то непостижимым образом засовывал куда-то не туда в битком набитом кармане. Однажды я всерьез подумывала о том, чтобы написать что-нибудь у него на руке, хотя, честно говоря, не исключила бы вероятности того, что он потеряет эту руку где-то между входной дверью и концом улицы. Он был самым невыносимым человеком, и я любила его всем сердцем.
Церера позволила своему взгляду блуждать по гостиной коттеджа. Здесь было так много всего от ее отца: книги, карты и гравюры на дереве на стенах, его кресло, даже пара его трубок в подставке на каминной полке, а еще чучело утконоса в стеклянной витрине. (Он уверял, будто напрочь не помнит, как купил этого утконоса, который появился на каминной полке, когда мать Цереры лежала в больнице по поводу удаления камней из желчного
