Сара взяла к себе свою сестру Режину, заболевшую туберкулезом. Она устраивает ее на своей постели, а сама спит в знаменитом гробу розового дерева, стоявшем в той же комнате, не отдавая себе отчета в жестокости по отношению к юной девушке, вынужденной ежедневно видеть образ близкой смерти. «Квартира на Римской улице была совсем маленькой, а моя спальня просто крошечной. Большая кровать из бамбукового дерева занимала ее почти целиком. У окна стоял мой гроб, в котором я частенько устраивалась, разучивая роли. И вот, взяв сестру к себе, я сочла вполне естественным еженощно спать на этой узкой постели с белой атласной подкладкой, которая станет когда-нибудь моим последним пристанищем, а сестру укладывала на свою бамбуковую кровать под кружевным балдахином», — писала Сара Бернар в своих мемуарах. Агония Режины была долгой и тягостной, она умерла 16 декабря 1873 года в возрасте восемнадцати лет.
История с гробом не только анекдотическая. Сара так никогда и не избавилась от этого зловещего предмета, подарка ко дню рождения, затребованного у матери или какого-нибудь любовника. Приговоренная врачами, она с самого раннего возраста привыкла приучать себя к мысли о смерти регулярными посещениями морга, а в 1894 году будет присутствовать на казни анархиста Вайяна. Сара попросила Меландри сфотографировать ее лежащей в гробу во всем белом, с закрытыми глазами, с большим букетом цветов. Этот снимок обошел весь мир, продавался в виде почтовых открыток в миллионах экземпляров, завершив образ сумасбродки с довольно сомнительными порой пристрастиями. Но, возможно, для нее это был способ заклинания судьбы, которая предсказывалась ей. Во всяком случае, ее зачарованность смертью была не наигранной, ее всерьез привлекал мрачный романтизм, об этом пристрастии свидетельствуют многие предметы: в ее спальне скелет Лазаря, летучая мышь и череп, подарок Виктора Гюго, на котором выгравирована шестистрочная строфа[16], являются своего рода Memento mori[17], напоминающим о тщете всего человеческого и скоротечности жизни.
Новый наделавший шума эпизод выявил стойкое недовольство Сары руководством «Комеди Франсез». Перрен решил поставить «Сфинкса» Октава Фёйе. Главная роль в пьесе, естественно, досталась Софи Круазетт, в то время как Сара должна была играть Берту, и этот второстепенный персонаж она решила сделать второй главной ролью. И вскоре между двумя актрисами грянула война, и хотя настоящей вражды они друг к другу не питали, их сторонники разделились на два лагеря — круазеттистов и бернардистов, сначала в самом театре «Комеди Франсез», а потом и за его пределами. «На стороне Круазетт выступали все банкиры и апоплексичные толстяки, я же собрала вокруг себя всех актеров, студентов, неудачников и умирающих», — вспоминала Сара Бернар.
Боевые действия начались в конце репетиций, когда речь зашла об освещении в спектакле. Бланш (Сфинкс) и Берта де Савиньи должны были поочередно появляться в луче луны, однако Перрен, озабоченный мизансценой, решил, что Сара лишает Круазетт должного эффекта, и отказался оставить для нее лунный свет, подчеркивавший ее отчаяние обманутой женщины. Сара воспроизводит в своих мемуарах бурный диалог, в котором столкнулись она и директор. «Она играет Сфинкса, это главный персонаж, и для него надо приберечь лучшие эффекты!» — зарычал Перрен, а Сара ответила ему: «Что ж, сударь, дайте лунное сияние Круазетт, а мне оставьте хотя бы крошечную луну, все равно какую, но я хочу свою луну!» Спор обостряется, и в конце концов спрашивают мнение самого автора, Фёйе, который стремится всех примирить: «Я считаю, что мадемуазель Круазетт очень красива в лунном сиянии! И мадемуазель Сара Бернар само совершенство в лунном свете! Поэтому пускай будет луна для них обеих!» Перрен отказывается уступить, репетиция сорвана, и Сара заявляет, что без луны играть не будет. Перрен в конце концов смирился, и 23 марта 1874 года обе актрисы добились триумфа, причем в очень разной манере игры: пылкий реализм Софи Круазетт и более сдержанная, изящная тональность Сары, которая инстинктивно стремилась создать максимальный контраст со своей соперницей.
В результате этой тяжбы летом директор, пользуясь своей властью, попытался укротить мятежную пансионерку, изнуряя ее: он отказался дать ей отпуск и заставил репетировать в июне и июле «Заиру» Вольтера, премьера которой была намечена на 6 августа. Сара с трудом переносит жару, измотана морально и физически и в болезненном порыве хочет идти до конца, собрав все силы, играть, что называется, до смерти:
«Решив упасть в обморок, харкать кровью и умереть, чтобы вывести из себя Перрена, я выложилась полностью: я рыдала, любила, страдала и, когда кинжал Оросмана пронзил мне сердце, закричала от неподдельной боли, я ощутила, как сталь клинка входит в мою грудь, и, упав с предсмертным хрипом на восточный диван, почувствовала, что и вправду умираю; и пока действие не закончилось, я не решалась пошевелить рукой, не сомневаясь, что настал мой последний час, и, признаться, была немного напугана тем, что мой злой фарс, предназначенный Перрену, зашел так далеко. Каково же было мое удивление, когда, лишь только опустился занавес, я живо поднялась и побежала на вызовы. Кланяясь публике, я не чувствовала ни слабости, ни усталости и готова была играть пьесу сначала.
То был знаменательный для меня спектакль, ибо в тот день я поняла, что мои жизненные силы всецело зависят от силы моего духа. Я хотела следовать велению разума, задачи которого, казалось, превосходили мои физические возможности. И вот, отдав все силы и даже более того, я обрела полное душевное равновесие».
Это осознание знаменует определенный поворот в карьере Сары, всегда считавшей, что хрупкое здоровье служило препятствием к осуществлению ее высоких целей. Отныне она знала, что может рассчитывать также и на свои физические силы, да и критика Сарсе говорит в ее пользу: «Благодаря проникновенному очарованию своей мелодичной речи, жалким стихам Вольтера она придала видимость и вкус поэзии. Ее слушали, как слушают чудную песню, слов которой не понимают, но которая чарует своей мелодией».
Окончательно невзлюбив Сару, Перрен решил не давать ей новых ролей, и все свое время она проводит в окружении друзей в мастерской на площади Клиши. В декабре, в результате случайного стечения обстоятельств, Перрен внезапно предложил ей роль Федры, причем на весьма неожиданных условиях. За очень короткое время — всего четыре дня — она должна выучить роль. Приняв вызов, Сара начинает работать днем и ночью, обратившись за помощью к Ренье, бывшему своему преподавателю в консерватории, чтобы выстроить роль Федры.
Давление чудовищное. Речь шла о соперничестве с памятью о Рашели, притом что Сара никогда не видела ее игры, тогда как большинство критиков хранили воспоминание о той непревзойденной Федре. Для своего вступления в большой мир трагедии Сара располагает всего лишь негромким сопрано, несоизмеримым с волнующим контральто тех, кто предшествовал ей и с кем ее будут сравнивать. Выражение пылкой страсти и ревности рискует возвысить ее голос до пронзительных и малопривлекательных нот. Она это знает и потому ищет собственную интерпретацию роли, предпочитая выражать скорее печаль, нежели ярость, скорбь и ощущение близкой смерти, нежели необузданную ненависть. В «Искусстве театра» Сара писала по поводу своей работы над Федрой: «Проникнувшись лиризмом этой мелодичной речи, глубокой жизненностью этих чувств, я вспомнила, что Шанмеле[18], которая играла Федру, была, по словам историков, созданием прекрасным и грациозным, а вовсе не какой-нибудь одержимой, и я попыталась разгадать пленительность тайны расиновского искусства, такого чистого и трогательного, чтобы сделать его более ощутимым для зрителей».
Вечером 21 декабря 1874 года Сара умирала от ужаса, хотя ее немного успокаивало то, что Ипполита будет играть Муне-Сюлли. Снова оказавшись во власти парализующего страха, она дошла до предела и разразилась рыданиями перед выходом на сцену. К счастью, актер, игравший Терамена, пришел успокоить ее, не успев до конца вылепить из розового воска свой нос, и вид этой ни с чем не сообразной маски рассмешил актрису. В первом акте напряжение так и не отпустило ее до конца, она играла, стискивая зубы, и произносила свои тирады на слишком высоких нотах. Однако вскоре она одержит верх над собой, зрители устроят ей овацию, и после пятнадцатого вызова Сара без чувств упала на руки Муне-Сюлли. Большинство критиков расхваливали ее, подчеркивали изящество и естественность ее поз, а главное, музыкальность, с какой она произносила александрийский стих Расина. Зато некоторые без стеснения отмечали голосовые ограничения в знаменитых трагических сценах. Так, журнал «Театр» писал: «Смотреть было мучительно. Чем громче она говорила, тем вернее изменял ей голос, хриплый и немощный одновременно».
