— Когда он на меня смотрит, мне кажется, что в его глазах есть что-то такое… Я слишком подозрительная, да? Не знаю… — Сунми не договорила, она как будто что-то чувствовала, но то ли не могла понять, что именно, то ли стеснялась произнести вслух то, о чем смутно догадывалась.
— Странно как-то, — услышал я голос брата.
— Да нет, я вообще зря начала этот разговор. Я спою. «Сделай фото души моей, мастер». Споешь со мной?
Сунми ударила по струнам.
— Не глядя можешь играть? — голос брата утонул в звуках мелодии.
И началась песня.
Вот моя душа, для тебя слепила ее.Так давно она ждет лишь тебя —Долго ли ждать еще будет сердце мое?Неужели не взглянешь хоть раз?Пока душа не растаяла,Пока не сгорела дотла, как свеча,Сделай фото души моей, мастер.Пока она, как огонь, горяча.
С тех пор заходить к брату в комнату стало для меня обычным делом. Хоть я и пытался сдерживаться (я вовсе не считал свои поступки хорошими), искушение было слишком велико, чтобы с ним бороться. Как часто я будто невольно поднимался со стула, невольно брал связку ключей и шел в его комнату. Почти каждый день я открывал его дверь. Я ложился в его комнате, где витал тонкий аромат, принадлежавший ей, и слушал ее пение. В эти минуты мое сердце то стучало яростно, как стучат копыта лошадей во время забега на скачках, то становилось спокойным, как глубокое озеро в безветренный день. Сердце билось от волнения, от приступов нелепой ревности, но те моменты, когда я успокаивался, были гораздо опаснее. В комнате было так тихо, будто она была заполнена водой, я не мог противиться этой усыпляющей тишине. И случилось самое плохое.
Меня разбудил брат. Я представлял себе раньше, как это случится, но в реальности все было совсем не так, как я предполагал. Проснувшись от пинка, я не сразу сообразил, что происходит. Мне понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя и осознать ситуацию. Однако через несколько секунд я понял, где лежу и кто этот человек, с перекошенным лицом смотревший на меня. Последнее, о чем я подумал — пения Сунми больше не было слышно.
В растерянности я вскочил на ноги, но тут же снова упал от удара ногой.
— Какого лешего ты делаешь у меня в комнате, сукин сын?
Брат был в бешенстве. Но его реакция казалось мне такой естественной и уместной, что я скрючился на полу, даже не пытаясь сопротивляться. Брат, видимо, тоже осознавая свое право на гнев, продолжал пинать меня ногами.
— Я так и думал, я подозревал. Вернусь домой — а тут явно кто-то побывал. И вещи пропадали. Если не ты, подонок, то кто мог это делать? Какого черта? Я не шучу, понял? Занимайся своими делами! Что ты тут делал, я тебя спрашиваю?
Брат говорил быстро и грубо. Он не давал мне возможности ответить. И я был благодарен ему за это, потому что сказать мне было нечего. И — нет худа без добра — он пришел без Сунми. Одна мысль о том, что он мог войти сюда с ней, приводила меня в ужас. Ведь она могла стать свидетельницей того, что брат бьет меня, как собаку. У нас дома на меня обращали так мало внимания, что я и вправду жил как собака, но от этого мне становилось еще хуже — когда я думал, что она могла все это увидеть.
10
Не знаю точно, когда брат начал догадываться о моей любви к Сунми. И, может быть, в тот день, когда он поколотил меня, он получил что-то вроде доказательства своим подозрениям. В словах «занимайся своими делами» явственно читалась угроза. Я отлично понимал, что он не мог говорить со мной открыто. Признать мои особые чувства к Сунми — значит, вступить в состязание за нее, а это сильно уязвляло гордость брата. Само собой, он ни за что не хотел вслух признаться в этом.
Как бы то ни было, пинки, которыми он угостил меня в тот день, не поколебали моей уверенности. Наоборот, я влип еще больше, чем раньше. Брат допустил ошибку. Тот случай обнаружил чувства, которые я прятал в самом темном уголке души — я понял, что не выдержу, если не выплесну их наружу. Я стал думать, что должен показать свою любовь к Сунми. Странная слепая одержимость одной-единственной мыслью неведомым образом придала мне огромную уверенность в себе. Я так любил ее, и ведь она тоже могла полюбить меня — я был в плену собственных иллюзий и страстей.
Движимый такими чувствами, я нашел ее дом. Было воскресенье. Говорили, что в тот день в центре города собралась огромная демонстрация. Все левые партии сконцентрировались там, выступая за отставку правительства. Брат ушел рано утром, захватив фотоаппарат. Никаких сомнений и быть не могло — он в центре.
Я доехал на автобусе до окраины города и пошел искать место, где жила Сунми. Никогда раньше не бывал в этом районе. Ее адрес я прочел на почтовом конверте. Естественно, это было письмо брату от нее. Как-то я стащил письмо и, с трудом удерживаясь от соблазна прочитать, что в нем было, переписал адрес с конверта в записную книжку. По-моему, тогда я даже хотел сам написать ей письмо.
Ее квартиру было легко найти — она жила в большой многоэтажке. На мой звонок в домофон ответила женщина, как стало понятно позже, ее мама, которая, не скрывая своего удивления, пыталась выяснить, что за неизвестный ей молодой человек интересуется Сунми. Она сказала, что точно не знает, куда ушла Сунми, — наверно, в библиотеку — и что не знает, когда Сунми появится; я показался ей подозрительным, хотя она разговаривала со мной очень вежливо. Я ответил, что подожду около дома, она снова повторила, что не знает, когда придет Сунми. «Не имеет значения», — сказал я, желая продемонстрировать свое твердое намерение дождаться ее. Время шло; я то гулял туда-сюда по двору, то садился на скамейку и наблюдал за играющими детьми. Каждый час я звонил к ней в квартиру, чтобы проверить, не пришла ли она. Когда уже должно было стемнеть, я уселся ждать перед ее подъездом.
Около девяти вечера я очередной раз набрал номер их квартиры — женщина, которая по моим предположениям была матерью Сунми, удивленно спросила, неужели я еще не ушел. В ее голосе звучало беспокойство, но тогда я ни на что не обращал внимания. Я не догадывался из-за чего она нервничает и в чем может меня подозревать. Осторожно, будто просила о чем-то очень деликатном, она сказала, чтобы я приходил в следующий раз, потому что сегодня уже поздно. Я снова ответил, что все в порядке. Я не предполагал, что мои слова только еще больше взволнуют ее. Я вообще не думал, что мог испугать ее. Наверно, это было естественно — я был ослеплен страстью, у меня и в мыслях не было, что мои чувства могут восприниматься окружающими как угроза. Моя одержимость, наверно, была опасна прежде всего для меня самого, ведь я был совершенно не способен оценить, как мои действия выглядели со стороны.
