Ему грозила реальная опасность: у них нет никакой особой причины оставить его в живых. И если это шайка агрессивных аристократов, они не задумываясь пустят в ход клинок под покровом темноты – это может придать их существованию больше блеска.
Здесь тротуар ненадолго расширялся. Перо держался ближе к каналу. Там через определенные промежутки стояли столбики для привязывания лодок. Если он не врежется в такой столбик сам, в него может врезаться кто-то из преследователей. И все же ему нужно осторожно бежать с такой скоростью – легко споткнуться на неровных камнях, наступить на кота, на пробегающую крысу, на отбросы, которые не вывалили в воду.
Первый мост. Вверх по настилу с одной стороны и вниз по другой. Ему нравился этот мостик, плавность его арки.
«Какая банальная мысль в такой момент», – подумал Перо.
По-прежнему никаких огней. Этот квартал в дневное время полон народа, идет торговля, шумно. Но не сейчас. Он прислушивался на бегу. Топот у него за спиной не удалялся. Перо всегда считал себя довольно быстроногим, но эти люди не уступали ему, или…
Один из них не уступал. Преследователи, по-видимому, разделились. Один опередил двух или трех других. Художник все еще не был уверен в их количестве, но знал, что один человек не отстает от него, даже догоняет, а другие остались позади.
И Перо сделал то, что должен был сделать раньше. Увы, можно проглядеть очевидное – отец всегда говорил ему это о живописи.
– Стража! – закричал он. – Стража! На помощь!
Он продолжал кричать на бегу. Не стоит надеяться, что патруль материализуется, подобно спасателям в ночи, но любопытные люди могли поднести светильники к верхним окнам и стать свидетелями происходящего, или просто услышать его крик. Воров никто не любит, как и скучающих аристократов. Преследователи могут передумать.
Ничего такого не произошло, но, приближаясь ко второму мосту, к тому, за которым начинался его квартал, Перо Виллани почувствовал, что разозлился. Это чувство не придавало мудрости – гнев почти никогда не делает человека умным, – но справиться с ним уже не получалось. Художник бежал, спасая жизнь, в своем собственном городе. Его жизнь была нищей, полной ограничений. Та единственная картина, которой он гордился, уничтожена. Все считали, что он потерпел неудачу из-за своего неумения. Он жил среди вонючих кожевенных мастерских и красилен, и от него пахло, как от них.
Это могло заставить любого человека, обладающего силой духа, хоть немного разозлиться сейчас, спасаясь бегством от преследующего его чьего-то благородного отпрыска, от которого никогда не пахло кожевнями (и который, вероятно, даже не нюхал кожевен!).
Перо ходил этим путем всегда, когда шел в книжную лавку и возвращался из нее. Он знал этот мост, к которому бежал. И знал кое-что еще. На этом конце должна стоять пустая винная бочка: слепой нищий сидел на ней каждый день. Он узнавал людей по походке, окликал их и здоровался, рассказывал сплетни, которые слышал на мосту, если ты остановился поболтать с ним. Перо давал ему еды, когда она у него была, или мелкие монеты, если ему платили.
Нищий ночевал где-то в другом месте, сейчас его там не должно быть.
А вот бочка на месте.
Резко затормозив, Перо протянул в темноте руку, схватился за верхний обод, наклонил бочку и переставил ее на середину мощенной булыжником улицы, которая сужалась у моста. Затем, делая вид, что споткнулся, вскрикнув, пробежал мимо нее. На мосту он замедлил бег, как будто от боли, и громко выругался. Потом стал ждать. И через мгновение услышал очень приятный звук, когда преследователь врезался – на полной скорости – в винную бочку на улице.
То, что он сделал потом, тоже, наверное, не отличалось благоразумием. Ему и не хотелось быть благоразумным. У него имелись причины сердиться. Это его город, он – гражданин республики Сересса, и чьими бы ни были эти высокомерные отпрыски высокородных семей, эти ублюдки…
Он бросил свой альбом на деревянный настил и вытащил из-под плаща меч. Если они собираются его преследовать, то их станет на одного меньше. Перо никогда не учился сражаться на мечах, сыновья художников этого не делают, да и не нужно быть искусным во всем. Клинок – это клинок.
Он побежал назад, увидел, как упавший человек схватился обеими руками за колено, вскрикнув от боли, – и тут Перо, нагнувшись, вонзил меч ему в грудь.
Клинок наткнулся на металл. Его отбросило в сторону.
Можно бояться, а потом почувствовать ужас. Это не одно и то же.
Художник не просто испугался. Если люди в доспехах ночью преследуют его, то они не воры и не аристократы, ищущие развлечений. Это был солдат или стражник.
Перо бросился бежать. Снова. Его задержка позволила отставшей паре приблизиться, но самый быстроногий лежит на земле. Он не убит, это ясно. Перо не понимал теперь, хорошо это или плохо. Он ничего не понимал.
Он оставил на мосту свой альбом (с этим ничего не поделаешь) и продолжал на бегу звать на помощь. Теперь он был в знакомом месте, пересекая по диагонали площадь перед Святилищем мучеников. Он подумал, не забежать ли туда, в надежде, что священник не спит, умолять о защите, но, к добру или к худу, продолжал бежать, стараясь оторваться от преследователей.
Теперь появился свет, он лился из знакомых художнику дешевых винных лавок. Перо узнал двух женщин на углу. Если бы его преследователи были теми, за которых он их принял изначально, он бы подошел к этим двум женщинам, повел их в питейное заведение, оказался бы в безопасности среди толпы.
Людям в доспехах все равно, подумал он. Их это не остановит.
Перо знал эти улицы и переулки; дурной запах подсказал ему, что он уже дома. Он мог бы оторваться от преследователей. Он свернул направо, на улицу кожевников, – мастерские стояли закрытыми, темными, – потом со всех ног побежал налево, по узкому зловонному переулку, потом снова выскочил с противоположного конца на маленькую грязную площадь, со всех сторон окруженную ветхими строениями, где жили многие бедные художники Серессы. В том числе и сын Вьеро Виллани, за которым сейчас гнались.
И которого ждали.
Здесь оказалось светло – гораздо светлее, чем должно было быть. Полдюжины человек в знакомых ему ливреях стояли перед домом Перо с факелами в руках. Они смотрели на него, когда он выбежал на площадь.
Он остановился, тяжело дыша.
– Что я сделал?! – закричал он. – Что я сделал?
Ответа не последовало. Разумеется, никакого ответа.
Молча, они подошли, окружили его и увели с собой. Аккуратный строй, хорошо обученные стражники, художник посередине. Они отобрали у него меч. Перо не сопротивлялся. Какой в этом смысл? Ему было трудно дышать, и не только потому, что он только что бежал. Он надеялся, что кто-то из его друзей наблюдает за происходящим из окна или дверного проема. На площади никого не было. И не должно было быть, раз вооруженные стражники Совета Двенадцати пришли сюда, к ним, ночью.
Глава 4
По-видимому, некоторые дни – или ночи – сулят сплошные неприятности, трудности, препятствия – так размышлял герцог Серессы. Он перебирал в уме образы, возникающие в связи с этим: судебные иски, сгустки засохших чернил, подгоревшая еда, наводнения, амбициозные советники, запор.
Амбициозные советники, вызывающие запор.
Эта ветреная весенняя ночь становилась одной из таких ночей. Он привык быть готовым к неожиданностям за годы своего правления, и не слишком удивился, когда понял, что стоящая перед ними женщина соображает быстрее и намного лучше понимает то, что они делают, чем стоящий рядом с ней мужчина.
По-видимому, врач привык действовать постепенно, шаг за шагом. Возможно, для врача это полезное качество, но в данный момент оно доставляет неудобства. Казалось, пытаясь понять происходящее, он застрял, как фургон с оружием на дороге после сильного дождя. (Герцогу на мгновение стало приятно, что сегодня он придумывает хотя бы отличные фразы, если не может придумать ничего другого.)
Женщина была другой. Историю ее жизни изучили, с ней дважды беседовали, и только потом завербовали на службу республике из одной уединенной обители Дочерей Джада. Она родом из аристократического семейства (из Милазии, дальше по побережью), явно умна (не слишком ли?) и достаточно резвая, если потребовалось отправить ее в одну из религиозных обителей, по обычной причине. Там она избавилась от затруднительного положения. Ребенка увезли в одну из больниц для найденышей, а потом отдали в какую-то семью.
Теперь, по-видимому, она готова ухватиться за возможность сменить созерцательную жизнь на жизнь, полную приключений. Такие женщины попадались редко и могли играть важную роль. Сересса использовала их и раньше, с различными результатами. Однако они могли и вызывать затруднения – ум и сила духа создают свои сложности.
– Почему, – спрашивала в тот момент Леонора Валери, – мы не делаем больше, имитируя наш брак?
