– Как же это узнать?
– Нужно пересмотреть все укладочные книжки, найти, в какой повозке что лежит… Идите, посмотрите, если угодно!
Я взглянул на главного врача. Он притворялся, что не слышит нашего разговора.
– Григорий Яковлевич! Скажите, пожалуйста, чье это дело? – обратился я к нему.
Главный врач забегал глазами.
– В чем дело?.. Конечно, у врача своей работы много. Вы, Аркадий Николаевич, пойдите там, распорядитесь.
Вечерело. Сестры, в белых фартуках с красными крестами, раздавали больным чай. Они заботливо подкладывали им хлеба, мягко и любовно поили слабых. И казалось, эти славные девушки – совсем не те скучные, неинтересные сестры, какими они были в дороге.
– Викентий Викентьевич, вы одного сейчас черкеса приняли? – спросила меня сестра.
– Одного.
– А с ним лег его товарищ и не уходит.
На койке лежали рядом два дагестанца. Один из них, втянув голову в плечи, черными, горящими глазами смотрел на меня.
– Ты болен? – спросил я его.
– Нэ болэн! – вызывающе ответил он, сверкнув белками.
– Тогда тебе нельзя тут лежать, уходи.
– Нэ пайду!
Я пожал плечами.
– Чего это он? Ну, пускай пока полежит… Ложись на эту койку, пока она не занята, а тут ты мешаешь своему товарищу.
Сестра подала ему кружку с чаем и большой ломоть белого хлеба. Дагестанец совершенно растерялся и неуверенно протянул руку. Он жадно выпил чай, до последней крошки съел хлеб. Потом вдруг встал и низко поклонился сестре.
– Спасыбо тэбе, сестрыца! Два дня ничево нэ ел!
Накинул на плечи свой алый башлык и ушел. Кончился день. В огромном темном бараке тускло светилось несколько фонарей, от плохо запиравшихся огромных окон тянуло холодным сквозняком. Больные солдаты спали, закутавшись в шинели. В углу барака, где лежали больные офицеры, горели у изголовья свечки; одни офицеры лежа читали, другие разговаривали и играли в карты.
В боковой комнате наши пили чай. Я сказал главному врачу, что необходимо исправить в бараке незакрывающиеся окна. Он засмеялся.
– А вы думаете, это так легко сделать? Эх, не военный вы человек! У нас нет сумм на ремонт помещений, нам полагаются шатры. Можно было бы взять из экономических сумм, но их у нас нет, госпиталь только что сформирован. Надо подавать рапорт по начальству о разрешении ассигновки…
И он стал рассказывать о волоките, с какою связано всякое требование денег, о постоянно висящей грозе «начетов», сообщал прямо невероятные по своей нелепости случаи, но здесь всему приходилось верить…
В одиннадцатом часу ночи в барак зашел командир нашего корпуса. Весь вечер он просидел в султановском госпитале, который развернулся в соседнем бараке. Видимо, корпусный счел нужным для приличия заглянуть кстати и в наш барак.
Генерал прошелся по бараку, останавливался перед неспящими больными и равнодушно спрашивал: «Чем болен?» Главный врач и смотритель почтительно следовали за ним. Уходя, генерал сказал:
– Очень холодно в бараке и сквозняк.
– Ни двери, ни окна плотно не закрываются, ваше высокопревосходительство! – ответил главный врач.
– Велите исправить.
– Слушаюсь, ваше высокопревосходительство!
Когда генерал ушел, главный врач рассмеялся.
– А если начет сделают, он, что ли, будет за меня платить?
* * *
Следующие дни была все та же неурядица. Дизентерики ходили под себя, пачкали матрацы, а приспособлений для стирки не было. Шагов за пятьдесят от барака стояло четыре отхожих места, они обслуживали все окрестные здания, в том числе и наше. (До Лаоянского боя оно служило, кажется, казармою для пограничников.) Внутри отхожих мест была грязь, стульчаки сплошь были загажены кровавою слизью дизентериков, а сюда ходили и больные, и здоровые. Никто этих отхожих мест не чистил: они обслуживали все окружающие здания, и заведующие никак не могли столковаться, кто их обязан чистить.
Прибывали новые больные, прежних мы эвакуировали на санитарные поезда. Много являлось офицеров; жалобы большинства их были странны и неопределенны, объективных симптомов установить не удавалось. В бараке они держались весело, и никто бы не подумал, что это больные. И все настойчиво просили эвакуировать их в Харбин. Ходили слухи, что на днях предстоит новый бой, и становилось понятным, чем именно больны эти воины. И еще более это становилось понятным, когда они много и скромно начинали рассказывать нам и друг другу о своих подвигах в минувших боях.
А рядом – совсем противоположное. Пришел один сотник уссуриец молодой, загорелый красавец с черными усиками. У него была сильная дизентерия, нужно было его эвакуировать.
– Ни за что!.. Нет, доктор, вы уж, пожалуйста, как-нибудь подправьте меня здесь.
– Здесь неудобно, – ни диэты нельзя провести подходящей, и помещение неважное.
– Ну, уж я как-нибудь. А то скоро бой, товарищи идут в дело, а я вдруг уеду… Нет, лучше я уж здесь.
Был вечер. В барак быстро вошел сухощавый генерал с рыжею бородкою. Дежурил доктор Селюков. Пуча близорукие глаза в очках, он медленно расхаживал по бараку своими журавлиными ногами.
– Сколько у вас больных? – сухо и резко спросил его генерал.
– Сейчас около девяноста.
– Скажите, вы не знаете, что раз я здесь без фуражки, то вы не смеете быть в ней?
– Не знал… Я из запаса.
– Ах, вы из запаса! Вот я засажу вас на неделю под арест, тогда не будете из запаса! Вы знаете, кто я?
– Нет.
– Я инспектор госпиталей. Где ваш главный врач?
– Он уехал в город.
– Ну, так старший ординатор, что ли… Кто тут его заменяет?
Сестры побежали за Гречихиным и шепнули ему, чтоб он снял фуражку. К генералу подлетел один из прикомандированных и, вытянувшись в струнку, отрапортовал:
– Ваше превосходительство! В 38 полевом подвижном госпитале состоит 98 больных, из них 14 офицеров, 84 нижних чина!..
Генерал удовлетворенно кивнул головою и обратился к подходящему Гречихину:
– Что у вас тут за безобразие! Больные лежат в шапках, сами врачи в шапках разгуливают… Не видите, что тут иконы?
Гречихин огляделся и кротко возразил:
– Икон нет.
– Как нет? – возмутился генерал. – Почему нет? Что это за беспорядок!.. И вы тоже, подполковник! – обратился он к одному из больных офицеров. – Вы должны бы показывать пример солдатам, а сами тоже лежите в фуражке!.. Почему ружья и мешки солдат при них? – снова накинулся он на Гречихина.
– Нет цейхгауза.
– Это беспорядок!.. Вещи везде навалены, винтовки, – не госпиталь, а толкучка какая-то!
Генерал шел дальше, сопровождаемый врачами, и гневные, бестолково-распекающие речи сыпались непрерывно.
При выходе он встретился с входившим к нам корпусным командиром.
– Завтра я беру у вас оба мои госпиталя, – сообщил корпусный, здороваясь с ним.
– Как же, ваше высокопревосходительство, мы здесь останемся без них? – совсем новым, скромным и мягким голосом возразил инспектор: он был только генерал-майор, а корпусный – полный генерал.
– Я уж не знаю. Но полевые госпитали должны быть с нами, а мы завтра уходим на позиции.
После долгих переговоров корпусный согласился дать инспектору подвижные госпитали другой своей дивизии, которые должны были приехать в Мукден завтра.
Генералы ушли. Мы стояли возмущенные: как все было бестолково и нелепо, как все направлялось не туда, куда нужно! В важном, серьезном деле помощи больным как будто намеренно отбрасывалась суть дела, и все внимание обращалось на выдержанность и стильность бутафорской обстановки… Прикомандированные, глядя на нас, посмеивались.
– Странные вы люди! Ведь на то и начальство, чтоб кричать. Что же ему без этого делать, в чем другом проявлять свою деятельность?
– В чем? Чтоб больные не мерзли под сквозняками, чтобы не было того, что позавчера творилось здесь целый день.
– Вы слышали? Завтра будет то же самое! – вздохнул прикомандированный.
Пришли два врача из султановского госпиталя. Один был оконфужен и зол, другой посмеивался. Оказывается, и там инспектор распек всех, и там пригрозил дежурному врачу арестом. Дежурный стал ему рапортовать: «Имею честь сообщить вашему превосходительству…» – Что?! Какое вы мне имеете право сообщать? Вы мне должны рапортовать, а не «сообщать»! Я вас на неделю под арест!
Налетевший на наши госпитали инспектор госпиталей был генерал-майор Езерский. До войны он служил при московском интендантстве, а раньше был… иркутским полицмейстером! В той мрачной, трагической юмористике, которою насквозь была пропитана минувшая война, черным бриллиантом сиял состав высшего медицинского управления армии. Мне много еще придется говорить о нем, теперь же отмечу только: главное руководство всем санитарным делом в нашей огромной армии принадлежало бывшему губернатору, – человеку, совершенно невежественному в медицине и на редкость нераспорядительному; инспектором госпиталей был бывший полицмейстер, – и что удивительного, если врачебные учреждения он инспектировал так же, как, вероятно, раньше «инспектировал» улицы и трактиры города Иркутска?
