– Да? Ну хватит возиться – иди погрейся.
Бритвин снял с палок подсохшую уже шинель и разостлал ее на земле.
– Садись вот рядом.
Митя охотно опустился на полу шинели, протянув к огню мокрые руки. Костер хорошо горел, брызгая искрами, вблизи стало жарко, мокрые рукава Мити скоро задымились паром. Усталый, приунывший Степка тихо сидел рядом, слушая подростка. С виду тот казался едва повзрослевшим ребенком с маленьким неулыбчивый лицом, на котором по-детски торчал вздернутый носик. На тонкой худой шее его из-под пиджачка высовывался холстинный воротник нижней сорочки.
– Слушай, а ты давно молоко возишь? – заинтересованно спросил Бритвин.
– С весны. Как лед сошел. Сначала дед Кузьма возил, пока в полицию не забрали.
– За что забрали?
– Кто его знает. В чем-то провинился.
– А те, что на мосту, тебя знают?
– Полицаи? Знают, а как же. Все пристают: «Водки привези». Особенно тот Ровба, которого убили. Проходу не давал.
– Водки, значит? – задумчиво переспросил Бритвин. – На водку они охотники. А молоком не интересуются?
– Молоком? Не-е, – сказал Митя и сделал робкую попытку улыбнуться. – Я в то молоко курячье дерьмо сыплю.
– Да ну? Для жирности, наверно? Молодец!
Бритвин сел, сдвинул на затылок пилотку. И вдруг сказал:
– Слушай, Митя! Хочешь мост взорвать?
Степка от удивления раскрыл рот, но тут же подумал: а в самом деле! Ведь парень мог бы чем-то помочь. Митя, внешне нисколько не удивившись вопросу, ответил просто:
– Хочу. Если б было чем.
– Ну, это не твоя забота. Это мы придумаем. Удастся – тебе первым делом автомат. Тот, с которым Борода поехал. Потом правительственную награду. Ну и в отряд, разумеется. С ходу. Я сам рекомендую.
Внимательно и вполне серьезно выслушав Бритвина, Митя озабоченно сказал:
– Мне главное, чтоб в партизаны. Потому что дома уже нельзя.
– Это почему?
– Да батька у меня... Ну, хлопцы в деревне и цепляются. Уже невмочь стало.
– Понятно. Ну, за отряд я ручаюсь. Теперь слушай мой план. Просто и ясно, – сказал Бритвин, но вдруг осекся и задумчиво поглядел в огонь. – Хотя ладно. Пусть Данила приедет.
«Ну что ж, пусть приедет. Когда только он приедет?» – разочарованно подумал Степка, собравшийся было услышать план Бритвина. Но разговор на этом прервался, стало тихо. От неподвижности Степку начала одолевать дремота, костер припекал грудь и лицо, а спина стыла в тени. Наверно, натертые мокрым мундиром на шее, разболелись чирьи. Он подумал, что надо бы перевязать шею, да нечем было. Сапоги и колени его были перепачканы грязью, руки тоже. Чтобы не заснуть тут, у костра, он поднялся.
– Ты куда? – сквозь дым настороженно взглянул на него Бритвин.
– Руки помыть.
Внизу, в глухом мраке ольшаника, говорливо бежал ручей. Выглядывая подходящее для спуска место, Степка пошел краем поляны, пока не наткнулся на свежую, сиротливо приютившуюся под кустами могилу. От неожиданности он остановился, все еще не понимая чего-то, не в силах принять эту нелепую смерть. Происшедшее сегодня казалось ему дурным сном. Хотелось думать, что минет ночь и все станет по-прежнему – он встретит веселого живого Маслакова, который с незлобивой шуткой опять позовет его на какое-нибудь задание.
Хватаясь за ветки, Степка спустился к ручью. Тут было сыро и прохладно. Неширокий поток воды шумно бурлил меж скользких камней. Вытянув ногу, парень нащупал один из них и склонился.
Нет, Бритвин не такой. Он жесткий, недобрый, но, похоже, дело свое знает неплохо. «Этот не оплошает», – думал Степка, погружая в холодную воду руку. Ему очень хотелось теперь удачи, после пережитого он готов был на любой риск и любые испытания, лишь бы расквитаться за Маслакова.
12
Данила приехал утром, когда над оврагом прояснилось небо и в кустарнике вовсю началась птичья возня – цвирканье, цоканье, пересвист. На краю поляны в серой куче углей едва теплился огонь, стало холодновато, все они сидя подремали немного. Однако лошадиный всхрап над оврагом сразу прогнал дремоту, наверху зашуршало, донеслось глухое:
– Стой ты, х-холера!
Разрывая ногами землю, из серых утренних сумерек на поляну сунулся рыжий запаренный Рослик.
Митя первым вскочил навстречу коню, начал ласкать его, оглаживая потную шею. Рослик удовлетворенно застриг ушами и скосил блестящим глазом на Степку. Степка, однако, глядел на овражный склон, как, впрочем, и Бритвин: в утреннем сумраке там тяжело спускался Данила. Сперва они не поняли, почему он отстал, но вскоре увидели какую-то ношу в его руках.
Спустившись по склону вниз, Данила бросил на землю почти под завязку набитый чем-то мешок.
– Вот! Насилу довез, холера. Вроде мокрый он, что ли?
– Как мокрый?
Бритвин был уже рядом, оба они склонились над мешком. Данила опустился на колени и начал распутывать тонкую веревочку завязки. Степка и Митя, от которого не отходил Рослик, стояли напротив.
Тем временем уже без костра стала видна вся поляна – серая, как и все вокруг в этот рассветный час, с расплывчато-тусклыми тенями людей, коня; ночной мрак медленно отползал в чащу, к ручью; небо вверху все больше светлело чистой, без туч синевой – утро обещало быть солнечным. Данила развязал мешок.
– Что такое? – с недоумением вырвалось у Бритвина. Запустив руку внутрь, он вытащил из мешка горсть желтоватых комков, вгляделся, даже понюхал. Выражение его лица было на грани растерянности. – Что ты привез?
– Так это самое... Тол. Или как его?
– Какой, в хрена, тол? Аммонит? – раздраженно спросил Бритвин, шире раздвигая края мешка.
– Ну. Аммонит будто. Кажись, так называли.
– Дерьмо! Я думал, тол. А этим что – рыбу глушить?
Данила виновато почесал за воротом, потом под телогрейкой за пазухой.
– Говорили, бахает. Корчи им на делянках рвали. Верно, какую-никакую силу имеет.
С явным недоверием Бритвин молча исследовал взрывчатку: отломал кусочек от комка, растер в пальцах, опять понюхал и сморщился.
– Подмоченный? Ну да. Слежался, как глина. Эх ты, голова колматая! Купал ты его, что ли? – Бритвин оглянулся и что-то поискал взглядом. – А ну, дай шинель!
Митя послушно метнулся к костру за шинелью, и Бритвин широким движением расстелил ее на поляне.
– Высыпай!
Данила вывалил все из мешка – на шинели оказалась куча желтоватой комковатой муки, которая курилась вонючей сернистой пылью. Все четверо обступили шинель, Степка также пощупал несколько сыроватых комков, легко раскрошившихся в пальцах.
– Ладно, сушить надо, – спокойнее решил Бритвин. – Давай, Дмитрий, садись на коня и дуй за молоком. Дорога где?
– Какая дорога? – не понял Митя.
– Дорога, по которой возишь. Где она, далеко отсюда?
– Не очень. Можно проехать по кустикам.
– Давай! – поторопил Бритвин. – Мы ждем. Что и как – потом договоримся.
– Хорошо.
– Только смотри, чтоб никто ни-ни! Понял?
– Ну.
– Чтоб ни одна душа и во сне не видела. А то...
– Знаю. Что я, не понимаю! – с обидой сказал Митя.
Пошевеливая поводком, низенький и подвижный, он повел за собой из оврага Рослика, который, трудно хакая, в который уже раз одолел высокий крутой склон. Вскоре кустарник скрыл их, где-то там послышалось негромкое «тпру», потом затихающий топот копыт по стежке. Бритвин обернулся к Степке:
– Давай за хворостом! Побольше хворосту! Сушить будем.
– Как сушить? – заморгал глазами Данила. – У огня?
– На огне! – отрезал Бритвин.
Данила на минуту остолбенел, с пугливым недоумением уставясь на бывшего ротного.
– А это самое... Не взорвется?
– Не бойсь! А взорвется – не большая беда. Или очень жить хочется?
Вместо ответа Данила смущенно переступил с ноги на ногу и сдвинул вперед свою противогазную сумку. В ней что-то тугими комками выпирало из боков, натянутый ремешок был застегнут на последнюю дырку. Отстегнув его, Данила вытащил ладную горбушку хлеба.
– О, это молодец! Догадливый!
– И еще, – удовлетворенно буркнул Данила, двинув сумкой, из которой тут же выглянуло горлышко бутылки с самодельной бумажной затычкой.
– Отлично! Только потом. Сейчас давай больше хворосту! Все за хворостом! – бодро распоряжался Бритвин.
Степка сглотнул слюну, на всю глубину ощутив унылую пустоту в животе, и с неохотой оторвал взгляд от Даниловой сумки, которую тот снял и бережно положил в сторонке. Автомат он вроде не собирался отдавать, даже не снимал его из-за спины.
– Ты, давай автомат!
Данила обернулся, взглянул на парня, затем, будто ища поддержки, на Бритвина.
– Ну что смотришь? Снимай, говорю!
– Ладно, отдай, – примирительно сказал Бритвин, и Данила с неохотой стащил через голову автомат, скинув на траву шапку.
Оба они полезли из оврага. Так как поблизости все было подобрано за ночь, сушняк надо было искать дальше. Данила в аккуратной, хотя и подпачканной кровью телогрейке и сапогах выглядел совсем не похожим на себя прежнего – в крестьянской одежде и лаптях. Обретя какой-то несвойственный ему, почти воинский вид, он будто помолодел даже, хотя косматое лицо его по-прежнему не теряло пугающе-диковатого выражения.
