Со всей ответственностью должен сказать; такое же настроение было в войсках, разумеется в первую голову у русских. Они стойко переносили все, чего нельзя сказать о выходцах из некоторых наших республик. Среди них было немало самострелов. Трусы уродовали себя, чтобы только как-то удрать с фронта.
В те мрачные дни на фронтовиков на подступах к Москве произвело большое впечатление опубликование 20 октября на первой странице "Красной звезды" портрета Г. К. Жукова. На другой день после введения осадного положения в городе. Тогда как-то не было принято отмечать таким образом военачальников, мы расценили это как гарантию того, что врагу не видать столицы СССР, как своих ушей.
Н. Я.: Газетчики, близкие к власти, знали, что это было сделано по распоряжению Сталина. Редактор "Красной звезды" Д. И. Ортенберг даже счел, что тем самым Сталин давал понять Жукову - на конфликте с ним в июле 1941 года, закончившемся снятием с поста начальника Генштаба, "поставлен крест". Много спустя после окончания Великой Отечественной Ортенберг поделился этими мыслями с Жуковым. Тот ответил:
"Наивный ты человек. Сталин не раз мне звонил и все спрашивал: удержим ли Москву? И хотя я его убеждал: не сдадим столицу, уверенности у него в этом все же не было. Он и подумывал, на кого бы в случае поражения свалить вину. Вспомним историю с генералом Павловым".
Н. Я.: Как вы думаете, проявлялось ли это внутреннее убеждение, о котором Жуков поведал спустя десятилетия, в его действиях в то время?
А. Б.: Мы, люди, жившие и работавшие рядом с Жуковым, ни о чем таком и помыслить не могли. Лозунгом момента, которому верили и свято выполняли, было: "Все для фронта, все для победы!"
Глубокая осень и часть зимы 1941 года слились для меня тогда в какое-то тусклое время, то, что в мирные дни было из ряда вон выходящим, стало повседневностью. Жукову было очень и очень тяжело, и он в октябре и ноябре крайне редко бывал в войсках, день и ночь работал в штабе фронта в Пер-хушкове. Зато И. В. Сталин часто дергал комфронта, вызывал его в Кремль. Эти поездки, почти всегда ночные, труда не составляли - от Перхушкова до Кремля долетали минут за 35-40. Как-то раз этот маршрут проскочили быстрее - у Георгия Константиновича разболелись зубы и нужно было попасть в поликлинику на улице Грановского точно в назначенный врачом час. Жуков терпеть не мог опаздывать. По какой-то причине с выездом замешкались и полетели! 120-130 километров. Успели.
Бедов дал мне грубый нагоняй. Как посмел оторваться от машины сопровождения с охраной. Орал, матерился, грозил кулаком (потом он оставил эту манеру, я, обозлившись, за словом в карман не лез). А тогда стращал трибуналом, всяческими карами. Все на жаргоне матерого чекиста, который я к тому времени хорошо изучил от "прикомандированных товарищей", то есть не то охранявших, не то стерегших Г. К. Жукова. Каждый раз, когда охрана отставала, а было это нередко. Бедов бесился.
В нашей маленькой группе обслуживания генерала армии были мастера на все руки: адъютанты, повар, ординарец, охрана, водители. В самые мрачные дни битвы за Москву, как солнечный лучик, появилась девушка лет двадцати, фельдшер. У Г. К. Жукова она, Лида Захарова, дослужилась за войну до звания лейтенанта медицинской службы. Более доброе, незлобивое существо трудно себе представить. Мы привязались к ней все, но она, конечно, никогда не забывала, что прислана следить за здоровьем Георгия Константиновича. Застенчивая и стыдливая, Лидочка терпеть не могла грубостей и положительно терялась, когда занятый по горло Георгий Константинович отмахивался от ее заботы. Иной раз уходила от него со слезами на глазах.
Георгий Константинович по-своему сурово, в хорошем смысле любил Лиду. Тиранил, конечно, по-солдатски посмеивался над девицей, которую занесло к нам на войну. Немало людей сменилось в группе обслуживания Жукова в те годы. Лида оставалась. Безропотная, работящая, робко любившая грозного и громкого военачальника, который, увы, не укорачивал свой нрав даже с лейтенантом медицинской службы. Лида, наверное, ждала и так не дождалась, чтобы он стал другим.
В тот 1941 год зима рано пришла в Подмосковье. Уже с октября снег валил и валил, резко похолодало. "Бьюик", конечно, был незаменим для поездок в Москву, но проходимость у этой в других отношениях прекрасной машины была невелика. Безотказный ГАЗ-61 не отапливался, брезентовый верх совершенно не держал тепла. А нужда заставляла ездить на нем в большой мороз. Например, к комдиву Белобородову.
Когда возвращались, Жуков брезгливо сказал: "Вшивая армия".
В воспоминаниях А. П. Белобородова я прочитал, что как раз во время пребывания комфронта в дивизии доставили "языка". Белобородов вышел взглянуть на добычу - немец, закутанный в женский шерстяной платок. По платку, по вороту шинели и по плечам ползали вши. Белобородов упрекнул разведчиков - хоть бы веником обмели, неудобно перед командующим. Услышав эти слова, Жуков приказал ввести пленного. Взглянул на него и сказал:
- Вшивая армия - факт знаменательный. Запишите его в журнал боевых действий: пригодится историкам.
А в мемуарах Жукова я прочитал, что он был вынужден отправиться в дивизию по приказу Сталина разбираться с мнимой сдачей городка Дедовска.
В поездке под Крюково мой верный ГАЗ-61 встал. В горючее при заправке попала вода, и бензопровод замерз. Я продул бензопровод, и машина поехала.
От приятелей-водителей я узнал, что в одном из гаражей в Марьиной Роще стояли на приколе несколько машин бывшего германского посольства. Выбрал время и поехал в Москву, добрался до гаража, с трудом пробился внутрь и в пыльном боксе увидел вездеход марки "хорьх", в который тут же влюбился. Семиместная машина с могучим мотором в 160 лошадиных сил. Отопление, антиобледенители лобового и заднего стекол. Передние и задние колеса ведущие, и - что окончательно добило меня - по бокам у "хорьха" вспомогательные колеса, которые принимали на себя вес машины при передвижении по пересеченной местности. Иными словами, вместо отвратительного скрежета из-под кузова мягкое покачивание при переезде бугров, бревен и прочего в том же духе.
Как и подобает сложной машине, "хорьх" оказался с "норовом", пришлось почти день потаскать его на буксире во дворе гаража, прежде чем автомобиль завелся. Наконец мотор заработал. Музыка! Сдержанный гул, клапанов не слышно. Да что тут говорить, добротно сработали немецкие мастера. Этому вездеходу предстояла у нас долгая жизнь - в основном на нем Г. К. Жуков ездил по фронтовым дорогам последующие два года с небольшим.
Частые выезды Жукова в войска возобновились в конце 1941 года, когда немцев погнали от Москвы. Не считаясь с погодой, Георгий Константинович на "хорьхе" пробирался по едва разминированным колеям поближе к передовой. Хотя на "хорьхе" была установлена "лягушка" - фара для езды в условиях светомаскировки, езда часто превращалась в сплошное мучение. Самое трудное ориентировка в лабиринте зимних дорог. Что толку от "лягушки", отбрасывавшей тусклые блики света на 10-15 метров вперед и довольно узким лучом, когда дорога изобиловала объездами, съездами, предупредительными знаками о минах, находившихся вне скупо освещенного пространства.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
