Глухой и неприятный звон заставил ребят переглянуться. Всем хотелось как можно скорее уйти из этого страшного места. Сначала — уйти, а там видно будет. «Главное, что мы вместе, и теперь нас никто не разлучит»,— думал Вова.
Часть вторая
В ИМЕНИИ ЭЙЗЕН
Открытая грузовая машина мчится по широкой асфальтированной дороге. Мелькают ярко-зелёные поля, сосновые, аккуратно посаженные перелески. Воздух чистый и свежий. Ребята с наслаждением дышат полной грудью.
Хорошо!
Что ты сказала?
Я говорю, как хорошо на просторе,— мечтательно отвечает Шура. Она даже порозовела за какие-нибудь полчаса пути.
Да, хорошо!— улыбается Люся,— Я глотаю воздух, и мне всё кажется мало. Только голову немножко кружит и под ложечкой от голода сосёт. Ну хоть бы крошечку, хоть чего-нибудь поесть!
Вот приедем — и покушаем.
Сразу, как приедем, так и за стол?— лукаво улыбается Жора.
Можно и сразу,—серьёзно отвечает Вова.
Дожидайтесь!— возражает сероглазый мальчик-крепыш.
Их семь человек: Шура, Люся, Аня, Жора, Вова и двое незнакомых пареньков, отобранных из соседнего барака.
Первые километры ехали молча, отдыхая от пережитых за день волнений, наслаждаясь свежим воздухом, солнцем, а главное — кажущейся свободой: охраны в кузове не было. Потом ребята оживились, заговорили наперебой, стараясь перекричать свист ветра и рокот мотора. Только Аня держалась в сторонке. Она всё ещё не могла придти в себя от неожиданной перемены.
Всего час назад, проводив Шуру и Люсю, Аня упала ничком на нары с горьким рыданием, вздрагивая всем телом. Ей хотелось кричать от обиды на самоё себя, и Аня шептала, стиснув зубы: «Ну почему я такая слабенькая, робкая?.. Они вот добились, ушли на волю, а я так и останусь в этом страшном бараке...» Потом Аня нервозно поднялась, вытерла слёзы и, не соображая, зачем она это делает, начала лихорадочно запихивать в мешок свои вещи.
Внимание её привлёк спор за дверью барака. Слышался неуверенный голос коменданта и гневный бас толстой немки.
О чём они?— торопливо спросила Аня тоненькую, с белокурыми косичками девочку, стоявшую у самых дверей.
Девочка приложила палец к губам: — Они сейчас драться, наверное, будут! Фрау, эта туша проклятая, выбрала трёх наших девочек. Они стояли на самом солнцепёке, пока она считала им зубы, одна в обморок упала, наверно, от жары. Комендант доказывает: «Это случайно, все пройдёт» и предлагает её взять, а немка отказывается и просит другую... Я по-немецки всё понимаю, ты только никому не рассказывай об этом.
Аню словно вихрем подняло. Она бросилась к выходу и почти столкнулась с комендантом. Немец даже отступил от неожиданности.
Толстая дама прищуренными свиными глазами ощупала Анину напряжённую фигуру и раскрасневшееся лицо. Она что- то сказала Штейнеру, указав рукой на девочку.
Штейнер обрадовано улыбнулся и чуть ли не на ходу втолкнул Аню в грузовик. Так Аня снова оказалась с Шурой и Люсей.
Ребята принялись знакомиться.
Тебя как зовут?
Юра.
А тебя?— Вова дёрнул за рукав сероглазого паренька, сидевшего рядом с Юрой.
Меня — Костей,— с достоинством ответил крепкий широкоплечий паренёк. Он сразу понравился Вове.
Лагерь давно исчез из виду, и ребята быстро освоились. Каждый рассказывал о себе: кто он, откуда и как попал в Германию.
Костя вспомнил, как они с товарищами готовились к побегу. Но кто-то сказал им, что, если они убегут, фашисты сообщат на родину, и там могут посадить в тюрьму, а то и расстрелять родных, и побег не состоялся.
Дорога была длинной, и ребята, неожиданно оказавшись без постороннего наблюдения, дали волю своим воспоминаниям и мечтам. Разговор начался такой, какого они долго не вели, находясь в лагере, под полицейским надзором.
Девочки, несколько стесняясь ребят, сидели у самой кабины особнячком и разговаривали между собой.
Вова, прислушиваясь и ловя отдельные слова их разговора, понял, что Люся и Шура что-то пылко доказывали Ане, точно хотели её в чём-то убедить, но она отвечала сдержанно и неохотно.
Люся рассказывала о доме, о школе, о друзьях и своих планах. Её слова долетали до слуха Вовы отчётливее и потому вызывали наибольший интерес.
Я бы после десятилетки обязательно пошла в железнодорожный институт,— говорила Люся,— Мой папа — старый железнодорожник, лучший машинист и так любит своё дело, что мне хочется быть похожей на него, и я так же люблю железную дорогу, как и он.
А я бы пошла в театральное училище,— высказалась Шура.— Так мне хочется играть на сцене. В школе, в кружке самодеятельности, я играла старух. Наряжусь по-старушечьи, загримируюсь, да так, что все говорят: «Вот здорово у тебя выходит». А играла этих старух так, что один раз меня похвалил артист драмы, он у нас был на школьном вечере для родителей.
Вова из-за плеча Жоры глядел на Шуру и думал: «Какая она живая, весёлая и, наверное, действительно, когда-нибудь артисткой будет».
Но в это время Шура умолкла, задумалась, и на её лице весёлость сменилась грустью и тоской. Она вдруг сказала:
Всё теперь пропало... Вот мы едем, а куда, что будет с нами через час, вечером, завтра?.. Как это плохо, девочки.
Люся молча кивнула в знак согласия, но Аня сидела задумчивая, с поникшей головой, будто ничего не слышала и потому совсем не реагировала на слова Шуры.
Вова не утерпел и, пытаясь развеселить, подбодрить девочек, громко сказал:
Ничего, Шура, ещё будешь играть на сцене.
Все оживились. Люся и Шура улыбнулись, а Жора, как всегда бодрый, добавил:
Мы обязательно придём смотреть спектакль и будем кричать «бис» и «браво» Александре Трошиной.
Все засмеялись, хотя и не было сказано ничего смешного. Смеялись ребята потому, что чувствовали себя свободными хоть на час.
Костя, Жора и Юра разговаривали бурно, громко и совершенно беззаботно. Только Вова мало принимал участия в их разговоре и больше прислушивался к беседе девочек.
Жора серьёзно и убеждённо доказывал:
Вот если бы я был старше, я бы уже был танкистом... Да, танкистом. Я бы на своём танке пришёл вас освобождать. Ух, и дал бы я жару этому Штейнеру... повесил бы его...
А ты хоть танк-то видел?— спросил Костя с недоверием.
Видел, даже в танке сидел,— с гордостью ответил Жора.
В танке совсем нет руля, там рычаги, и так ими легко управлять, будто вожжами.
Все засмеялись, а Юра вдруг сказал:
Жора, а ты знаешь, я тоже хочу танкистом...
Честное слово... Потянешь левый рычаг на себя — танк влево пойдёт, правый — вправо,— с жаром продолжал Жора, так как почувствовал, что все поверили ему.
Только Вова в эту минуту думал о Толе. Ведь он, как и его школьный друг Витя, собирался быть летчиком, хотел походить на Валерия Чкалова, и вот нет с ними Толи. «И кто знает,— думал Вова,— кто из нас осуществит свою мечту?»
Вове было очень грустно, но он не высказывал своих чувств товарищам. «Пусть они хоть сейчас,— думал он,— немножко поговорят, ведь им так мало приходилось быть свободными в своих разговорах и поведении».
Он снова, прислушался к разговору девочек. Они тоже чувствовали себя по-иному, чем в лагере, уже привыкли к ребятам и непринуждённо разговаривали между собой. Только Аня ещё оставалась такой же, как всегда,—хмурой и расстроенной.
Что же ты ничего о себе не рассказываешь?— спросила Люся и обняла Аню.
Мне особенно нечего рассказывать,— Аня растерялась и покраснела.
Ей стало неловко. Ведь и в самом деле так получилось, что ей нечего рассказывать. Она и бежать не собиралась, как эти мальчики, она и девочкам не решалась помогать, когда на кухне работала. Действительно, не о чем ей рассказать.
Только под вечер прибыли ребята в какое-то местечко с узкими улицами и каменными, удивительно одинаковыми одноэтажными домами, крытыми черепицей. Солнце уходило за гору, отбрасывая золотые лучи на верхушки остроконечных крыш. Улицы были безлюдны. Где-то мычали коровы, лаяли собаки, похрюкивали свиньи.
Машина остановилась. Ребята смолкли. Вышел шофёр, посмотрел назад на дорогу и закурил сигарету. Через несколько минут проехала легковая машина, в которой сидела толстая фрау. Шофёр быстро залез в кабину, мотор заурчал, и грузовик с ребятами помчался вслед за легковым «Оппелем». Скоро обе машины свернули на просёлочную дорогу, обсаженную серебристыми тополями. В конце тополевой аллеи показалась усадьба: слева — большой из красного кирпича господский дом, увитый плющом; справа — невысокие постройки, тоже каменные, но с узкими окнами и белыми шиферными крышами.
Кажется, приехали,— сказал Жора.
Всех давно уже мучил голод. Аня сказала:
Ах, если бы раздобрилась толстуха да покормила нас!
