И понеслась оттуда звонкая, нежная, сладкозвучная песня.
Анна-Ми услыхала ее и, не подумав о том, что она полуодета, вышла из замка через потайную дверь.
Колючий снег больно стегнул ее по лицу, по груди и плечам.
Она бы хотела защитить себя от лютой стужи, от злого снега, но ей нечем было прикрыться: ложась спать, она сняла с себя одежду.
Анна-Ми шла на зов песни и босая перебежала по льду через ров.
И, ступив на высокий скользкий берег, упала и расшибла себе в кровь колено.
Она встала и вошла в лес: камни ранили ее босые ноги, ветки деревьев хлестали ее окоченевшее тело. Но без жалоб она шла все вперед. И бросилась к ногам Злонравного.
И он сделал с ней то же, что и с другими.
И Анна-Ми стала шестнадцатой девственницей, повешенной на Виселичном поле.
Глава двадцать первая
О том, как Махтельт искала повсюду Анну-Ми
На другое утро Махтельт, как всегда, проснулась первая и помолилась господу Иисусу и святой Махтельт, своей покровительнице.
Усердно помолившись за сира Руля, даму Гонду, Молчальника, за всю челядь и прежде всего за Анну-Ми, Махтельт бросила взгляд на ее постель. Увидев, что полог полузакрыт, она решила, что ее подружка еще спит. И, надев свое нарядное платье, Махтельт стала звать eefрасхаживая по горнице и посматривая на себя в зеркало.
– Что же ты, Анна-Ми? Вставай, Анна-Ми, вставай! Долго спать, добра не видать! Вставай, Анна-Ми! Ведь и воробьи проснулись, и куры проснулись и даже яйца успели снести. Вот и Шиммель мой ржет на конюшне, и снег сверкает на солнышке. Сеньор мой отец бранит слуг, а матушка за них заступается. А неужели не чуешь, как вкусно пахнут бобы и жаркое с пряной подливкой? Я-то чую, и мне ужасно хочется есть. Вставай же, Анна-Ми!
Наконец Махтельт потеряла терпение и отдернула полог.
– Ну и плутовка! – сказала она, не найдя Анны-Ми. – Без меня сошла вниз и ест без меня жаркое и бобы!
И, сбежав по лестнице, она вошла в залу. Увидев отца, она опустилась перед ним на колени, испросила благословения, затем подошла к матери. И мать удивилась:
– Где же Анна-Ми?
– Не знаю, – ответила Махтельт, – верно, хочет нас подразнить и где-нибудь спряталась.
– Вот уж не такова Анна-Ми, – заметил сир Руль, – ежели кто и любит здесь людей подразнить, так не она, а ты, моя милочка!
– Сеньор мой отец, – молвила Махтельт, – ваши слова пугают меня.
– Так ступай, поищи Анну-Ми, – сказал сир Руль, – а мы с тобой, жена, сядем за стол! Наши старые желудки не могут так долго ждать, как молодые!
– Ах, мне кусок в горло нейдет, – сказала дама Гонда. – Ступай, Махтельт, приведи нам Анну-Ми!
А сир Руль, наложив себе полную тарелку бобов и румяной говядины, принялся есть, рассуждая о том, что только женщины так быстро теряют голову, пугаются и горячатся из-за пустяков.
Однако он и сам был немного встревожен и частенько поглядывал на дверь, повторяя, что озорная девчонка вот-вот должна появиться.
Но Махтельт обежала весь замок и, вернувшись, сказала:
– Я не нашла Анну-Ми.
Глава двадцать вторая
О том, как горько плакала Махтельт и какое красивое платье она себе сшила
У Махтельт больно сжалось сердце, и она закричала, рыдая:
– Анна-Ми, где ты? Я хочу, чтобы ты была со мною, как прежде!
И упала перед отцом на колени.
– Сеньор мой отец! – взмолилась она. – Не пошлете ли вы отряд всадников на поиски Анны-Ми?
– Хорошо, – ответил он.
Всадники сира Руля отправились в путь, но, опасаясь колдовских чар, во владения Галевина заехать не решились.
И, возвратившись, они сказали:
– Мы ничего не узнали об Анне-Ми.
И Махтельт, ложась вечером спать, долго молила милосердного господа вернуть ей милую подругу.
На другой день она села у высокого многоцветного окна, не отрываясь, смотрела на окрестные поля и на падающий снег, и все ожидала, не придет ли Анна-Ми.
Но Анна-Ми прийти не могла.
И на третий день под глазами у Махтельт от непросыхающих слез выступила кровь. Снег больше не шел, небо прояснилось, ярко светило солнце, но земля была скована морозом.
И каждый день садилась печальная Махтельт на свое место у окна, безмолвно смотрела на поля и думала об Анне-Ми.
Сир Руль, видя, как Махтельт тоскует, послал в Брюгге купить ей на платье сукна лазоревого цвета, красивого кипрского золотого шитья для каймы и золотых пуговиц искусной чеканки.
Махтельт усердно шила платье, но не радовалась этому роскошному наряду.
Так прошла неделя, и все дни Махтельт трудилась, но не проронила ни слова, ни разу не запела и часто плакала.
На пятый день это платье, с золотой кипрской каймой и золотыми пуговицами, было готово. И дама Гонда велела дочери надеть новое платье и посмотреться в большое зеркало; но Махтельт даже не улыбнулась, увидя, как она хороша: она думала об Анне-Ми.
И дама Гонда, глядя на свою печальную, молчаливую дочь, тоже заплакала и сказала:
– С тех пор как наша Махтельт перестала петь, я все больше чувствую холод зимы и старости.
А сир Руль хоть и не сетовал, но стал мрачен, угрюм и целый день пил клауварт.
Но иной раз в приступе гнева требовал, чтобы Махтельт ему пела и была весела.
И девушка пела старику веселые песни; он радовался, вместе с ним радовалась и Гонда.
И тогда они сидели вдвоем у огня и качали головой. И говорили:
– Наш соловей снова к нам прилетел. Его пение, будто вешнее солнце, вливает тепло в наши старые кости.
А Махтельт, пропев им свои песни, забивалась в угол и плакала об Анне-Ми.
Глава двадцать третья
О Тооне Молчальнике
Через неделю Молчальник отправился на охоту. Преследуя волка, он попал во владения Галевина.
А вечером дама Гонда, направляясь в кухню, чтобы велеть подать ужин, отворила дверь из залы и увидела Тоона. Казалось, он не хотел войти. Он стоял, опустив голову, как человек, охваченный стыдом.
Подойдя к нему ближе, мать сказала:
– Сын мой, почему ты не идешь поздороваться с отцом?
Ни слова не ответив, Молчальник вошел в залу и, угрюмо пробормотав короткое приветствие, сел в самый темный угол.
И мать сказала отцу:
– Наш сын чем-то огорчен: я думаю так, потому что он против обыкновения сел в темноте подальше от нас.
Сир Руль сказал Молчальнику:
– Сын, подойди к свету! Я хочу посмотреть на твое лицо.
И когда сын повиновался, сир Руль, дама Гонда и печальная Махтельт увидели кровавые раны у него на голове и на шее. И он не смел поднять глаз, боясь взглянуть на своих родных.
Дама Гонда вскрикнула от ужаса, увидев кровь, Махтельт подбежала к брату, а отец спросил:
– Кто покрыл позором моего сына, омрачил его душу и изранил его тело?
Молчальник ответил:
– Сиверт Галевин.
– Неужто мой сын был так самонадеян, что напал на Непобедимого?
Молчальник ответил:
– Сиверт Галевин повесил Анну-Ми на Виселичном поле.
– Увы, – воскликнул сир Руль, – повесил нашу бедную служанку! Стыд и горе нам!
– Господи, – сказала Гонда, – как сурово ты нас караешь! – и заплакала.
А Махтельт не могла ни говорить, ни плакать, слишком велика была ее скорбь.
Она не сводила взора с брата; исхудалое лицо ее помертвело, под глазами выступила кровь, ее била дрожь.
Молчальник сел и глухо зарыдал, точно раненый лев.
– Смотрите! – сказал отец, закрыв лицо руками. – Вот первый мужчина из рода де Хёрне, который плачет. Позор нам, и нет нам отмщения, ибо Галевин – колдун!
Молчальник раздирал пальцами свою рану на шее; из нее струей потекла кровь, но он не чувствовал боли.
– Тоон, – сказала мать, – не трогай грязными пальцами рану, она воспалится, сынок!
Но Молчальник, казалось, ее не слышал.
– Тоон, – повторила она, – не надо, я, твоя мать, запрещаю тебе это делать. Дай я смою кровь и приложу бальзам к этим ужасным ранам.
Она Стала торопливо готовить бальзам и греть воду в чаше для мытья рук, а Тоон, не переставая, стонал и всхлипывал. И в отчаянии рвал на себе волосы и бороду.
И сир Руль, глядя на него, сказал:
– Когда мужчина плачет, – это стыд, который можно смыть только кровью. А твой стыд ничем не смыть. Галевин – колдун. Дерзкий, чего ради ты вздумал идти в тот замок и напасть на Непобедимого?
– Ах, мессир, – сказала дама Гонда, – не будьте так строги к Молчальнику, он выказал прекрасное мужество, пожелав отомстить Злонравному за Анну-Ми.
– Да, – отвечал сир Руль, – хорошо мужество, которое навлекло на нас такой позор!
– Расскажи, Тоон, – сказала мать, – расскажи отцу все, как было, чтобы доказать, что ты достойный его сын.
– Пусть говорит! – сказал отец.
– Сеньор мой отец, – начал Молчальник, всхлипывая и запинаясь на каждом слове. – Анна-Ми повешена. Сиверт Галевин стоял у виселицы. Он смеялся. Я бросился на него и начертал копьем крест у него на животе, чтобы разрушить злые чары, но он непобедим. Он засмеялся и сказал: «Я возьму и Махтельт». Я пырнул его ножом, но лезвие не вошло в его тело. Он опять засмеялся и сказал: «Я не люблю щекотки. Убирайся!» Я не ушел. Я разил его и ножом и копьем. Тщетно! Он смеялся. Потом сказал: «Убирайся!» Но я не мог. Тогда он ударил меня копьем в шею и грудь, а рукоятью – по спине, как простого мужика. Он смеялся. От его ударов я потерял сознание. Сеньор мой отец, он избил меня, как простого мужика, а я ничего не мог поделать.
