У него кольнуло в сердце. Он зарабатывал, чтобы жить безбедно. Они ни в чем не нуждались. Но очень богатым он не был.
Он еще не усвоил, что дети порой делают сравнения, которые не всегда бывают в пользу родителей.
– Ты должен был слышать о нем. Он выступает на громких процессах, недавно, например, на процессе Тарассена, обвинявшегося в похищении маленького Жюйара...
Он что-то читал об этой истории в газетах, материалы печатались под аншлагами.
– Это интересный мужчина, еще молодой, с проседью на висках, и от этого он выглядит еще соблазнительней... У него много любовниц...
– Откуда ты знаешь?
– А он не делает из этого тайны. Его жена все знает и не очень беспокоится, потому что он всегда возвращается к ней.
– А как же дети?
– Старшие этим, скорее, гордятся. Приятно ведь иметь отца, пользующегося таким успехом.
Она тут же поняла, что сморозила глупость.
– А тебе разве не лестно оттого, что почти вся элегантная публика носит твои украшения?
Она взяла его руку и крепко сжала.
– Ты шикарный мужчина, отец... Больше двух недель я у них не пробуду. Потом буду с тобой... Куда ты собираешься отправиться?
– Тебе хотелось бы на Кот-д'Азюр?
Она захлопала в ладоши.
– В Сен-Тропез?
– Нет... Там слишком шумно, и мы просто затеряемся среди публики, так непохожей на нас. Я подумываю о Поркероле.
– Никогда не была на острове...
К ним присоединился Жан-Жак, в одной рубашке с расстегнутым воротом. Уже несколько месяцев он брился каждый день.
– У вас обоих такой возбужденный вид... Вас было слышно у меня в комнате.
– Мы разговаривали о летних каникулах.
– И что же вы надумали?
– Я-то должна провести две недели у Ортанс в Сабль-д'Олоне...
– Это такая толстая девочка, у которой отец адвокат?
– Да.
– А потом?
– Отец предлагает остров Поркероль.
– Шикарно! Там можно будет заняться подводной охотой. При условии, что я сдам экзамен и по этому случаю мне подарят необходимое снаряжение.
– Я подарю тебе его.
У Селерена теперь было время наверстать упущенное. Ведь он столько лет почти не знал своих детей! На первом месте всегда была жена. Он только целовал их мимоходом и довольствовался тем, что обменивался с ними парой фраз.
– Готов поспорить, – сказал Жан-Жак сестре, – что ты уже рассказала ему о Кембридже...
– А что, нельзя?
– Лучше бы я сам это сделал... Мне прислали проспекты из десятка школ. В лучших из них существуют продвинутые курсы, так что через полгода можно сдавать экзамен при Кембриджском университете...
– Потом Штаты?
– Пока не знаю, в какой американский университет я буду поступать... Очень трудно поступить в самые знаменитые. Я бы выбрал Гарвард, но на него я не слишком рассчитываю из-за огромного конкурса. На западном побережье есть университеты Беркли и Стенфорд, которые меня тоже привлекают.
Селерен слушал сына словно из другого мира. Его мнения не спрашивали. Хорошо еще, что ставили в известность.
– Какую специальность ты выберешь?
– Конечно же, психологию и, возможно, общественные науки.
Не повлияла ли на это решение работа матери, не она ли заронила эти мысли в его голову?
– Извините, ребята, но я иду спать... Да, кстати, в воскресенье меня целый день не будет дома.
– А куда ты идешь?
Это они требовали у него отчета. Они так привыкли знать все, что он делает, что такой вопрос казался им вполне естественным.
– Иду к Брассье... Там будут еще двое или трое гостей. Они обмывают свой бассейн.
– У тебя есть возможность поплавать...
Как каждый вечер, он поцеловал их в лоб.
– Не засиживайтесь допоздна.
– Мне нужно еще немножко поработать.
– Спокойной ночи, ребятки.
Он пошел пожелать спокойной ночи Натали, которая чистила картошку.
– Доброй ночи, мсье Жорж.
И вот наступает самая тяжелая минута дня: нужно толкнуть дверь спальни, где на постели лежит только одна подушка.
В этот вечер он особенно остро почувствовал свое одиночество. Его уже не прельщала предстоящая поездка в Сен-Жан-де-Марто к супругам Брассье.
Их отношения остались сердечными, но настоящей дружбы между ними никогда не было. По сути дела, Селерен вышел из низов общества, он помнил об этом и был счастлив, что ему удалось приподняться. Большего он не желал. В чуждой ему среде он чувствовал неловко.
Его дети поднимутся на ступеньку выше. Ведь ЖанЖак говорил о Гарварде или Беркли как о чем-то само собой разумеющемся. Когда он вернется оттуда, если вообще когда-нибудь вернется, то будет уже совсем взрослым, чужим человеком, который станет с любопытством осматривать квартиру, где прошла его юность, как сам Селерен оглядывал отцовскую лачугу.
Брассье был честолюбив. Сын торговца скобяным товаром в Нанте, он порвал все связи со своим прошлым. Уверенный в себе, он и Эвелин выбрал, вероятно, за ее красоту и элегантность.
Ведь ничего другого у нее и не было. Селерен представил ее себе томно вытянувшуюся на диване, курящую сигарету и слушающую пластинку.
И все же в воскресенье утром он отправился в Рамбуйе. Жан-Жак решил целый день заниматься, поэтому обедать ему предстояло в обществе Натали, так как Марлен была у Журданов.
И тут разобщенность. Он слишком много думал об этом, а когда не думал, то неизменно возвращался мыслями к Аннет.
Белая вилла немного напоминала Эрменонвиль; стоило ему выйти из машины, как он услышал радостные возгласы.
Брассье говорил ему о трех-четырех приглашенных, а их здесь оказалось больше десятка: одни плескались в бассейне, другие сидели в расставленных кругом креслах.
– Я рад, что ты приехал. Как только все немного успокоятся, я расскажу тебе об одном проекте... Беги надевай скорее плавки...
Плавки он захватил и направился в раздевалку. Представить его гостям было непросто, так как большинство из них плавали в бассейне. Он тоже вошел в воду, но плавать умел только брассом, а почти все вокруг плавали кролем. Он стыдился своего небольшого животика, появившегося из-за недостатка физических упражнений.
Большинство приглашенных успели уже загореть, побывав на юге или в горах.
Селерен завидовал их самоуверенности. Будь то молоденькие женщины или мужчины средних лет с животами побольше, чем у него, ничего их не смущало.
Он узнал известного владельца ювелирного магазина с Елисейских полей, на которого ему случалось работать, но тот его не признал.
Почти все обращались друг к другу по имени.
– Гарри, ты на какой машине приехал?
Голоса сливались.
– Ты еще больше похорошела, Мари-Клод...
– Ах, не говори. Я тут ни при чем. Все дело рук моего массажиста...
Эвелин Брассье появилась последней. Она подошла пружинистой походкой, ее тело едва прикрывало крошечное бикини.
– Не отвлекайтесь, друзья. Здравствуйте все. Сейчас мы перейдем к светской программе.
И, ступив на трамплин, она сделала великолепный прыжок.
Для Селерена это был тягостный день. Он оказался в замкнутой среде, проникнуть в которую невозможно. Да он к этому и не стремился.
На террасе устроили бар. Один за другим гости шли одеваться. Селерен был одним из первых, потому что стеснялся своего неприлично бледного тела рядом с загорелыми телами других гостей.
– Шампанское? Сухое мартини?
Метрдотель в белой куртке и белых перчатках священнодействовал с выражением полной отрешенности на лице.
Женщины надели пестрые шорты или почти прозрачные брюки, большинство мужчин – спортивные рубашки, и только он один был в выходном костюме.
Время от времени Брассье, словно сжалившись над ним, подходил, чтобы дружески похлопать его по плечу.
– Все в порядке? Заказывай что хочешь...
А еще он представлял его кому-нибудь из проходящих мимо, и тот, обменявшись с ним формулами вежливости, удалялся.
Он улавливал обрывки разговоров. Много говорили о лошадях... Одна супружеская пара недавно вернулась с Багамских островов, а совсем молоденькая женщина с деланным смущением признавалась, что у нее только что закончился любовный роман.
Эвелин великолепно справлялась с ролью хозяйки дома. Куда только подевалась ее обычная томность! На ней были брюки с разрезами до бедер и белая рубашка, завязанная под самой грудью.
От сменяющих друг друга коктейлей и бокалов шампанского голоса зазвучали еще громче. Официант переходил от одной группы к другой, предлагая самые разные бутерброды-с икрой, с сыром, с анчоусами...
Селерен держался в стороне, он был мрачен и спрашивал себя, что он здесь делает. Он не завидовал Брассье. Не завидовал и его гостям, даже не замечавшим его присутствия.
Столовая была светлая, мебель в ней – белая, под цвет стен и длинного стола, слепящего хрусталем. У каждого прибора стояло по четыре бокала.
Официант непрестанно наполнял их различными винами, произнося их названия шепотом, так что разобрать было невозможно.
