— Сначала ни в какую. Не хотела братва. Кому охота возиться, когда демобилизация вот она, на носу, — рассказывает Михаил. — Потом уговорил. Условия создали нормальные. Все при деле. Ленька по кораблям ходит. Учит салажат. Не был у тебя?
— Я его только что видел.
— Не то. Он на ваш корабль придет. Увидишь. Комендор-наставник. Да. Ты от Кольки письма не получил? Нет? Получишь, значит. Ленька говорит, что с тебя вроде бы причитается.
— Вроде.
— Поздравляю.
— Спасибо, Миш. А как Костя?
— Да ну его, шалопай. Все тоже. Бабы, бабы… Задохнется он в них.
Я забираю скребки, и мы прощаемся.
— Если Колька про демобилизацию напишет, ты заскочи, ладно? — просит Миша.
* * *
Наконец-то познакомился с Зинкой. Мы с Вовкой за почтой пришли. Легонькая она. Смотришь на нее и думаешь — только бы ветер не поднялся, унесет. Росточком невысокая. Руки, ноги тонюсенькие. Волосы белые-белые. Когда говорит, головой встряхивает. Потому что стрижка короткая. Мотнет головой, волосы откинет, они опять на глаза лезут. Курносая. На переносице — у самых глаз — веснушки. Маленькими недозрелыми брусничками с переносицы под глаза сбежали. Глаза светло-голубые. До белизны. И чистые-чистые. Как вода в северных озерцах. Зрачки крупные, черные.
Говорит Зинка скороговоркой, по-бакински, вставляя к месту и не к месту «да». «Мы вчера пришли с Настей на Приморский бульвар, да, смотрим корабли идут. Далеко еще, да. Я говорю Насте — Вовка возвращается. А она мне: может, и не Вовкин корабль. Я ей говорю, как же не Вовкин, да. Уж Вовкин корабль я под землей увижу…»
Вовка тоже разговорился. Я его таким ни разу не видел. Зинка замолчит — он подхватывает. Мне вроде бы говорит, а сам все к Зинке.
В общем-то мне Зинка понравилась. Не знаю чем. Мне больше девчонки с косами нравятся. Может быть, потому, что Зинка Вовкина? Может быть. Вовка — друг.
Зинка рассказывает о подружках, о школе. Говорит, что в вечерней учиться хорошо. Моряков, говорит, много ходит, а вот Вовка не хочет. Уговаривает и нас в школу записаться. А что? Какие наши годы? Кончим школу — в училище можно поступить. Раньше я об этом как-то не думал.
Зинка уже на другое перескочила. Рассказывает, что в яхт-клубе занятия кончились. Осень. Но на будущий год она обязательно получит разряд. Я слушаю ее, а сам думаю о школе. У меня всегда так. Сам не додумаюсь, но кто-то подскажет, заденет, я зацеплюсь, и это надолго.
— Зинка! — выглянула из окна пожилая женщина. — Почту принимать!
Зинка вспорхнула, сказала «ждите», скрылась в подъезде. Сразу стало тихо и пусто.
— Вовк, — говорю я, — давай запишемся в школу.
Вовка молчит. Потом начинает темнить, объясняет, что учебный год начался, в школе полным-полно и что нас не примут.
— Нагоним, — говорю я.
В конце концов Вовка говорит, что в школе мелюзга одна в младших классах, сидеть с ними за одной партой стыдно.
Пока мы говорили, пришла Зинка. Принесла мне письмо.
Николай с первых строк об учебе. Чудно как-то получается. О школе я и думать забыл. Учился в детдомах урывками, и вот на тебе, то Зинка, то Николай. Зинка ладно, ей, может быть, в школу одной ходить не хочется, а Николай? «У меня к тебе две просьбы, — читаю в письме. — Первое — чтобы ты взял себе за правило обязательно, слышишь, юнга, обязательно писать мне по письму в неделю. Это дисциплинирует. И потом… Получая твои письма, я буду знать, что ты помнишь обо мне, уверен, что не один ты теперь, что нас с тобой двое. Второе — учись. Не только военному делу. Служба пройдет. Ты не должен разбрасываться годами. Знаешь, как мне трудно? Думаю, и тебе не легко будет посадить себя за книгу. Но есть такое слово — надо. Надо, юнга. Это наш тебе наказ. Мой, Пашкин, Славкин. Начни со школы. Сейчас открываются вечерние. Иди и учись…»
В каждом письме, когда я читаю «нас с тобой двое», в горле моем появляется ком, мне очень трудно его проглотить.
* * *
…Вот голова — два уха. Почему так устроен человек. И думается, думается… Я же не лошадь, которой, но словам Леонида, одной за всех пристало башку ломать, поскольку она у нее большая. Нет, не лошадь. И все же… Стоит чуть подтолкнуть, и заработали шарики. Письмо Николая толкнулось в меня, и сдвинулось во мне, и зашелестело. Николай беспокоится о моем завтрашнем дне. Не доводилось мне увидеть своего завтра, хотя я и пытался заглянуть вперед. Вот только как — не знал. Не раз гадал, мол, что-то будет со мной завтра. На том гадание и кончалось. Подумаешь, и ладно. Теперь же… Я изо всех сил пытаюсь разглядеть свое будущее, пристальней всматриваюсь в то, что было, есть. Недавно я чуть не сбежал. Благо мало мне еще лет, не принимал присяги, а стало быть, оставался свободным в своих поступках. Завтра такого положения уже не может быть. Сегодня мне хорошо. Но так случалось и раньше. То выглянет солнце, то спрячется.
Раньше…
Шарахался я из стороны в сторону — вот что было раньше. И не сиротство меня таким сделало — война. После той бомбежки, когда нас везли на Восток, я побежал в лес. Я искал укрытие от бомб, от крика раненых, умирающих людей, от огня, который охватил весь эшелон. Потом… Я же так и не смог остановиться, подумалось мне. Я бежал все эти годы, и не оказалось во мне силы стать, оглядеться. Бежал, не разбирая дороги, потеряв ориентиры, и только случай выносил меня к людям, но я опять срывался, продолжая этот бессмысленный слепой бег.
А теперь… Что будет теперь?
Будет. Опять в это слово уперся. Думаю так и эдак. Понимаю, что сегодня я уже не могу сказать: будь что будет, я — на корабле. Мечта исполнилась. Каким бы он ни был, корабль, но он мой. Значит, и я должен быть его. Весь. Без остатка. В этом мое завтра.
* * *
Свершилось. Приблизился мой судный день, как сказал бы Кедубец. Он любит произносить такие фразы. Прибежал рассыльный, крикнул: «Каплей Крутов вызывает!» Сам. Замполит командира. Все во мне напряглось, натянулось, живот и тот к хребтине подобрался. Наслушался я о замполите, фамилию свою он оправдывает. Прошел две войны. Начинал с нуля, то есть с матроса, так о нем говорят. Нашего брата насквозь видит. Политработником в войну стал. Ранен был в легкие и в живот. Говорили, что не дай бог попасть к замполиту, если проштрафился. Так проймет — места себе не найдешь. В то же время команду он сам набирал. Принимал не только отличников боевой и политической подготовки. Гришку Боева взял.
Гришкину историю на корабле знает каждый.
Белобрысый, нахрапистый парень этот служил на тральщиках. Постоянно ходил в самовольные отлучки. Так получилось, что однажды на берегу встретился он со своим командиром. Гришка хоть и в гражданской одежде был, но командир узнал его. «Боев? — подошел он к Гришке. — Вы почему в городе?» Гришка бровью не повел. «Ошибаетесь, товарищ офицер, — ответил, — не за того приняли». Командир извинился, поехал на корабль. Но Гришка его опередил. Успел схватить такси. Даже переодеться успел. Сидит себе на пирсе, «козла» забивает. Сошло б ему, наверное, это дело с рук, если б не повторилась встреча. Но во второй раз командир первым такси схватил. На следующий день списал Боева с корабля. «Не хочу, — сказал, — этого нахалюгу даже видеть!» Но Крутов и его в спецкоманду взял, принял на новый корабль.
Из-за этого Боева у меня до сих пор в душе беспокойство. Не случаен вызов к замполиту. Произошло чепе. Еще в школе юнг начал я заниматься спортом. Выбрал для себя бокс и греблю. В боксе мне нравилось то, что это поединки равных. Этот вид спорта внушал уважение, воспитывал мужество. Гребля развивала каждую мышцу, заставляла тянуться вперед, к финишу. На шлюпку я сел сразу, как только пришел на корабль. Боцман посмотрел на меня, одобрил. Сказал, что получается. Тренировались мы постоянно. Ходили на веслах и под парусом. Однажды с нами пошел и Гришка Боев. Соловьева не было, его куда-то боцман послал, нам не хватало одного, мы взяли Боева. Он сам напросился. В хорошем темпе прошли двухмильный отрезок, от нашей военной гавани до пирса яхт-клуба. Там же и отдохнули. Ходили воду газированную пить. Когда вернулись на корабль, шлюпку закрепили на корме. И только поднялись на палубу, тут дежурный по дивизиону прибежал. Он сам прыгнул в нашу шлюпку, поколдовал под днищем отпорным крюком, достал бутылку водки. Это было для нас такой неожиданностью, что мы онемели.
— Чья водка? — спросил дежурный офицер.
Дело в том, что накануне в дивизионе произошло чепе. На соседнем корабле, тоже, кстати, новеньком, с завода, и тоже команда собиралась по принципу с мира по нитке, матросы принесли водку, кто-то там у них напился, были неприятности. Дежурные теперь в оба смотрели.
Но мы-то и не собирались водку покупать. Даже разговора на эту тему не было. Все вместе к киоску ходили воду пить. Только Гришка Боев в шлюпке оставался. Выходит, это он успел в магазин сбегать, бутылку под днищем закрепить. И ничего не сказал.
