этот стих, как чайник,
поставь закипать на уголь,
чтобы он свистел от любви до боли,
и тьмы щепоть
мельхиоровой ложечкой размешал Господь.
И тогда я признаюсь тебе на скифском,
без словаря:
высшей пробы твои засосы, любовь моя.
***
Полусонной, сгоревшею спичкой
пахнет дырочка в нотном листе.
Я открою скрипичной отмычкой
инкерманское алиготе.
Вы услышите клёкот грифона,
и с похмелья привидится вам:
запятую латунь саксофона
афроангел подносит к губам.
Это будет приморский посёлок -
на солдатский обмылок похож.
Это будет поэту под сорок,
это будет прокрустова ложь.
Разминая мучное колено
пэтэушницы из Фермопил
помню виолончельное сено,
на котором её полюбил.
Это будет забытое имя
и сольфеджио грубый помол.
Вот - её виноградное вымя
комсомольский значок уколол.
Вот - читаю молчанье о полку,
разрешаю подстричься стрижу,
и в субботу молю кофемолку,
и на сельскую церковь гляжу.
Чья секундная стрелка спешила
приговор принести на хвосте?
Это - я, это - пятка Ахилла,
это - дырочка в нотном листе.
***
Укоряй меня, милая корюшка,
убаюкивай рыбной игрой,
я шатаюсь, набитый до горюшка
золотой стихотворной икрой.
Это стерео, это монахиня,
тишину подсекает сверчок,
золотой поплавок Исаакия,
Сатаны саблезубый крючок.
Дай мне, корюшка, мысли высокие,
говори и молчи надо мной,
заплутал в петербургской осоке я,
перепутал матрас надувной.
Вот насмертка моя путеводная,
вот наживка моя - уголёк,
кушай, корюшка, девочка родная,
улыбнулся и к сердцу привлёк.
***
Будто скороходы исполина,
раздвоилась ночь передо мной
и лоснилась вся от гуталина
в ожиданье щётки обувной.
Что ещё придумать на дорожку:
выкрутить звезду на 200 ватт?
Не играют сапоги в гармошку,
просто в стельку пьяные стоят.
В них живут почётные херсонцы,
в них шумят нечётные дожди,
утром на веранду вносят солнце
с самоварным краником в груди.
***
Крыша этого дома -
пуленепробиваемая солома,
а над ней - голубая глина и розовая земля,
ты вбегаешь на кухню, услышав раскаты грома,
и тебя встречают люди из горного хрусталя.
Дребезжат, касаясь друг друга,
прозрачные лица,
каждой гранью сияют отполированные тела,
старшую женщину зовут Бедная Линза,
потому что всё преувеличивает
и сжигает дотла.
Достаёшь из своих запасов бутылку "Токая",
и когда они широко открывают рты, -
водишь пальцем по их губам, извлекая
звуки нечеловеческой чистоты.
***
Я тебе из Парижа привёз
деревянную сволочь:
кубик-любик для плотских утех,
там, внутри, - золотые занозы,
и в полночь -
можжевеловый смех.
А снаружи - постельные позы
демонстрируют нам
два смешных человечка,
у которых отсутствует срам
и, похоже, аптечка.
Вот и любят друг друга они,
от восторга к удушью,
постоянно одни и одни,
прорисованы тушью.
Я глазею на них как дурак
и верчу головою,
потому что вот так, и вот так
не расстанусь с тобою.
***
Переводить бумагу на деревья
и прикусить листву:
синхронной тишины языческая школа -
и чем больней, тем ближе к мастерству,
мироточит туннель от дырокола.
Но обездвижен скрепкою щегол,
и к сердцу моему ещё ползёт упорно -
похожий на шмеля обугленный глагол
из вавилонского сбежавший горна.
В какой словарь отправился халдей,
умеющий тысячекратно
переводить могилы на людей
и выводить на солнце пятна?
Всевышний курс у неразменных фраз:
он успевал по букве, по слезинке
выхватывать из погребальных ваз
младенцев в крематорском поединке.
И я твой пепел сохранил в горсти
и убаюкал, будто в колыбели,
и сохнут вёсла, чтоб перевести
на коктебельский и о Коктебеле.
***
А что мы всё о птичках да о птичках? -
фотограф щёлкнет - птички улетят,
давай сушить на бельевых кавычках
утопленных в бессмертии котят.
Темно от самодельного крахмала,
мяуканье, прыжок, ещё прыжок
А девять жизней - много или мало?
А просто не с чем сравнивать, дружок.
***
Поначалу апрель извлечён из прорех,
из пробоин в небесной котельной,
размножения знак, вычитания грех
и сложения крестик нательный.
Зацветёт Мать и Матика этой земли:
раз-два-три-без-конца-и-без-края,
и над ней загудят молодые шмели,
оцифрованный вальс опыляя.
Калькулятор весны, расставания клей,
канцелярская синяя птица,
потому что любовь - совокупность нолей,
и в твоём животе - единица.
КИЕВ
Невидимый след
***
Помнишь, плыли вечерние тени
Сквозь деревья в свеченье зари,
Сад безмолвствовал в юном цветенье,
Пересвистывались соловьи.
Будто время, уставши, заснуло,
Совершенно забыв про меня.
И забывши, назад повернуло
Своего боевого коня.
Это было, казалось, недавно,
А выходит, довольно давно…
Расстоянье и время, как ставни,
Закрывают на волю окно.
Не случаются частые встречи,
Не проходят ночные звонки…
Вот и снова на улице вечер.
Только дни так уже коротки.
И не радуя небом высоким,
Всё свинцовей вдали окоём.
Всё проворней, стремительней сроки,
Когда мы остаёмся вдвоём.
Всё быстрей неуёмное пламя
Поджигает холодный рассвет,
Что означит опять между нами
Расстояние в тысячи лет.
ДВОЕ
Морозный ельник затаился.
Я это чувствовал спиной,
Когда совсем с дороги сбился
И ночь надвинулась стеной.
Кричал в бездонные провалы -
Ни звука, ни огня в ответ.
Пока, промёрзший и усталый,
Не ткнулся в свежий волчий след.
Волк шёл в село тропой разбоя,
Звериным голодом гоним.
Нас в этом мире стало двое.
К жилью я вышел вслед за ним.
Мы на задворках разминулись -
Я не посмел спустить курки.
И разошлись…
И оглянулись -
Друг друга спасшие враги.
"ДВОРЯНСКОЕ ГНЕЗДО"
В ОРЛЕ
Валерию Романенко
Висит в тиши "Дворянское гнездо"
Погожим днём в зерцале отраженья.
И солнечной энергией движенья
Наполнен каждый взгляд и каждый вздох.
И охрой листьев трепетных берёз,
И благостью осеннего покоя…
Летящей глыбой светится откос,
Что высится над стынущей рекою.
Иссиня-золотистая вода
Возносится к высотам листопада…
А может, больше ничего не надо
И ничего не будет никогда.
***
С аэродрома начиналась степь
И багрянела маками весной,
А я душой был безнадёжно слеп,
И второпях прощалась ты со мной.
Я поздно понял, что не зря полынь
Мне губы соком горько обожгла,
Когда поспешно поглотила синь
Размашистую линию крыла.
Дни пролетают в сомкнутом строю.
И ты летишь уже который год…
Не приземлится ни в каком краю
Ушедший в поднебесье самолёт.
ВЕСНА НА ОРЛИКЕ
Николаю Силаеву
Как хорошо на верхнем этаже…
Бродяжий кот метёт хвостом пушистым.
Двадцатый век в прощальном вираже
Одаривает бликом золотистым.
Вся в самоцветах светлая река:
Под солнцем рябь сверкает, словно камни.
Казённый дом открыл на тайнах ставни,
Лучам подставив красные бока.
Прозрачный город вдоволь напоён
Цветущею весеннею прохладой…
Под колокол вдруг вспомнится с усладой:
"Блажен, кто верует…"
И счастлив, кто влюблён!
Звенит в душе неслышная струна,
Застыло время в дружеской беседе…
Здесь не мешают чуткие соседи.
Отсюда - судеб линия видна.
НА ОЗЕРЕ ВАЛДАЙ
На день октябрьский не похож,
он полнится небесным светом.
Твои слова острей, чем нож,
занесены над бабьим летом.
А день исходит добротой
Устав, полуденное солнце
с осеннею подслепотой
глядит в немытое оконце…
Внизу - озёрная вода
с отливом стали - за стогами.
Она застынет в холода,
укрывшись от людей снегами.
Пока неброской красотой
Валдай цветёт в истоках Волги, -
Пей, как живительный настой,
Прозрачный воздух - жадно, долго.
Природа перед зимним сном
Врачует синяки и раны
Осенним пламенным листом
