Девять лет она проработала моделью в знаменитом агентстве «Licetheli». Красуясь на подиумах и журнальных страницах, она получала деньги, которые ей платили за красоту. Это было не слишком утомительной профессией, она не была обязана быть красивой постоянно. Она знала, что под видом жажды товаров, которые она рекламирует, публика скрывала безумное желание обладать ею. Женщинам вовсе не хотелось носить устрашающие наряды от известных кутюрье, нет-нет, это слишком смешно. Им хотелось надеть на себя ее самою, вытряхнуть из нее все кишки и внутренности, выскрести начисто и влезть в ее кожу, как в комбинезон. И, конечно, они купят всю эту одежду — высохшую кожу, сброшенную змеей после линьки, но в их кошельках лежат наточенные ножи мясников. В один прекрасный день Зора решила, что более не желает походить на идеальную женщину, подретушированную компьютером, и питать фантазии мужчин и женщин. Она отказалась от должности красавицы. Бесцеремонно разорвав все контракты, Зора неожиданно обнаружила в себе особый талант: она оказалась прирожденной скандалисткой. Если кто-то упрекал ее, что она плюет в суп, которым кормится, — она отвечала, что эти плевки лишь прелюдия к потоку скопившейся в ней рвоты, которой, как она надеялась, должно было хватить на всю профессию.
С тех пор Зора стала образцовым воплощением духа противоречия. Она была сторонницей охоты, корриды, ядерных испытаний, телесных наказаний, курила все, что курится, — сигареты, сигары, траву, активно выступала против демократии, анархии, аристократии, монархии и диктатуры. Чтобы не терять времени, скажем просто, что она была против всего и вся. Она любила чай и поджаренные хлебцы с соленым маслом и апельсиновым повидлом — этого ей вполне хватало, чтобы считать себя исключительно благовоспитанным человеком.
Зора умела потрясающе ненавидеть, столь талантливо, элегантно и легко, словно божьей милостью была наделена этим даром. Способность из числа феноменальных, подобно ясновидению: даже если она не знала человека, еще до встречи, до разговора с ним, она уже его ненавидела, как бы заранее. Эта предусмотрительность являлась предметом ее особой гордости. Зора в каждом умела найти что-нибудь отвратительное, умела ловко распутать золотые нити, прикрывающие гнойные мешки, погребенные в сердцах большинства людей, полные лживости и лицемерия. Любое проявление ее ненависти, как дорогой бриллиант, получало достойную оправу, каждому новому своему «герою» она возводила целый пантеон из нечистот, все имели у нее право на памятник себе в виде статуи, достойной работ Донателло[9], отлитой из гнили и испражнений.
Зора оказалась вундеркиндом ненависти, гением презрения, Моцартом и Эйнштейном отвращения. С тех пор как Фио встретила Зору, она чувствовала себя практически нормальной. На фоне подруги Фио, считавшая себя циничной, необщительной и резкой, выглядела хрупким полевым цветком.
Вместе они обнаружили, что дружба способна придавать физическую реальность их словам, которые отпечатывались в окружавшем их воздухе, получая своеобразную магическую власть. Их отличало друг от друга лишь разное чувство юмора, предохранявшее их от связи, которая легко могла бы стать интимной.
Зора жила исключительно по ночам, будто являясь сном Фио. Бросив работу манекенщицы, все свое время и средства она посвящала крестовым походам против раздражавших ее вещей. То есть практически против всего. Так, например, Зора терпеть не могла автомобили, но и разных там «зеленых» жаловала не больше, а потому сконструировала загрязняющий атмосферу велосипед. К простому черному велосипеду голландского производства с высокой рамой она прикрепила дизельный моторчик, который не приводил в движение колеса, ибо единственным его предназначением была выработка густого тошнотворного дыма. В отдельной папке Зора хранила вырезки статей, в которых рассказывалось о ее подвигах, таких как массовая установка автоматов по продаже презервативов в домах и храмах Ватикана. Было бы ошибкой думать, что она принадлежит к какому-либо лагерю, например антиклерикалов (верующие и атеисты вызывали у нее равное отвращение): просто те, кто аплодировал ее акциям, раздражали ее больше всех, и обычно именно они становились ее следующими жертвами. С неизменным стремлением к беспристрастности Зора была не за кого, а против всех.
В начале осени, узнав из репортажа о хипповском папе ЛСД Тимоти Лири, что он просил заморозить его голову после смерти и разослал повсюду флакончики своей крови в надежде, что однажды воскреснет или же будет клонирован, Зора пришла в тихое бешенство, шокированная его глупостью и манией величия. Словно генерал, разрабатывающий широкомасштабную военную операцию, она вывесила карту, на которой флажками отметила места, где хранилась кровь Лири. И начала настоящую партизанскую войну. В октябре она вывела из строя систему охлаждения бостонского хранилища «Techgen»; в ноябре выкрала драгоценные капли крови из швейцарского центра «GenOlife». Она рассчитывала, что на операцию «Лири» ей потребуется еще около полугода. Финальным аккордом должно было стать похищение из криогенного хранилища лос-анджелесского института «Turtle» замороженной головы бывшего хиппи. Зора еще не решила, скормит ли она ее свиньям или закопает где-нибудь на свалке.
Все эти спецоперации занимали лишь часть ее времени. Она рассказывала о своих подвигах Фио, а та подавала ей новые идеи.
Ночью их дружба принимала более безмятежный вид. Они смотрели сериал «Супершар», главные герои которого — эксцентричные поборники справедливости, — используя ультрасовременный воздушный шар в качестве средства передвижения, по всему миру боролись с преступностью.
Время от времени Зора и Фио устраивали себе вечеринки, во время которых упивались алкоголем всех цветов радуги, укуривались самыми разнообразными сигарами, объедались фаст-фудовской пищей и сладостями от «McFlurry» до «M&M’s» и наслаждались фильмами Басби Беркли и База Лурмана. Эти празднества носили официально зарегистрированное название Токсичных Вечеринок.
В честь Шерлока Холмса они стреляли по стенам Зориных квартир. Вообще-то этот обычай зародился в тот день, когда Зора стукнулась головой о стену ванной комнаты в квартире № 18. Она обругала стену, надавала ей пинков и затрещин и напоследок всадила в нее пулю. После чего почувствовала себя значительно лучше. Из этого случая Зора вывела целую философскую теорию, полностью соответствующую ее темпераменту: каждый раз, когда какой-либо предмет ее обижал или просто не проявлял должного уважения, она прибегала к самообороне. Так она разбила бейсбольной битой тостер за то, что он обуглил ее хлебцы. В своих отношениях с неживыми предметами Зора была не более покладиста, чем с людьми: ей не раз случалось ссориться с дверью или кроватью. На прошлой неделе она расстреляла свой холодильник, выпустив в него пятнадцать зарядов из «магнума 357».
Подруги питали общую страсть к блинам с каштановым повидлом и взбитыми сливками, которые подавали в блинной Миши Шимы. Несмотря на преступно высокое содержание сахара и жира, обеды и полдники в блинной не считались Токсичными Вечеринками. Блинная находилась слева от их дома, неподалеку от перекрестка с улицей Белльвиль. Хотя Миша и была женщиной, причем самой очаровательной на свете, Зора относилась к ней с глубоким уважением. Фио никогда раньше не видела, чтобы кто-либо производил такое впечатление на Зору, но в присутствии Миши ее подруга явно терялась. Благодаря своей близости как по духу, так и по месту блинная стала их домашней столовой. По вечерам Мишин муж Жорж поднимался на маленькую эстраду и исполнял азиатские песни о любви с неподдельной страстностью и полным отсутствием таланта. Зрелище было столь жалким, что вызывало умиление. Естественно, это не привлекало публику, и как-то раз в сентябре Миша объявила любимым клиенткам, что они едят свои последние блины.
— Что ты такое городишь? Это шутка? — спросила Зора.
— На следующей неделе мы закрываемся. Слишком мало клиентов. Слишком мало людей хотят есть Мишины блины.
В довершение вокальных бесчинств мужа Миша, не обладая коммерческой хваткой, весьма своеобразно вела дела. Пухленькая женщина невысокого роста, ее отличали красивые, с поволокой глаза и совершенно фантастические губы, которые щедро потчевали всех сладкими улыбками. Она свято верила в судьбу и видела ее проявления в самых незначительных мелочах, поэтому, когда в блинную заходил клиент, она знала, какой именно блин предначертан ему в соответствии с космическим планом творца вселенной. Каждый клиент вдохновлял ее на приготовление своего, особого блина, не имея в этом вопросе права голоса — и речи быть не могло, чтобы указывать Мише, что ей готовить. В блинной она была у себя дома, и посетителям надлежит есть то, что она им приготовит, и точка. Она была абсолютно не агрессивна, напротив, человека с более мягким характером и не встретишь, просто так она воспринимала жизнь.
