Юлька отвернулась, хотя шашка с витой рукоятью была самым интересным экспонатом в этом маленьком, заполненном фотографиями зале, машинально скользнула взглядом по табличкам, развешанным под фотографиями на противоположной стене, и тут же испуганно отпрянула назад, чуть не выдавив локтем стекло витрины с шашкой. В одном из коротеньких столбцов печатного текста она увидела свою фамилию. "Витанович!" - кричала табличка под нижней фотографией слева. "Ви-та-но-вич!"
Юлька на цыпочках подошла.
Табличка сухо и официально доводила до Юлькиного сведения, что на фотографии, висящей перед ней, - старший лейтенант Егор Витанович, бывший ученик десятой средней школы и бывший студент педагогического института, ушедший в 1941 году добровольцем на фронт и погибший смертью героя в 1943 году под городом Черниговом...
Егор, старший брат отца, которого Юлька не видела никогда и не могла видеть и о котором она никогда не думала раньше, смотрел на нее с фотографии из-под коротких и, наверно, очень жестких ресниц пристальным, застывшим взглядом, воскресшим для Юльки совсем недавно в упрямом взгляде Дюк! У него были светлые глаза и совсем светлые, прямые волосы, откинутые назад со лба... Юльке показалось - это Дюк посмотрела на нее с фотографии!
Значит, был в их роду человек, оставивший Дюк свое лицо, и свой взгляд, и еще что-то непонятное, суровое и гордое, тревожащее Юльку... Все нормальные дочери похожи на отцов. В крайнем случае - на матерей. А эта на дядю... Странно, наверно, знать, что ты похожа на человека, который умер задолго до того, как ты родилась. Не умер! Его убили фашисты. Может быть, осколком в сердце - тяжелым, как топор, с рваными, острыми, как у ножа, краями... Или пулей - не той, которую выдумала Юлька и которая входила в сердце легко, а настоящей, несущей настоящую смерть навсегда. И он не бежал, не спасался... "Но ведь нельзя же все время помнить об этом! Так и жить нельзя будет!" - "Так не живи!"
Через зал с шумом и топотом прошла группа мальчишек, бесцеремонно задевая Юльку локтями. Мальчишки искали какой-то старинный мушкет. "Настоящий! Мушкетерский!"
Внезапный гнев вырос в Юлькиной душе. Словно держала она в руках что-то большое, драгоценное, как сердце, а они, толкая ее, не заметили этого, а если заметили, то отнеслись к этому беспечно и равнодушно...
7. Находка
В сквере у кинотеатра, где когда-то Юлька встретила своего золотого, было полно народу - киносеанс еще не начался. Скамейка, на которой Юлька сидела когда-то, была занята стайкой девчонок в мини-платьях и с модными прическами.
- А он плохо танцует! Плохо! Плохо! Не спорьте!
- А все равно с ним танцевать всегда приятно!
- Не всегда, а только в жаркую погоду. У него руки всегда холодные-холодные...
Юлька остановилась у скамьи. Девчонки эти показались ей очень хорошими, ужасно своими, чем-то похожими на Любку с Наташей. Если бы она заговорила с ними, они сразу бы поняли друг друга и сразу нашли бы общий язык. Они ничем не были похожи на странную и жестокую Дюк. Свое, родное, привычное, саратовское, возникло перед Юлькой вместе с этими веселыми девчонками! Юлька хотела заговорить с ними о чем-нибудь, о каком-нибудь родном пустячке, вроде того, что "мини" в будущем сезоне будут и не модными вовсе и платья будут шить в талию, но из фойе кинотеатра раздался пронзительный звонок, и стайка девчонок с веселым родным визгом снялась с места. Сквер мгновенно опустел. Юлька вздохнула и присела на краешек скамьи. И зачем она торчит в этом городе, в чужой, пустой квартире? Ведь она может сегодня же, сей же час уложить свои вещи и ехать на вокзал за билетом! Ведь есть и оговорка в телеграмме, и, прощаясь, мать сказала ей, чтобы она возвращалась сейчас же домой, если ей не понравится у деда! А ей не понравилось!
Похоже было, что на город надвигалась гроза. Подул ветер, такой резкий и холодный, что у Юльки заледенели коленки, а руки стали точно такими же, как у того мальчишки, с которым хорошо танцевать в жаркую погоду. Она вспомнила про свои теплые кофты, свитер, платок, лежащие в чемодане, даже про осенние полусапожки, а потом снова подумала о матери и о том, что от нее до сих пор нет писем...
Никогда еще в жизни ей не было так одиноко, как теперь на этой скамейке в чужом сквере под чужим небом совсем чужого города, ни капельки не похожего на тихий песенный город со стеклянной водой в медленной речке.
* * *
А дома в почтовом ящике ее ожидали сразу три письма.
Одно было от матери. Мать писала, что страшно соскучилась, что очень беспокоится, что лучше бы все-таки было, если бы Юлька поехала к няне Мане с Любкой и Наташей. Дальше она писала, что они с Василием Леонтьевичем уже смотрели новую квартиру и что она им понравилась. Как только все окончательно выяснится, она даст Юльке телеграмму, чтобы Юлька немедленно вылетала домой, поскольку к моменту въезда и прописки ей лучше все-таки быть дома.
Любка в своем письме ехидно сообщала, что Юлькину законную жилплощадь, как и следовало ожидать, тут же после ее отъезда занял Василий Леонтьевич, и злорадствовала - так Юльке и надо, если она так легко позволила себя с этой жилплощади выжить.
А третье письмо было от самого Василия Леонтьевича. Письмо было почти официальным, хотя он и прикрыл эту свою официальность шутливым обращением "Юленька-дуленька". Он сообщал, что, возможно, квартиру они получат раньше, чем предполагалось, и, как будущий отчим, приглашал Юльку под свой кров.
Вот же сколько хороших людей на свете! И Василий Леонтьевич! И няня Маня! И никто из них еще ни разу не сказал Юльке: "Не живи!" И никто не скажет ей этого, если ей не захочется помнить о застывшем взгляде Егора Витановича...
Поднявшись к себе наверх, она быстро собрала вещи. Собирать-то, собственно говоря, было нечего - она так и не вынимала ни теплых кофт, ни свитера, ни платка из чемодана. Она положила в него зеркальце, расческу, новые туфли, банки с компотом, телеграмму о своем приезде и внимательно огляделась - не оставила ли чего-нибудь такого, что могло напомнить обитателям этой комнаты о ее приезде.
Конечно же, оставила! Взломанный шкаф!
Ни молотка, ни гвоздей в квартире она не нашла и, пытаясь починить сломанный крючок голыми руками, нечаянно задела стопку журналов, лежащую на нижней полке. Журналы поползли на пол, и тогда неожиданно вместе с ними вылезла из шкафа тяжелая металлическая коробка. Удержать ее Юлька не успела, она опрокинулась набок, раскрылась, и в Юлькины руки из нее медленно сполз тяжелый, но маленький, похожий на детскую игрушку пистолет...
Юлька не сразу поняла, что это настоящее оружие. Сначала она так и подумала, что это игрушка. Но пистолет был настоящий - плоский, черный, с устремленным вперед коротким дулом, с чуть подавшейся назад маленькой рукояткой, отделанной с обеих сторон желтыми полированными пластинками из дерева. Пластинки расшатались, отстали, и поэтому в двух местах рукоять была туго перехвачена тонкой, потемневшей от времени металлической полоской, врезавшейся в дерево... Может быть, это был и не пистолет вовсе, а какой-нибудь револьвер или наган. Или даже браунинг...
Оцепеневшая Юлька долго сидела на корточках перед распахнутым шкафом не шелохнувшись, держа находку на раскрытой ладони. Браунинг был старый и покалеченный, но из него, наверно, еще можно было стрелять...
Зажмурив глаза, Юлька рывком сунула его обратно в коробку. Там что-то коротко и сухо звякнуло. "Патроны!" - подумала Юлька.
Но патронов в коробке не было. Там лежали звезды... Большая, красивая, как цветок, с серпом и молотом в золотых лучах. Звезда без лучей, яркая, как знамя, с фигуркой солдата в центре. Три совсем одинаковых, только разного цвета, на полосатых колодках, с одной и той же надписью: "слава", "слава", "слава"... И еще звезды и еще...
Такие ордена Юлька видела и раньше. Но всегда это было связано с чем-то торжественным и шумным, с грохотом барабанов, с громкими маршами на пионерских сборах, на парадах, когда все празднично и даже весело. А здесь они лежали на Юлькиных ладонях тихо, молчаливо, и отблески далеких боев хранились в их золотых и серебряных лучах... Они были похожи на те отцовские песни, в которых пелось о суровом боге войны, гремящем в седых лесах, и о старом майоре, которому не спится, когда из-за далеких гор приходит гроза.
Она осторожно положила ордена обратно в коробку и тогда увидела, что положенный ею туда раньше браунинг-пистолет повернут к ней теперь другой своей стороной и на деревянной пластинке, перехваченной металлическими полосками, видна старая, почти стершаяся неглубокая резьба. Это была какая-то надпись, и буквы были латинские... Не прикасаясь к коробке, Юлька попыталась прочитать незнакомые, чужие слова. Первое слово было совсем непонятным. То ли Цурги, то ли Гурги. Дальше шла какая-то дата, почти целиком закрытая металлической пластинкой, скрепившей рукоять. Ниже расположилась вторая строчка, и первое слово в ней показалось Юльке почему-то знакомым. Словно оно давно было известно Юльке, только хитро замаскировалось теперь за чужими буквами, за чужим языком. "Салудо", прочитала Юлька. Следующее же слово снова перехватывалось металлической полоской, и можно было прочитать лишь его первую половину - "цамар" или "камар"... Почему "камар"? Даже не "комар", а "камар"?..
