— До вчерашнего дня было, а сегодня нет. Ни в одном магазине. Какая жалость, очень жаль. Уже сообщали в «Новостях», что в нашей стране нехватка молока? Нет? Надо включить телевизор, обязательно, наверняка будут говорить на эту тему…
И я стою, застыв — лучше ничего не делать, чем снова сморозить какую-нибудь глупость.
Какое имеет значение этот кофе, это молоко, это начало дня, этот мужчина, этот мир, эта жизнь?
— Ой-ой, ой-ой, — повторяет он с упоением, — ведь если бы ты сказала, что другого не было, я бы так не нервничал.
Я не знаю, что мне делать. Я буду стоять так до самого конца света, все воскресное утро, пусть все так и будет, этот издевательский тон, ужасный, пусть уж это все кончится, пусть будет так, как было когда-то.
— Хануся, давай проверим. Так, на всякий случай. Пойдем…
И он подтолкнул меня в прихожую. Стоял ноябрь, а я не взяла даже куртки, он запер за нами дверь, у лифта мы встретили соседа из двадцать четвертой квартиры: «Добрый день!» — «Добрый день!» — «Как жизнь?» — «Да помаленьку».
Было холодно, я это помню.
И он затолкал меня в машину, и мы поехали в открытый в воскресенье магазин, на другой конец нашего микрорайона, я редко там бываю, потому что это не по пути с автобуса.
На улице он уже не подталкивал меня, мы вошли в тот магазин вместе, как любящие друг друга молодые супруги, он улыбнулся продавщице, а барышня улыбнулась ему, меня она не замечала, я перестала существовать, мой муж красив и действительно умеет быть обаятельным…
— У вас есть обезжиренное молоко? — спросил он и улыбнулся снова.
— Вам сколько: литр, пол-литра? Двухпроцентное или…
— Ноль пять, пожалуйста. Пакетов шесть, будет запас, жена вчера не смогла достать. Я уж было подумал, что его перестали производить, ха-ха-ха…
— Ха-ха-ха, — вторит хорошенькая продавщица, потряхивая короткой челкой, она бросает на меня случайный взгляд (жалостливый?), мол, экое ничтожество рядом с таким мужиком, ну что ж, на вкус и цвет… а у меня залит чаем свитер на самом видном месте, а он такой элегантный, такой приятный, такой общительный.
— Дорогая, какое-нибудь вино?
Этот вопрос обращен ко мне, я и не сообразила сразу, что ко мне. Быстро ответить. Не задумываясь. Да или нет?
— Какое ты любишь? Девушка ждет…
Бархатный тон и рука у меня на плече: вот моя жена, любимая, я забочусь о ней и даже о вине к обеду, я беспокоюсь о ней, можете ей завидовать.
— Быстрее, дорогая, девушка ждет…
— Может, каберне? — выпаливаю я в панике, оно стоит прямо над блондинистой головкой, над улыбающимся личиком, его пьют к обеду, это нормально, каберне — вино без претензий, в этом вине, которое стоит прямо у меня перед глазами, нет ничего плохого.
— А может, не…
Продавщица убирает руку, уже протянутую к застоявшейся на полке бутылке, а он смеется:
— Я пошутил. Если моей жене нравится «Каберне Совиньон»… — повторяет он с настоящим французским акцентом. — А эльзасских у вас нет? Может, «Гевюрцтраминер»?
Молоденькая продавщица широко распахивает глазки — откуда в маленьком районном магазинчике эльзасское вино? — и отрицательно мотает головой.
— Пусть будет каберне, дорогая, может, возьмем сразу две?
И дорогая кивает: да, две бутылки — это прекрасная идея.
— И может еще, пользуясь тем, что вы так милы, — говорит он, и продавщица стреляет глазками, она уже попала под его обаяние, она смотрит только на него. Он всегда был импозантен и всегда нравился женщинам, и ему всегда это нравилось, он сильный, спортивный, играет в сквош два раза в неделю с председателем Сокулкой с шести до девяти вечера — три часа дважды в неделю свободы для меня. Поэтому продавщица «мила», она смотрит предупредительно, и он рассыпается в любезностях. — «Blue d’or», пожалуйста, и еще вот это, — он показывает на розу, стоящую на подоконнике.
— Это не продается! — хихикает девушка. — Это начальницы, у нее вчера был день рождения, — шепчет она конфиденциально моему мужу (вдруг начальница услышит из подсобки?).
— Жаль, моя жена обожает розы, — он смотрит на меня, а я на него. И изображаю на лице улыбку, потому что продавщице нашего районного магазинчика незачем знать, что…
И
он целует меня,
а
смотрит в глаза ей.
Это его любимый прием. Девушка краснеет, как будто бы он ее поцеловал, а не меня, а я краснею, как будто бы он поцеловал не меня, а ее, от смущения, потому что он действительно поцеловал именно ее.
И я об этом знаю.
И мы пошли к машине, и несли шесть пакетов молока, вино и сыр, и еще он взял кофе, потому что без кофе нет утра, солнце не взойдет, если у него не будет кофе, а я радуюсь, что нет дождя, потому что я в одном свитере, правда, рука у меня болит и деревенеет, и я боюсь возвращаться домой: что будет дальше?
Но дома спокойно, приятно — было бы приятно, если бы не то, что уже не может быть приятно, но все как тогда, когда он спокоен, то есть приятно.
Только рука распухла в запястье и не сгибается. Она распухла в течение нескольких минут, собственно говоря, отек не очень большой, вот только синяк, чуть выше, потемнел, к завтрашнему дню он станет почти черным.
Я сняла пепельного цвета свитер, прополоскала в холодной воде. Останется пятно или нет? Надо было его сразу замочить… Но сразу не получилось.
Я поискала в шкафу другой, черный свитер, с длинными рукавами, из-под них ничегошеньки не будет видно, они доходят почти до пальцев. Хорошо, что пострадала левая рука, а не правая.
Мы должны выйти в пять, я буду вести машину, как обычно, я — шофер, потому что он вправе выпить у друзей, но рука беспокоит меня все больше.
Если бы он пошел в гости один, я бы сделала себе компресс, и может, к утру отек спал бы. Синяк виден не будет, сейчас все носят одежду с длинными рукавами…
После обеда я ложусь. Он входит в спальню, я замираю. Он садится рядом, убирает волосы у меня со лба ласковым, полным любви жестом.
— Ты плохо себя чувствуешь?
— Месячные, — вру я. — Живот болит.
— Может, ты хочешь, чтобы я один поехал к Юреку?
Внимание!
Какой ответ будет правильным?
Что его удовлетворит?
Если я скажу «да», это его разозлит?
Если я скажу «нет», он взбесится?
Внимание! Внимание! Внимание!
— Не знаю, дорогой… Я хотела бы пойти с тобой, но очень плохо себя чувствую. Боюсь, что испорчу вам вечер…
Хороший ответ, сегодня этот ответ правильный.
— Тогда не ходи, дорогая, раз ты плохо себя чувствуешь, я скоро вернусь.
Утешает он меня или это угроза? Значит, он опять мне угрожает.
— Хорошо, дорогой. — Я закрываю глаза, а он продолжает гладить меня по голове.
Когда-то мне это было приятно.
Когда-то.
Давно.
Миллион лет назад.
Должно быть, было приятно.
И сейчас тоже должно быть.
Хлопнула дверь. Я лежала, прислушиваясь: а вдруг он что-то забыл и вернется, и застанет меня врасплох, я встану, а он меня застукает. Надо еще немного полежать в той же позе — неудобной, спрятав голову в углубление правого локтя — так, как он меня оставил, в спальне, на краю кровати, съежившись, подогнув колени, в позе эмбриона…
Лязгнула дверь лифта, было слышно, как он со скрежетом спускается вниз. Нет, еще нет, еще минуту…
Наверное, теперь уже можно?
Да.
Теперь можно подняться, осторожно подойти к окну, выглянуть из-за занавески на автомобильную стоянку, посмотреть, идет ли он к машине. Да, машина трогается, надо закрыть дверь на цепочку — на всякий случай.
Какое счастье остаться дома одной! До чего же это приятно! Надо только помыть посуду, оставшуюся после обеда. На плите стоит кастрюля, а в ней две картофелины, картошку надо переложить в мисочку, накрыть пленкой, мисочку поставить в холодильник, а кастрюлю в мойку, вымыть, спрятать. Из сушилки убрать посуду, сушилка — не место для хранения посуды, верно? Сухую посуду сразу же расставляем по местам, правильно?
Как-то раз он сбросил сушилку на пол. Вместе с тарелками и стаканами, прежде чем я успела убрать в кухне. Поэтому я мою кастрюлю, хотя рука болит, протираю плиту и столешницы, мою раковину, прочищаю слив… Наконец можно с облегчением вздохнуть. Может, он вернется часа через три-четыре? Может, он вернется в хорошем настроении?
Рука болит, но это ничего, подбитый глаз хуже.
У кого в нашей стране бывает подбит глаз?
У проститутки?
У сумасшедшей?
У скандалистки?
У воровки?
У алкоголички?
Иными словами, у той, кто сама на такое нарывается.
У женщин, которые так сильно достают мужчин, что те, несмотря на ангельское терпение, не в силах совладать с собой.
У провокаторш.
А еще, конечно, у идиоток, которые умудряются удариться о дверцу открытого кухонного шкафчика.
Всегда найдется такая дверца.
— Пани Ханка, что случилось? — участливо спрашивает пани Магда, секретарша шефа, мимо которой я прохожу по крайней мере два раза в день. Несмотря на темную основу и бежевую пудру номер тридцать семь, синяк заметен — заметен, хотя прошло уже три дня.
