Одежду я сложила и вынесла к мусорке, вдруг кому-нибудь пригодится. Я выбросила еще таз из ванной и два ветхих полотенца. Вымыла окна, и сразу стало уютнее. Но теперь видно, что стены грязные, надо бы их покрасить…
Так вот, я не заметила, что с ним что-то происходит, и думала, что-то происходит со мной.
— Я ошибалась на его счет, — сказала Иоася, — он замечательный.
— Я была не права: похоже, он очень хороший хозяин, — отметила моя мама.
— У тебя чудесный муж, — вздохнула Эвелина, когда он как-то раз зашел за мной на работу.
Значит, это со мной что-то не так.
— Почему твой отец не перешел со мной на «ты»?
Я сидела за столом в кухне и проверяла график поездок на ярмарки, шеф просил меня просмотреть, что-то не совпадало, и я еще не разобралась до конца.
Я подняла голову от календаря.
— Он никогда мне этого не предлагал. — Я услышала в голосе мужа обиду.
— Не знаю, он мало с кем общается на «ты», — сказала я и вернулась к планам вылетов и списку фамилий, их было много, но моей там не было. Я уже стала «невыездной».
— Он имеет что-то против меня?
— Перестань, — улыбнулась я, настолько абсурдным показалось мне это предположение.
Он отворачивается. Я вижу его спину и возвращаюсь к разложенным на столе бумагам.
Учтена ли разница во времени? Это же больше девяти часов, конечно, они не успеют, если вылетят из Гамбурга, как планировали…
— Тебя это не волнует, да?
Он развернулся, как будто собираясь уйти, но не ушел, стоит в дверях, и я должна это заметить. Поэтому я откладываю календарь и бумаги.
— Нет, — говорю я, имея в виду, что это неважно, несущественно. Мой отец — он просто такой человек, ему нужно близко узнать кого-то, прежде чем перейти с ним на «ты», и он считает, что даже к зятю вполне можно обращаться на «вы». Но моего «нет» оказалось достаточно.
— Я так и знал, — констатирует он тихо. Это звучит угрожающе: я так и знал.
Я вскакиваю из-за стола, подхожу, кладу руки ему на плечи.
— У него просто не было случая, но сейчас, когда мы с тобой вместе…
— Что вы имеете против меня?
— Милый, — шепчу я, — ведь я…
— Не притворяйся! — Его челюсти сжимаются. От обиды? От грусти? От боли? — Ты ничем не лучше.
И он оттолкнул меня, и ушел из дома.
Окно в моей комнате высокое, почти до потолка, с широким подоконником. На нем лежит книга — раскрытая, корешком вверх. Если она плохо склеена, а так случается с книгами, страницы будут выпадать, а это всегда раздражает. Если какая-то оторвется, я, конечно, это замечу, посмотрю на ее номер, вложу в соответствующее место, но по закону подлости она исчезнет оттуда и переместится в иную реальность, где меня уже не будет. Я иногда завидую неодушевленным предметам.
Я знаю об этом, потому что шесть страниц выпали когда-то из детектива, который разжег мое любопытство, и я до сих пор так и не знаю, кто убийца. Странички с напечатанным текстом выбрали свободу, и никто их не нашел и никогда не найдет. А ведь детектив лежал возле моей кровати, потому что я всегда читала в постели.
А потом не читала. Разве только тогда, когда и он брал в руки книгу. А это случалось редко.
Как правило, было так:
— Погаси свет! Ты же знаешь, он мне мешает.
Я гасила.
Хорошо, когда он усталый, он тогда сразу засыпает.
Сегодня ночью мне снова приснился СОН…
Мне снилось, что я — хозяйка восьмидесятиэтажной, наводящей ужас загородной виллы, со всех сторон окруженной болотами. В деревеньке нет ни машин, ни извозчиков, ни велосипедов, никакого другого транспорта, кроме красного автобуса, который ездит туда и обратно. Я почему-то оказалась там с огромным багажом и не могу с ним справиться. Темно, мне нужно быть очень внимательной, чтобы не оступиться и не увязнуть в трясине, которая только этого и ждет. На дороге вдруг надуваются пузыри и медленно лопаются. Я ступаю осторожно. Внезапно я замечаю, что мимо идут какие-то солдаты, все в форме. Они забирают у меня багаж и несут в дом — так быстро, что я мгновенно теряю их из виду. Когда я добралась до беседки, заросшей цветами, но выглядевшей мрачной в ту ночь, из дверей моего дома — этой восьмидесятиэтажной башни — вышли четверо мужчин в карнавальных масках, с обнаженными торсами и босиком, подпоясанные полотенцами. На доске, обитой зеленым бархатом, они несли труп. Тело было посиневшее, нагое, но тоже в маске. Я пячусь в ужасе, чтобы уступить им дорогу, мои ноги тут же вязнут в трясине, нет ни улицы, ни тротуара, но тростник, которого я не заметила прежде, густой тростник раздвигается, и мужчины с револьверами, нацеленными прямо на меня, приказывают мне войти в дом. Я сразу же оказываюсь наверху. Вооруженные мужчины исчезают за большой стеклянной раздвижной дверью.
Я осматриваюсь: в просторной комнате с окнами до пола много народу — людей, которых я знаю, моих друзей и родни, но никто не обращает на меня внимания, все сидят в полной тишине и напряжении, не сводя глаз с закрытых раздвижных дверей. Они то и дело раздвигаются, выходит мужчина в чем-то темном, выкликает фамилию, человек поднимается и скрывается вместе с ним за этой дверью.
Оттуда доносится глухой хлопок выстрела.
Мы сидели молча. Нас оставалось все меньше и меньше… Когда вызвали девушку с красивыми золотистыми волосами до пояса, я замерла. Она и не подумала идти, как все, к этим раздвижным дверям, а подбежала к окну и бросилась вниз. Я смотрела, с какой головокружительной скоростью она падает, но у самой земли, у этого пузырчатого болота, ее подбросило порывом ветра вверх. Через то же самое разбитое окно она влетела в комнату и встала передо мной, окровавленная, но живая.
И тут вызвали меня.
Я хотела сделать, как она, — выпрыгнуть, но знала, что никакой порыв ветра меня не спасет, что я не поднимусь обратно, что упаду в болото и утону. Я стояла у этого разбитого стекла, слышала тоскливую жалобную песню, доносящуюся откуда-то снизу, из ночной тьмы, и не было мне спасения.
Когда он первый раз оттолкнул меня так сильно, что я ударилась головой о стену в прихожей и упала, я была уверена, что он раскаивается.
Он взял меня на руки, отнес в спальню, потом прибежал со льдом, прижимал меня к себе и говорил:
— Прости, я не знаю, что со мной произошло, прости, я люблю тебя, я не достоин тебя, прости…
А я, видя его испуганные глаза, понимала, что не могу оттолкнуть его и погрузиться в отчаяние.
— Не понимаю, как я мог… Я не хочу после этого жить… — повторял он, уткнувшись лицом в мои волосы, и я слышала возбужденный, пылкий и — ох! — такой искренний шепот: — Клянусь, клянусь тебе, это никогда больше не повторится! Не знаю, что со мной происходит, я так сильно тебя люблю, я так боюсь тебя потерять…
И я сказала, гладя его по голове, по его голове, которая не болела, не раскалывалась, не ныла:
— Не волнуйся, дорогой, ведь ничего страшного не случилось…
Хуже всего, что я гордилась собой. Гордилась, что я такая добрая.
Итак, все было хорошо. Мы представляли собой все более замечательную пару.
— Должна признаться, я думала, у вас нет будущего, но я ошибалась, — сказала тетя Зюзя, наша дальняя родственница, десятая вода на киселе, бодренькая старушка, которая купила для себя место на кладбище в Брудне[9], регулярно туда наведывалась и зажигала лампады на пустой могиле.
— Зачем ты это делаешь, тетя?
— Знаю, что никто из вас мне свечки не зажжет, — ехидно отвечала тетка. Ей было восемьдесят три года, она была старой девой и не любила животных, а еще моего мужа. Но любила меня и моих родителей.
В общем, поначалу она считала, что у нас нет будущего, но потом призналась, что ошибалась.
Она ошибалась, считая, что ошибалась.
Будущее есть у каждого, пока он жив.
У меня не было будущего.
Я вылетаю из магазина. Нет индюшачьих бедрышек, а куриные — сама понимаешь, это не то. Уже поздно, я не успеваю приготовить их к его возвращению с работы… Может, они есть на Хелмской? На углу у отеля «Собеский» на меня натыкается Анита, приятельница с предыдущей работы, с моей любимой работы, которая должна была открыть мне окно в мир.
— Ханка! — радуется она при виде меня. Мы собирались созвониться после моей свадьбы, собирались встретиться, собирались… — Как ты?
— Все в порядке, спасибо. — Только бы она меня не задерживала, она прекрасно выглядит, загорелая, хотя сейчас январь, — наверное, была в Египте, она всегда зимой ездит в теплые страны. — А ты как?
— Замечательно! Пойдем, выпьем кофе?
— Извини, не могу, я спешу.
— А как твой муж?
— Отлично, просто отлично.
— Верю-верю, у тебя совсем нет на нас времени. — Она и в самом деле рада нашей встрече, а я теряю время попусту, было бы приятно посидеть с ней где-нибудь за кофе, но нет, не пойду, я должна купить эти бедрышки, потому что не хочу услышать разочарование в его голосе или молчаливый упрек в том, что кто-то опять оказался для меня важнее, чем он.
