Но пусть она вас больше не тревожит:
Я не хочу печалить вас ничем.
Это один из классических образцов лирической, то есть высокоэмоциональной поэзии, и одновременно - подтверждение моей гипотезы. Здесь в четырех строках - все три времени: прошлое, настоящее, будущее. Таких примеров у меня сотни, самых разных. Я разработал типологию временных отношений в лирике, систематизировал их. Эту гипотезу я почти доказал. Почти - работа еще не завершена. Но если докажу, то из нее произойдет другая гипотеза, которая, строго говоря, пока еще не гипотеза, а лишь догадка. А именно: эмоциональная жизнь человека невозможна без пересечения в ней трех временных координат. То есть человек без прошлого лишен эмоций, без будущего - обращен лишь в прошлое, ущербен и, по сути дела, мертв. Ну а настоящее - это вообще условная точка пересечения прошлого и будущего. Я не могу назвать человеком того, кто живет лишь мигом настоящего, - это робот. Если сильно примитизировать, то в самых общих чертах именно такова суть моих поисков...
- Ты считаешь, что это большое открытие? - осторожно спрашивал Матвей.
- Во-первых, открытия пока вовсе нет, есть догадки, не больше... А что касается открытия... Скажи, ты помнишь из школы, что сделало человека человеком?
- Еще бы - труд сделал!
- Вот именно. А если когда-нибудь мое открытие состоится, то оно будет означать, что человека сделало человеком осознание фактора времени. А труд только вытесал из обезьян материал для человека.
- Ну, это ты, брат, загнул...
- На научном языке это звучит примерно так: "На мой взгляд, уважаемый коллега, ваша гипотеза нуждается в глубоко фундированных исследованиях", смеялся Ренат. - Но только эта гипотеза выходит далеко за рамки литературы - в психологию, философию. Правда, литература тем и хороша, что выводит на самый широкий круг гносеологических проблем...
- Чего?
- Проблем познания. Но это все впереди, пока я за философию всерьез не брался, пока - вот, конкретика, - и он обеими руками хлопал по стопкам книг. - А вообще-то мне хочется верить, что все мы - дети времени, что от него зависит вся наша эмоциональная жизнь, жизнь души. Но это я только с тобой так распускаюсь, а в другое время не позволяю себе увлекаться далекой перспективой. Иначе - прости-прощай, моя научная объективность и добросовестность!
Не раз и не два "пытал" Матвей Рената и все примерял его мысли к своей потаенной работе, все старался понять, как же изменится человек, когда откроется ему будущее.
И однажды намекнул, в общих чертах рассказал о том, чем занят дни напролет на чердаке. Но Ренат отреагировал странновато. "Что же, - сказал он, - это дело интересное. Желаю удачи". И перевел разговор на другую тему...
- ...Ты мой бирюк, - шептала Мила и водила пальчиком по его бороде. Раз, два, три...
- Что ты считаешь?
- Седые волосы...
- Я уже старый.
- Только семь. Не старый.
- Я уже прожил одну жизнь, а теперь живу вторую. Я старше всех абхазских долгожителей.
- Наоборот, ты еще совсем маленький малыш в этой второй жизни. И у тебя есть детские тайны, как у малыша...
- Не надо, Мила.
- Но ведь я все равно узнаю, чем ты там занят на чердаке целыми днями.
- Узнаешь, если сделаю...
- Что?
- Самогонный аппарат, - засмеялся Матвей.
- Ты смеешься, потому что считаешь меня дурочкой. Сам не хочешь сказать, но я все равно догадалась...
- О! Я, кажется, снова слышу знаменитую колдунью!
- Смейся, смейся... Ты хочешь узнать будущее.
- Ты... ты... - опешил Матвей. - Как ты догадалась?
Теперь засмеялась Мила.
- Вот так-то, таинственный бирюк! Колдовство!
- Нет, правда, откуда?
- Ты не знаешь, что ты говоришь по ночам?
- Неужели? - искренне удивился Матвей.
- Мне это приятно, - опять засмеялась Мила. - Это значит, что ты никогда не жил ни с кем... долго.
- И что ж я говорю?
- У тебя есть любимая фраза: "Мы должны знать будущее", - я ее раз пять уже слышала. А иногда ты говоришь жалобно: "Слепые мы, слепые, как так можно!" - и будто всхлипываешь. Или вдруг заскрипишь зубами страшно и как крикнешь: "Ты покажешь будущее, покажешь!" Я сначала даже пугалась, а теперь привыкла. Я тебя вот так поглажу - и ты сразу успокаиваешься и спишь. Посапываешь как малыш...
- Да, в разведку меня посылать нельзя, - улыбнулся Матвей смущенно.
- Я и не пущу тебя ни в какую разведку, выдумал! А еще... Обещай, что не будешь сердиться! Ну!
Матвей молчал.
- Ну, обещай, а то не скажу!
- Обещаю.
- Один раз я решила попробовать... Я слышала, что если человек говорит во сне, то в это время надо взять его за мизинец и задавать любые вопросы - он ответит честно... Я так и сделала однажды... Я тебе только три вопроса задала.
- Какие? - спросил Матвей недовольно.
- Ну, не сердись, пожалуйста, Матвей! Я спросила, правда ли, что ты хочешь сделать что-то такое, чтобы угадывать будущее. И ты сказал: "Да". Но это был второй вопрос, а сперва я спросила... Не сердись! Я спросила, любишь ли ты меня. И знаешь, что ты ответил?
- "Да", что же еще...
- Нет! Ты ответил: "Очень!"
- Это я могу и наяву сказать...
- Ну а мне хотелось, чтобы совсем-совсем-совсем правду...
- Правдолюбка, - улыбнулся Матвей и чмокнул ее в щеку. - А третий вопрос?
- Понимаешь, Матвей, ты во сне иногда говоришь о каком-то Единороге... Я не понимаю что... И я спросила: "Кто такой Единорог?" Но ты ничего не ответил. Я снова спросила, и ты забормотал что-то про чуму, войну, время... Я не поняла. Кто это - Единорог?
- Да никто, - равнодушно сказал Матвей. - Просто сказку, наверное, вспомнил. Я в детстве сказки любил, мифы... Спи, колдунья.
- Не могу...
- А что случилось?
- Знаешь, мне и хорошо, и тревожно. Хорошо, потому что люблю тебя, а тревожно - не понимаю почему... Как будто что-то на нас надвигается... Я чувствую: вон с той стороны, из-за леса. Как будто там что-то собралось, скопилось и медленно-медленно ползет к нам через лес... Страшно.
- Не бойся, ведь я с тобой, - сказал он неуверенно.
- У тебя бывает так - когда и хорошо, и страшно?
Он не ответил.
Еще бы не знать ему этого! Он испугался, как точно высказала Мила то же, что чувствовал он, и поразился этому совпадению, и сразу же понял, что не совпадение тут, а родство, единство, а значит - соединение судеб. И это, именно это, а не взвесь тревоги и счастья всерьез испугало его. Ведь он снова, как в летные годы, не мог, не имел права соединять свой путь с душой другого человека. Он бросил свою судьбу против неведомых, угрюмых сил и сам, только сам должен был выиграть или проиграть. А проигравший мог быть смят, растоптан, безвозвратно изувечен и выброшен вон из мира, который останется тогда несправедливым, немилосердным.
И никого не должно быть рядом, никто не должен быть вместе с ним сокрушен смертельным ударом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
