- Так, так, - подбодрил Матвей, сдерживая смех.
- ...Профессии настоящей не получили, ведь вы не работаете? Завели себе мастерскую и сидите в ней целыми днями, соседям утюги чините. Семьи у вас нету. А все потому, что вы не верите в себя, считаете себя хуже других. А ведь это совсем не так! Ну что из того, что вы хромаете, подумайте! - "Колдунья" увлеклась, и ее голос звонко разносился в ночи. Вы могли бы выбрать любую профессию. Мало ли таких дел, для которых неважно - хромой ты или нет, ведь правда?
- Конечно, правда, - покладисто сказал Матвей.
- Никогда не поздно начинать! Надо только поверить в себя! Вот взяли бы, например... и выучили какой-нибудь иностранный язык. Вы ведь ни одного не знаете, - сказала она убежденно, и Матвей не выдержал - расхохотался.
- Вы ужасно молодая, ужасно самоуверенная и совсем плохая колдунья! Он откашлялся и запел. - "Аллонз анфан де ла патри..."
И с чувством пропел куплет "Марсельезы", подчеркнуто грассируя.
- Вы знаете французский? - растерянно сказала девушка.
- Да, милая колдунья, я год работал в Алжире, был и во Франции, правда, недолго.
- А кем же... Кто же вы? - совсем растерялась она.
- В Алжире я был советником...
- Вы - дипломат?! - почему-то ужаснулась она.
- Нет, я был военным советником, точнее - пилотом-инструктором.
- Вы - летчик?! А как же... нога?
- Вот тут-то и есть главная ваша ошибка. Я не просто хромой, я без ноги, но вовсе не с детства, а всего шесть лет.
Девушка помолчала и вдруг захихикала.
- Ой, какая же я дура! Я думала - сидит такой бирюк в бороде, примуса починяет...
- Да это просто соседи иногда заходят, я и помогаю...
- Вы не сердитесь?
- Напротив! Вы меня повеселили. Я теперь знаю, как выгляжу со стороны.
- Нет, нет! Вы гораздо лучше выглядите, честное слово! Я все-таки чуть-чуть, совсем капельку колдунья, и я угадала, что вы не должны быть таким бирюком, что вы намного лучше и интереснее. Правда! Иначе разве я стала бы все это вам говорить?
Он засыпал с легким сердцем. Почему-то казалось, что в сущности жизнь прекрасна, в той самой своей потаенной сущности, столь редко раскрывающейся людям, она прекрасна и чудесна, то есть полна чудес и загадок, разгадывать которые заманчиво и радостно. С чистой душой, готовой верить любым обещаниям жизни, заснул он. И увидел сон о Единороге.
Увидел себя маленьким, лет семи, на краю леса. Замшелого, буреломного, сказочного леса. Матюша стоял на солнечной опушке, по пояс в траве и слышал, как в глубине, в чащобе хрустят под грузным телом ветки. Мальчик знал, что там гуляет Единорог, и не боялся его. Он сделал шаг к лесу. Близко, над самым ухом невидимая мать попросила: "Осторожней, сынок". Матюша кивнул и вошел в лес. Сразу на плечо ему спрыгнула золотая белка, прижалась к щеке гладкой шкуркой, обвила пушистым хвостом шею. "Эге-гей!" - раздалось издалека, и Матюша понял, что это спешат его друзья: Серый Волк и Иван-царевич. Волк был ростом с мальчика, с длинной шерстью, он пах по-домашнему - теплом и печкой. "Здравствуй, Волк", Матюша обнял его за толстую шею, спрятал лицо в шерсти, а Волк лизнул его щеку горячим мокрым языком. "Здравствуй, Ваня", - сказал мальчик, и царевич (с отцовским лицом - давним, запечатленным на фотографии военных времен, когда Матюши еще не было на свете, и никто не знал, ждать ли его) поклонился. Солнце острыми лучами проникало в лес, и каждый луч падал на яркую кровавую бусинку брусники. Шаги Единорога слышались рядом, но он не приближался, а словно кругами ходил, не спеша, уверенно - то ли время не пришло ему показаться, то ли просто гулял сам по себе. Белка перепрыгнула с Матюши на Волка и села на задних лапках у него на загривке. "Звал нас?" - спросил царевич, и мальчик кивнул. "Вы обещали взять меня в лес". - "Еще не пора, - печально сказал царевич. - Ты подожди немного". Совсем рядом шумно вздохнул Единорог, а затем тяжело повернулся, и шаги его удалились. Пока они не стихли, Матюша, царевич, Волк и белка молча смотрели в ту сторону, куда ушел Единорог. "Вот видишь, - сказал царевич, - еще рано". Матюша услышал тихий облегченный вздох и понял, что это мать, с опаской следившая за ним, отпустила тревогу и страх. "Хорошо, - покорно сказал мальчик. - Я буду ждать". И снова обнял теплого Волка, прощаясь.
Он отвернулся от друзей и, сделав всего несколько шагов, оказался на опушке, заросшей травами. Над ними летали бабочки, множество бабочек, и каждая оставляла короткий цветной след. Следы вспыхивали, исчезали, переплетались, путались, от этого в воздухе дрожало многоцветное марево, и спящий Матвей словно услышал мысли мальчика: "Вот лето кончится, а потом зима, а потом опять будет лето, я приду сюда и обязательно увижу его".
На этом сон кончился, но Матвей провидел, что продолжение есть, и оно казалось ему второй жизнью. И если от первой жизни он прожил большой кусок, то эта вторая - таинственная, манящая - только начинала свое медлительное течение, устремленное в баснословный край, исполненный сияния.
...Он проснулся с разгадкой. Как будто незримый покровитель нашептал ему, спящему, те слова, которые Матвей искал уже два года - бился, маялся, а найти не мог. И вот теперь все вдруг стало ясно - до деталей. Он окончательно понял принцип Машины. Теперь дело было за техникой, всего лишь за техникой, которая должна была воплотить принцип в реальность. Техника подвела Матвея только однажды, но теперь-то он знал, что тогда, во время катастрофы, не техника не сработала, а просто судьба, исполняя предназначение, повернула жизнь Матвея в иное русло. А теперь судьба вела его к удаче, и техника не могла подвести.
...Он тащил эту ветку тяжело, упрямо и с иронией думал: "Я похож на муравья", - ветка была в два человеческих роста длиной и толщиной, как нога толстяка.
- Вы такой хозяйственный, экономный, - сказала она нараспев и поднялась навстречу со скамеечки у крыльца. - Можно я помогу?
- Вот еще! - буркнул он недовольно и даже отстранил ее жестом.
Кинул ветку к дровяному сараю, отряхнул руки и закурил.
- С чего вы взяли, что я экономный?
- У вас же полный сарай дров, а вы все тянете... ветки, ящики...
- Понимаете, - Матвей присел рядом, - вот эта береза, например, моя ровесница или около того. Если ее распилить умело и топить тоже умело, то хватит на три, ну четыре зимних вечера. Представляете, целая жизнь прошла, а всего-то - на три вечера обогреть старуху да инвалида. А если на весь год - значит, нужен нам небольшой лесок. Он рос, жил, а мы его раз - и спалим. И чтобы вырос такой же, нужно еще лет сорок. Мне стыдно хороший лес жечь. Вот и хожу, как побирушка, по поселку и вокруг, ищу сухие ветки, деревья, старые ящики, заборы, доски - если губить, то отработавшее, послужившее, неживое. Чтоб справедливо было.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
