всем, что происходит в домах и даже в умах здешних обитателей! Откуда такая проницательность? А я даже не знаю, кто вы…
– Никто!.. Или, если хотите, вольный ветер. Либо лесной дух.
– Но даже у вашего волка есть имя, а у вас? Разве вас не крестили?
– Отчего же. Можете называть меня Жан…
– Это, как бы выразиться, звучит слишком уж односложно… Жан де… что дальше?
Он остановился, внимательно посмотрел на нее, и в первый раз она увидела, как он улыбается. Улыбка была удивительно юной, причем один уголок крепко сжатого рта поднимался чуть выше другого, что придавало ему слегка насмешливое выражение. В то же время глаза, обычно смотревшие жестко, теперь излучали мягкий свет.
– Спасибо, – сказал он.
– За что?
– Вот именно за это вельможное «де», что сорвалось у вас с языка.
Гортензия покраснела. Ценою жизни она не смогла бы объяснить, что ее заставило предположить в этом человеке благородное происхождение, несмотря на его дикарскую наружность. Может, надменная посадка головы, правильная речь или тонкие пальцы, а скорее всего – этот голос. Глубокий, низковатый, но иногда с проскальзывавшими в нем звонкими властными нотками.
Она остановилась, чтобы перевести дух, поскольку, несмотря на помощь повелителя волков, подъем оказался куда круче, чем она ожидала, а тонкий снежный покров сделал почву слишком скользкой.
– Ну так что же, – прошептала она. – Вы скажете мне свое имя?..
– У меня его нет. Для всех я – Жан, Князь Ночи… или Волчий князь. Этого вполне достаточно…
Она поняла, что большего он не скажет, и снова тронулась в путь. Через несколько мгновений они выбрались на дорогу недалеко от кареты. Но лишь для того, чтобы убедиться в отсутствии Жерома и одной из лошадей. Оставался, правда, второй жеребец, которого близость волка, не отходившего ни на шаг от своего хозяина, привела в ужас.
– Светлячок, домой! – крикнул Жан, бросаясь к обезумевшей от страха лошади. Дико поводя глазами, конь скалил желтые зубы и ржал. Однако волк, услышав голос хозяина, тотчас повиновался приказу, и вскоре бедное животное успокоилось. Тогда лесной человек выпряг его, оставив лишь уздечку и поводья.
– Я доставлю вас в Лозарг, – сказал он Гортензии, которая, стоя у края дороги, наблюдала, как он лихо справился с этой нелегкой задачей.
Успокоив лошадь, он одним прыжком вскочил на нее и протянул девушке руку:
– Ну же! Смелей! Вы будете держаться за меня…
– Но как же… карета? Мой багаж?
Он сухо рассмеялся.
– Кому здесь воровать? Жером вернется с людьми и другим колесом…
Ей удалось, опираясь на его мощную руку, вскарабкаться на лошадь и устроиться на ее широкой спине.
– Прекрасно, – одобрительно проговорил Жан. – Обхватите меня обеими руками у пояса и держитесь крепко. В любом случае мы не помчимся во весь опор.
Они тронулись шагом. Дорога, каменистая и неудобная, змеилась по лесу, опускаясь все ниже, туда, где, видимо, был выход из расселины. Шум горного потока, поначалу еле слышный, становился все явственнее. Меж тем ночь казалась светлее от выпавшего снега, хотя облака все еще клубились в вышине, словно бы нехотя сползая с мертвенно-бледного полумесяца; он все же давал достаточно света, чтобы глаз мог различить окружающие деревья, скалистые отроги и ручейки, в которые постоянно попадали конские копыта. Широкие сосновые кроны, черные ели и старые буки с корявыми ветвями высились вокруг, словно колоссы.
В горловине ущелья дорога шла вдоль потока, пенистым водопадом бьющегося внизу о черный скалистый берег, и чудилось, будто утесы – это злополучные странники, навеки застывшие под действием дикого и злобного заклятья.
Окоченев от холода, но вцепившись в своего спутника и радуясь исходящему от него успокоительному теплу, Гортензия представляла себе, что вступила на дорогу, ведущую к вратам ада, – настолько этот пейзаж был похож на подступы к потустороннему миру.
– Нам еще далеко? – спросила она таким слабым голосом, что его вряд ли можно было различить. Но волчий пастырь услышал. Он усмехнулся:
– Вам страшно?
– Нет. Холодно… К тому же что ни говори, а вокруг все кажется таким ужасным…
– Не надо бояться здешних мест. Красивее их нет нигде. Вы только дождитесь нашей весны, когда зажелтеют дикие нарциссы на лугах и расцветет голубая горечавка… Подождите, и вы вдохнете здешний аромат… В конце концов, вы сами рассудите! Взгляните! Вон там Лозарг!
Стены ущелья внезапно ушли вбок, словно потайная дверца. Перед ними под тонким снежным покровом появился холм, увенчанный массивным замком, где к четырехугольному донжону прилепились четыре круглые башни с выщербленными зубцами, одним своим присутствием отметавшие последние пять веков цивилизации. Замок выступал из ночи времен в нетронутой величавой надменности. У его подножия теснилось несколько построек, зажатых вкруг того, что некогда было передовыми укреплениями, но они не портили общего эффекта. Впечатление было неизгладимым.
Гортензии никогда бы не пришло в голову, что можно жить в таком обиталище. Она прошептала:
– Вы хотите сказать, что… это жилище моего дяди?
– Естественно. Разве замок вам не понравился? Как бы то ни было, он довольно красив… Правда, несколько обветшал.
Потрясенная увиденным, девушка ничего не ответила. Образ матери, пленительно легкомысленной, всегда занятой нарядами и удовольствиями, промелькнул в ее памяти, Контраст ее жизни в Париже с этим суровым свидетельством другой эпохи, холодным и безжизненным, был столь разительным, что Гортензия не могла подавить улыбку. Это, пожалуй, многое объясняло… Впрочем, по мере приближения к нему замок показался ей более приветливым благодаря огонькам, что поблескивали за узкими окнами. К тому же у его стен виднелись другие огоньки, они двигались и мерцали над дорогой, спускавшейся по холму.
– Вам на помощь уже спешат, – проговорил Жан, Князь Ночи. – Фермер Шапиу, его сын Роже и ваш кучер…
Когда же Гортензия призналась, что не в состоянии различить что-либо, кроме блеска фонарей, он рассмеялся:
– Я ночью вижу не хуже кошки, и притом далеко… Могу вас уверить, что они отправились на повозке, которую здесь называют «барота»: это двухколесная телега; так вот, в ней – все для замены сломанного колеса вашего экипажа. И кроме того – ружья…
Через несколько минут у подножия холма они встретили маленькую процессию; тут действительно была двухколесная телега, на ней сидели двое мужчин, третий ехал верхом. Все они застыли при виде всадника, который издалека выкрикнул:
– Ну что, Жером, ты, как всегда, ходишь в смельчаках? Твоя госпожа уже сотню раз могла бы сгинуть в лесу. Если ты всегда так оберегаешь тех, кого доверяют твоему попечению, я не могу поздравить маркиза с верными и исполнительными слугами.
– А нечего было туда соваться! – пробурчал тот, к кому
