– Это подлинники?
– Да. Два эти рисунка – подлинники. У нас небольшой музей и, конечно, много копий, но эти – подлинники.
Он гордо кивнул и остановился напротив эскизов. Двух небольших листков тетрадного формата.
– А сколько они стоят? – спросила я.
– Не знаю. В том смысле, что они – бесценны, понимаете?
Прибежал Владимир.
Мы поднялись наверх и громко открыли шампанское.
– За вас! За самое очаровательное явление в нашем городе! – провозгласил Владимир.
– Не только в вашем, – поправила я.
Шампанское было ужасным. Просто оно не было шампанским. Оно было газированным вином. Неплохим.
– Можно, я спою вам ещё раз? – спросил Владимир.
– Можно. – С каким же удовольствием я допила бокал до дна! У меня был очень тяжёлый день.
Владимир снова спел. Мне снова захотелось плакать.
– А что это значит? – спросила я. – «Я ищу под ногами солнечный свет. А нашу любовь я ищу в облаках». Вы пережили несчастную любовь?
– Нет, нет и нет! – закричал Владимир. – В том-то и дело, что нет! Потому что все в мире перемешалось, понимаете, Элла? Люди не находят свою любовь, потому что ищут её в облаках. И любовь, и счастье, все! А ведь все это рядом, это окружает нас, это наш мир! Он у нас под ногами!
– А в облаках только солнечный свет?
– Конечно! И ничего не надо менять местами!
Федор довольно улыбался. Он шепнул мне в ухо:
– Я давно не видел своего друга таким счастливым. Спасибо вам.
– Наверное, уже поздно, – спохватился Владимир, – наверное, мне пора.
– Наверное, вы хотите спать? – спросил Федор. – Ведь вашу машину всё равно не починить до утра.
– Спать? – Как раз спать мне не хотелось совсем. Как будто я и не проехала шесть часов по дороге Питер-Москва.
– Я останусь у Владимира. А вы устроитесь здесь, хорошо?
– Да, да, конечно, ты можешь остаться у меня. Спокойной ночи, Элла.
Они развернулись и как-то очень быстро оказались у двери.
– Постойте! Вы ведь ещё не показали мне остальные картины…
– Вы хотите, чтобы я показал их вам? Сейчас?
– Да, а что, ваши картины, как и ваш ларёк, на ночь закрываются?
– Нет. Конечно, если вы хотите…
– Федор, я все равно пойду, мне с утра на работу, но ты приходи. Я оставлю дверь открытой.
– Спасибо.
Я улыбнулась.
– Пойдёмте!
Я взяла с собой подушку и бокал шипучего. Устроилась посередине зала на подушке прямо с ногами. Мой педикюр был идеален.
– Петров-Водкин. Вам знакомо это имя?
Я промолчала. Сделала глоток.
– К сожалению, копия. Но отличная! Обратите внимание на организацию пространства! Вы знаете, для него пространство – один из главных рассказчиков картины! Вам нравится?
Мне нравилось. Такие яркие краски, как здорово видеть жизнь в таких ярких красках!
– Петров-Водкин считал живопись орудием усовершенствования человеческой природы.
– Вы думаете, человеческую природу надо усовершенствовать?
– А вы думаете, нет?
– Нет. Все просто, но удобно. Побеждает сильнейший. Зачем что-то усложнять, усовершенствовать?
– Элла, он умел читать судьбу по лицам.
– И что бы он прочитал на моём лице?
– Что не всё, что удобно, делает человека счастливым. Иногда это бывают абсолютно неудобные вещи.
– К счастью, редко.
– Совсем не редко. И побеждать нужно не слабейших…
– Сильнейших! Чтобы стать самой сильной!
– Чтобы стать самой сильной, надо победить себя.
Я смотрела на небольшую картину прямо передо мной. Бакст. Такие странные цвета. От них невозможно оторвать взгляд. Странная картина. Как будто я её уже где-то видела.
– Это похоже на сон, – сказала я, протянув руку в сторону Бакста.
Федор кивнул.
– Вы чувствуете живопись, Элла.
– Значит, я могу усовершенствоваться?
Он улыбнулся.
– Мне кажется, вы и есть совершенство.
– Спасибо.
– Посмотрите сюда. Мой любимый художник. Филонов. Он считал, что кубизм, посредством геометризации форм, навязывает миру свою волю. А художник-аналитик должен подражать природе. Тщательно прописывать каждый атом. Каждый атом, созданный природой, имеет право на своё место в жизни.
– Красиво.
– Очень.
– Каждый атом имеет право на своё место в жизни, – повторила я.
– И каждый красив по-своему. Но главное – не красота формы. Филонов учил изображать не внешний вид дерева, а его рост. Не лицо человека, а процесс его мышления. Понимаете?
– Понимаю. Какая необычная ночь!
– Необычная? – Он улыбнулся. – Честно сказать, да. Такая необычная ночь.
– И мне так хорошо здесь.
– И мне. Мне кажется, я всегда ждал именно вас, чтобы рассказать все это. И показать.
– Я не любила раньше музеи. Я, конечно, была в Лувре, и в д'Орсе, и в Прадо…
– Это невероятно! Вы были в Лувре, в Прадо?
– Да. И в Лондонском музее современного искусства, и Нью-Йоркском МоМА…
– И вы молчали?! Вы ничего мне не рассказывали?! – Он схватил меня за руки.
Что же ему рассказать, чтобы он не отпустил мои руки?
– Ну, там здорово, конечно…
– Какая вы счастливая!
Он отпустил их.
– У вас, наверное, такая интересная жизнь…
Я кивнула.
– Да, интересная. Только вот не знаю, что рассказать…
Мы смотрели друг на друга, и наши лица были так близки – и я наконец-то поняла смысл всех этих долгих часов, что я слонялась по музеям всего мира. Всё это было для того, чтобы однажды рассказать об этом Федору. В деревне Кошки. Держась за руки.
– «Мадонна» да Винчи очень маленькая, – вспомнила я.
– Да. – Его лицо приблизилось к моему.
– И она под пуленепробиваемым стеклом, – шептала я.
– Да, – шептал он.
– И вокруг всегда много народу.
Я взяла его голову в руки и поцеловала. Я целовала его очень долго. И никто из нас не хотел останавливаться.
II
– Доброе утро, Элла!
Как приятно, когда, проснувшись, сразу хочется улыбаться.
– Доброе утро, Федор.
Я поцеловала его глаза, нос, лоб. Я улыбалась.
Солнце светило через распахнутое окно, во дворе кричали петухи.
– Петухи! – с восторгом прошептала я.
– И куры, – подтвердил Федор, – и ещё коза. Её зовут Изольда.
– Какое подходящее для козы имя! – восхитилась я.
Я готова была восхищаться чем угодно этим утром.
– Что ты хочешь на завтрак? – Федор взял мою руку и нежно поцеловал пальцы.
– Маракуйю с чёрной икрой. И одну ложку овсянки.
Я улыбнулась.
– Эй, не грусти, я же пошутила!
У Федора было такое несчастное лицо, что я бросилась ему на шею.
– Я даже не знаю, что такое маракуйя, – сказал он.
– Зато ты знаешь, что такое супрематизм. – Я с удовольствием произнесла новое слово. – Так чем же мы будем завтракать?
– Маруся сейчас принесёт молоко и яйца. Я могу сделать тебе яичницу. Ты, наверное, не любишь яичницу?
– Обожаю! – воскликнула я. – Я просто обожаю яичницу! А кто такая Маруся?
– Соседка. Она приносит мне молоко, яйца и творог.
– Я обожаю Марусю!
Мне хотелось кричать и прыгать. И обниматься.
– И я обожаю тебя! Я обожаю тебя, Федор!
Он застенчиво улыбался. И всё время целовал мне руки.
– Как здорово, что сломалась моя машина! Тем более, что она вообще не моя!
– Мне не верится, что все это на самом деле…
– И мне не верится.
– Ущипни меня.
В дверь постучали. Невероятных размеров Маруся, с белой косой вокруг головы а-ля-Тимошенко, принесла молоко и яйца.
– Маруся, я вас обожаю! Мне так хотелось молока! – Я кружилась вокруг Маруси в огромной пижаме Федора. – Маруся, вы такая аппетитная!
Маруся подозрительно смотрела на меня и молчала.
Федор проводил её до двери.
– А это что? – Я стянула покрывало с большого холста, который был прислонён к стене у входа.
Очень красивый портрет. Молодая девушка держит в руках кувшин.
Я смотрела в глаза девушки, и мне казалось, что я знаю всё, о чём она думала.
– Это полотно может стать гордостью нашего музея, – сказал Федор. – Сестра художника выставила его на продажу, очень дёшево, ровно за столько, сколько ей нужно на операцию. Чтобы город мог купить эту картину и оставить её себе.
– И что город?
– Пока ничего. Но я надеюсь. Всё-таки они должны понимать, что за такие деньги…
– За такие деньги кто-нибудь купит её себе домой!
– Что ты! Это должно быть в музее. Это должны видеть люди.
– Ну, а где мой завтрак? Моя яичница? Хочу яичницу! Хочу яичницу!
– Бегу. Бегу делать тебе яичницу! Если тебе нужно что-нибудь ещё, только скажи. И я сразу побегу. Лучше даже специально что-нибудь придумай, мне хочется что-то делать для тебя. И как же тебе идёт моя пижама!
– Это потому, что она твоя.
– Это потому, что ты такая красивая.
– А вчера ты хотел меня усовершенствовать!
– Я был дурак!
– Яичницу! Яичницу!
Он поставил на стол глиняный кувшин с молоком.
Я пила молоко прямо из кувшина. Раньше я ненавидела молоко.
