ОКСАНА РОБСКИ
CASUAL
Casual (англ. ) — повседневное
«Судьба и нрав суть имена одного понятия».
Новалис
Данная книга является художественным произведением, все действующие лица и события которою вымышлены. Любое сходство с реальными людьми и событиями случайно.
1
У меня дрожали руки, когда я вышла из спальни, чтобы сказать мужу то, что собиралась сказать. Позади было девять лет совместной жизни, восьмилетняя дочь и молоденькая блондинка, с которой я встретила его в ресторане неделю назад.
— Давай поживем раздельно, — сказала я спокойно, глядя ему в глаза.
— Давай. — Он равнодушно кивнул головой. Я развернулась и пошла спать.
Вас когда-нибудь мучили муки ревности так, как мучили они меня? Если бы я была Данте, я бы пристроила эту пытку сразу после раскаленных сковородок. Или даже вместо.
Я не могла спать, я ела без аппетита. Я похудела без всякой диеты. Странно, но когда худеешь без диеты, все говорят, что «худоба у нее болезненная».
Я представляла собой жалкое зрелище, хотя мне казалось, что я держусь молодцом.
Я порвала все его фотографии.
На следующий день я их склеила. Разложила на полу в спальне и лила горькие-горькие слезы. Пыталась представить своего мужа с этой блондинкой в самых интимных ситуациях. Но почему-то не могла. Сознание отказывалось: видимо, оберегало мой нестабильный разум. Однако я не прекращала попыток. И если что-то вдруг удавалось, героически переносила боль, которую мне это причиняло. Я измотала себя окончательно, когда наконец раздался этот телефонный звонок.
Мое имя-отчество произнес в трубку сухой мужской голос. Затем этот голос сообщил, что мой муж погиб. Пять огнестрельных ранений. Два — в жизненно важные органы: легкие и голову. Во дворе нашего московского дома. Водитель в больнице, в тяжелом состоянии. Меня просили приехать дать показания. Выразили соболезнования. Я отвечала вежливо, без истерик. Повесила трубку. Воздух стал таким тяжелым, что легкие отказывались от него.
Казалось, что нить, связывающая меня с миром, оборвалась. Я была на крохотном шатком островке, где меня оставили абсолютно одну.
Я протянула руку к людям. В руке был телефон. На другом конце провода — подруга Вероника. Я сказала, что мой муж убит. Она не поверила. Я повторила. Видимо, повторила убедительно. Она ойкнула и явно не знала, что сказать. Что ответить подруге, которая вялым голосом сообщает, что ее мужа застрелили?
Я положила трубку. Она не перезвонила.
Я подошла к окну. Форточка была открыта.
Я сделала еще одну попытку прорваться во внешний мир: закричала. Через несколько секунд, когда воздух в легких уже заканчивался, я стала слышать свой голос. Я закрыла рот и зачем-то захлопнула форточку.
Придирчиво выбирала одежду в шкафу. Жена Сержа должна выглядеть сногсшибательно. Даже в милиции. Надела розовые шелковые брюки. Мне их купил муж.
Выйдя из подъезда, оглянулась. Мне было страшно. Перед тем как завести машину, заблокировала кнопки дверей. Всю дорогу смотрела в зеркало заднего вида. Похоже, меня никто не преследовал,
Помещение милиции оказалось еще хуже, чем в сериалах. Пахло мышами. Милиционеры были немолодые, но веселые.
Я спросила, сразу ли умер мой муж.
— А почему интересуетесь? — Опер подозрительно сощурил глаза.
Я не смогла ответить. Глупо объяснять, что после осознания того, что твой муж умер, становится очень важно, была ли его смерть достаточно легкой. Достаточно для того, чтобы сердце не разрывалось от жалости.
Третью пулю извлекли из кисти руки. Я представила, как он инстинктивно закрыл лицо рукой, на долю секунды отсрочив смерть.
Я поняла, что являюсь у них подозреваемой. Меня спрашивали про деньги, машины, дома, квартиры. И почему мы не живем вместе. И что произошло между нами. И какие у меня отношения с водителем.
При чем тут водитель?
Я попросила воды, мне было страшно.
Хотелось выйти на улицу, но они все спрашивали и спрашивали. Кто-то у меня за спиной одним пальцем выстукивал мои ответы на допотопной машинке. В голове крутились какие-то киношные фразы про адвокатов: «Я отказываюсь отвечать…» Но в этой обшарпанной комнате подобные фразы прозвучали бы просто нелепо.
— Вы знаете… — Во взгляде — интеллект на уровне выпускника ПТУ; наверное, даже взяток не берет, чего никак не скажешь про его коллегу. — Вы знаете, ваши соседи сказали, что водитель очень заботится о вас и у вас с ним интимные отношения.
Я молчала. Наверное, они решили, что мне нечего сказать. Мне и в самом деле было нечего сказать. Чтобы объяснить им, что их предположение — полный бред, нужно было достать фотографию Сержа и рассказать им историю нашего знакомства. И нашей любви. И нашей жизни. И про нашу замечательную дочь. И тогда бы они поняли. И, наверное, позавидовали бы. Так, как еще недавно завидовали нам все остальные.
И какими глупыми и нелепыми им показались бы подозрения по поводу меня и водителя.
Но я молчала.
Мне дали воды.
Через три дня мне разрешили забрать тело из морга.
Я сидела на полу, обхватив руками колени, и плакала.
Стемнело, а потом стало светать.
Звонил телефон, но я не брала трубку.
Что было очень удобно, морг оказался недалеко от нашей квартиры. Придерживая дыхание, я открыла дверь.
— У вас мой муж, я бы хотела его увидеть. Сидевшая за конторкой женщина даже не взглянула на меня.
— Не положено.
Она протянула мне часы, бумажник и фотографию. Нашу с Сержем первую фотографию. Я не знала, что он носил ее с собой. На обратной стороне моей рукой было написано: «Когда-нибудь… Мы не будем грустить ни о чем. Только друг о друге». Я расписалась в каком-то журнале. Снова захотелось кричать. Серж носил с собой мою фотографию.
В коридоре мне встретился лысый мужчина в белом халате. От него сильно пахло одеколоном.
Я протянула ему деньги.
— Помогите мне, пожалуйста. Мне очень нужно увидеть моего мужа.
Мужчина взял деньги и безразлично кивнул в сторону ближайшей двери.
— Идите. Номер семнадцать.
Я толкнула дверь.
Я наклонила голову, чтобы сузить радиус обзора. Я старалась не смотреть по сторонам, а только на номерки, привязанные к голым пяткам. Сначала по левому ряду, потом по правому.
Я изо всех сил старалась не запомнить это — вереницы голых мертвых тел по обе стороны от меня.
Вот он. Номер 17.
Я видела в кино, как люди с плачем бросаются на тела своих дорогих усопших.
Я стояла в оцепенении.
Мой муж, обычно безупречный во всем, что касается внешнего вида: наглаженная рубашка, начищенные ботинки, безукоризненная стрижка, — не мог оказаться в этой жуткой комнате, на этом столе, с номерком на пятке. Но это было его тело. Его пятка.
Я выбежала на улицу, и меня рвало на заднем дворике морга. Долго. Пока не стемнело.
Друзья Сержа взяли организацию похорон на себя. Мне только надо было выбрать ресторан для поминок и траурное платье. Оставшиеся до похорон дни я провалялась на диване в полном одиночестве. Ни с кем не общаясь.
Я никому не смогла бы рассказать, что я чувствовала. Потому что чувствовала облегчение. Ревность перестала терзать меня. И я была благодарна Сержу за то, что он погиб.
Конечно, мне было его невероятно жалко. И все на свете я отдала бы за то, чтобы смерть его была мгновенной. И чтобы ему не было больно и страшно.
Потом были похороны. И снова слезы. И слезы нашей дочери.
И траурное платье с черными очками. И перезвон колоколов на Ваганьковском. И прощание вдовы с умершим.
Я целовала его. И обнимала. И говорила ему что-то. И он благоухал туалетной водой, которую я принесла по просьбе патологоанатомов вместе с костюмом и обувью. И привычный запах его парфюма перемешался с запахом специального грима и чего-то еще, и я знала, что этот терпкий запах моего горя я не забуду никогда.
Я прощалась с ним.
Кто-то сказал мне потом, что я ласкала его так, что казалось - он должен ожить.
Но его похоронили.
А я вернулась домой.
На следующий день я попросила у Вики разрешения приехать к ней в гости.
Мужа Вики убили три года назад. В Праге. Она смотрела из окна второго этажа их дома, расположенного в пригороде чешской столицы, как ее Федор садится в машину с товарищами по работе. Больше она его не видела. Через три дня нашли тело и машину. Выстрел в затылок. Вика похоронила мужа и вернулась в Россию. Кредит за дом в Праге выплачен не был, и дом через несколько месяцев был конфискован банком. Вика не расстроилась. Все в этом доме напоминало ей о Федоре.
В Москве Вику встретил брат ее мужа — старший: он родился на две минуты раньше Федора.
Он принял Викиного сына, как своего. Он стал частью Викиной жизни. Основной частью — потому что, кроме него и сына, больше у нее ничего не осталось. Он помогал ей деньгами, купил машину, устроил ребенка в дорогой детский сад. Он принимал в воспитании ребенка самое активное участие — ни одно решение Вика не могла принять, не посоветовавшись с ним. Вскоре это стало тяготить ее. Иногда ей казалось, что вовсе не Федор был ее мужем, а его брат. Хотя он был женат. Жена его не любила Вику, но вынуждена была с ней мириться. Она говорила о Вике пренебрежительно и подсчитывала, во что их семье обходится Викина жизнь.
