Он улыбается, а я никак не могу сообразить, что за дискета, пока не догадываюсь: никакой дискеты нет, зато есть «мотивация внезапной остановки».
Завралась, дура!.
— Отдала. Сажали пить чаи, но я героически отбивалась. Очень скучали? Улыбка. Какая у него улыбка!
— Без вас — очень! А вообще-то интересно, любовался к-китоврасами…
Он вновь берет меня под руку; на миг я вся обмякаю, прижимаюсь к его крепкому плечу. Но сразу прихожу в себя. Нельзя — ничего нельзя. Нельзя заплакать, завыть, нельзя даже показать ему фотографию. У меня гость. Мы с ним гуляем, потом попрощаемся, я пожелаю сероглазому Магу спокойной ночи.
Выдержу?
Не сдохну?
Кто знает?
2
"Срочное. Вне очереди!
Прошу сообщить, какие объекты на территории города и области связаны с фамилией «Голицын» или сходными с нею.
Стрела. Экстренный № 258".
Я нажала «enter» и полюбовалась делом рук своих. Хорошо, если сегодня дежурит Пятый! «Экстренный» в полседьмого утра — удачная закуска к кофе. Забегает, извилиной своей фуражечной зашевелит, Голицыных взыскуя; это ему за «Воздух»!
Итак, запрос уже в «паутине», чайник закипел, значит, можно брести на кухню и мыть посуду. Вчера на это сил не хватило. Удалось лишь снять — бросить на пол — пальто и добраться до комнаты, после чего я (как была, в платье) рухнула на кровать.
Мертвая.
Ожила я полчаса назад, с удивлением обнаружив, что каким-то чудом умудрилась отдохнуть.
Во всяком случае, в голове обнаруживались разумные мысли, а не только шум прибоя и крики чаек. Тогда и села за компьютер, решив совместить приятное с полезным — и начальство потревожить, и дел? Капустняка вперед двинуть. Хотя с уверенностью утверждать, что доктора наук Крайцмана похитили «железнодорожники», еще рано.
Пока рано.
Кофе обжигал, и я с сожалением — в очередной раз — подумала, что Господь ведает, как наказать грешную рабу Свою. Хоть в крупном, хоть по мелочам. Вчерашний вечер, например. Изображать любезную хозяйку было настоящей пыткой. Интересно, заметил ли Игорь? Кажется, я слишком много смеялась. И слишком часто — как дурочка-лимитчица, первый раз попавшая в ресторан. Обидно, я ничего не помню из того, что он пел. Даже странно, разговор помню (учили запоминать, учили!), а вот песни — нет. Обидно! Не до песен было. Приходилось думать над каждым словом, каждым жестом, иначе бы не выдержала — сорвалась, завыла, а то и вовсе кинулась бы к нему, глупая старая баба, наговорила бы с три короба…
Ладно! Этот вечерок я еще припомню господину Залесскому! Пошаманить решил, духов из бездны повызывать! Проклятый городишко, скорей бы отсюда!..
На распечатку даже смотреть не стала. Потом! Эмма жива, здорова, остальное — потом. Лучше всего выволочь сюда самого господина бумагомарателя, сунуть ему под нос листочки — и пусть все объяснит. Сам! И про «научный опыт», и про все хорошее.
Оставалась пленка — проклятая пленка, которую без промедлений нужно переправить в неведомую даль. Еще ночью, перед тем как рухнуть на кровать, я решила стереть все, начиная с крика чаек. Моим шефам требуется разговор, а не голоса духов. Но сейчас, покрутив в руках диктофон, так и не решилась. Стереть — значит соврать, а за подобные вещи полагается визит «чистильщика». Никакие псы Егория не защитят: шлепнет «чистильщик» рабу Божью Стрелу — и мигом на вертолет, подальше.
Рутина, стандартная процедура.
Ладно, отправлю, как есть. Пусть Пятый сам разбирается!
Голова слегка гудела, и я не стала пить вторую чашку кофе. Уцелевшую булочку спалила пред ликом Анны Кашинской, которая в это утро выглядела особенно кисло. Точь-в-точь мое отображение в зеркале.
«…Вы, гражданин начальник, меня на пушку не берите! Видели меня там, не видели, а все одно — „мокруху“ не пришьете! Я на мокрое в жизнь не пойду. Западло это! Мы тут, в городе, даже „стволы“ не носим, разве не знаете, начальник? А почему не носим? А петому как работа наша горячая, не сдержишься — и вот уже Первач-суки за загривком…»
Магнитофон крутился, дуб дымил сигаретой (первый раз его с сигаретой увидела!), а на столе остывал чай. Не вечно же коньяк с ликером на работе хлестать!
Пленку добыл лично господин Изюмский, за что я сразу воздала ему хвалу. Мысленно, понятно, чтоб не зазнавался. А приплыла пленочка прямиком из городской уголовки, где не первый месяц благополучно, «висят» два «мокрых» дела. Очень похожие на наши: продырявленный пулями труп — и никаких «Первач-сук». Месяц назад кто-то из стукачков вывел оперативников на одного из «железнодорожников». Того видели в ночь убийства совсем рядом с местом происшествия. Крутые парни из угро как следует тряхнули субчика — и вот результат. Запел.
«…Так что не гоните чернуху, начальник! Не там роете! Вы среди „ганфайтеров“ пошустрите! Слыхали? Хлопцы Капустняка… Бывшие, понятно, Капустняк-то — аминь, вечная память! Вот его хлопцы как раз со „стволами“ ходили. Почему? А потому, что им боженька разрешил, ясно?..»
Я нажала на «stop», чтобы записать самое важное в протокол. Итак, «хлопцы Капустняка». Видимо, личная охрана или спецгруппа, вроде внутренней полиции. У «братвы» такое встречается.
— -Вот, блин, словечко выдумали! — недовольно скривился дуб. — «Ганфайтеры», мать их!
— Язык оторву! — вздохнула я. — Не им — вам, господин Изюмский. За «мать», чтоб неповадно было.
— Да ну, блин!.. — смутился племянничек, но я была неумолима.
— И без «блин»! А «ганфайтер» — это по-английски. Точнее, по-американски, так на Диком Западе стрелков Называли. Вестерны смотрели?
По виду дуба стало ясно, что слово «вестерн» тоже нуждается в переводе.
— Ладно, слушаем…
«… Только боженька у них живой. Понятливый бог. Он им и разрешает. Как чего? „Мокруху“, бля, разрешает, со „стволами“ ходить разрешает. А вот как, это уж вы сами, гражданин начальник, выясняйте. Может, жертвы особые, а может, просто боженька в законе. Да не знаю, какие жертвы! Не знаю! Кровь, говорят, нужна. Кровью этой их бог Первач-псам глаза вроде как замазывает. А не знаю кто; говорят, и все. И чья кровь, не знаю! Все, гражданин начальник, чего ведал, все как на духу! А мочить — западло, так что не я это, и кошка не моя!.. И вообще, по сторонам хранители мои, избавители от всяких властей и их мудростей, от всяких чинов и их подчинов, от всех мундиров и их командиров…»
— Дальше неинтересно. Эра Игнатьевна, — не став слушать заговор на «ментовские козни», известный всякому блатному, дуб выключил магнитофон. Отхлебнул чай, вновь скривился. — И как вы такое пьете, блин!..
— Зажигалку! — потребовала я и, получив требуемое, щелкнула кремнем. — А теперь — язык. Вытягивайте, вытягивайте!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
