В короткий срок из враждующих кочевых отрядов выросла грозная сила.
Расчленённая искусной рукой военачальника Чингиса на десятки, сотни, тысячи, десятки тысяч, двинулась она от голубых вод Онона в Северный Китай.
Как саранча прошла Орда, разорила, разграбила и, отягощённая добычей, ненадолго вернулась в родные степи.
А вскоре обрушились грозные кочевники на плодородные степи Средней Азии, растеклись быстрыми отрядами, разрушая древние города, неся жителям смерть и рабство.
Преследуя шаха Хорезма Мухаммеда, два темника, Джебе и Субэдэ, прошли огнём и мечом Северный Иран, вышли на Кавказ и, разбив военные силы Грузии, Ширванским ущельем прошли на Северный Кавказ. По пятам половцев монголо-татарские отряды дошли до Крыма, разграбили город Судак и устремились в половецкие степи. Навстречу неизвестному врагу вышли русские дружины. Жестокой была битва на Калке в 1223 году. И если бы не действовали русские и половцы порознь, не одержали бы ханы победу.
Перед лицом серьёзного врага - русских дружин - Джебе и Субэдэ увели свои отряды в Среднюю Азию.
Минуло двенадцать лет. Забылась горечь поражения на Калке. До удельной Руси отголосками доходили вести о страшных ордынцах, но то всё были вести, и никто серьёзно не думал, что придёт беда на Русь…
А она пришла. Пришла с походом Батыя, внука Чингисхана.
Разорил Бату-хан Рязань и Владимир, Москву и Суздаль, разграбил мать городов русских - Киев…
Там, где прошла монгольская конница, где двигалась со своими многочисленными стадами кочующая орда, на выбитой земле долго не росла трава…
Разграбив, разрушив многие земли, Бату-хан не увёл орду в Азию, а на привольных половецких степях, где круглый год были выпасы для скота, основал своё государство - Золотую Орду. Разбросалась она от Крыма до Хорезма и от Булгар до Северного Кавказа.
В низовьях Итиля, на перекрёстке торговых путей, руками согнанных со всего света ремесленников-рабов вырос город Сарай.
Пролегал через столицу Золотой Орды торговый путь из камских Булгар, русских княжеств и Крыма на Хорезм, а оттуда в Среднюю Азию, Монголию и Китай.
Брат Батыя, Берке-хан, выше по Итилю, на его рукаве Ахтубе, положил начало новому Сараю. С тех пор первый стал именоваться Сарай-Бату, второй Сарай- Берке. Оба города выросли в крупные ремесленно-торговые и культурные центры. Ремесло и торговля были источниками больших доходов ханской казны.
При хане Узбеке Золотая Орда достигла наивысшего расцвета. Её столицей стал Сарай-Берке.
* * *
Ханский дворец у самого берега Ахтубы. Восточные каменотёсы соорудили его лёгким, резным. Многочисленные башенки и переходы кажутся повисшими в воздухе. Дворец утопает в зелени сада.
И дворец и парк огорожены высокой глинобитной стеной. Там, за стеной, ещё стена и стража. Зорок ханский караул. Жизнь хана священна.
В ханском парке под навесом укрыты от дождя и солнца клетки с соколами, в стороне - загон с гепардами для ханской охоты.
От калитки до второй половины дворца, где живут девять ханских жён, ряды китайских роз. Они разных цветов - тёмно-бордовые и жёлтые, белые и чайные, красивые, как ханские жены.
Хан Узбек любит розы так же, как и жён. Но о нём нельзя сказать словами восточной мудрости: «Человек, любящий розы, мягок как воск».
Хан Узбек подобен кремню. То могли бы подтвердить сто двадцать зарезанных им родственников, вставших на его пути.
Хан Узбек лишён жалости, но розы и жены - его страсть…
За розами ухаживает русский раб, дед Петро. Когда- то, ещё при хане Тохте, угнали его татары в Орду, и стал он помогать китайцу-садовнику. Китаец умер, а дед Петро, перенявший его умение выращивать розы, остался при ханском дворце садовником.
Был он молчалив, имел жену-татарку и пользовался у хана Узбека большим расположением.
Каждое утро дед Петро вносил букет роз в ханскую спальню. Он мог непрошеным явиться на военный совет, где собирались самые важные ордынские начальники, поставить букет перед ханом и, не обратив на себя никакого внимания, выйти.
С утра до ночи сгорбленную фигуру деда Петра видели в саду. То он подрезал усохшие ветки, то по дощатым желобам пускал под деревья воду, то возился у роз.
Иногда, надев чистую рубаху и порты, дед, медленно переставляя босые узловатые ноги, брёл через весь Сарай в русский квартал помолиться в православной церкви.
Говел дед часто, но исповедовался только у протоиерея Давыда, одному ему открывал душу.
Когда сентябрьским утром хан Узбек вышел в сад, первым, кого он увидел, был дед Петро. Тот плетёной корзиной разносил под кусты роз перемешанную с перегноем землю, готовился к зиме. На обмытых дождём лепестках роз бисером сверкали тяжёлые капли. И таким же бисером рассыпались струи фонтана.
Крупнозернистый песок, которым посыпана аллея, хрустнул под ногами хана. Рысьей походкой он подошёл к деду, молча взял щепотку земли, потёр на ладони, удовлетворённо защёлкал языком: «Дзе[6], дзе!» Затем присел у куста, погладил бархатные лепестки и, от наслаждения закрыв глаза, прошептал:
- Гюльнэ…[7]
Так звали и его последнюю, молодую жену. Красивое имя! При мысли о молодой жене рот Узбека растянулся в улыбке. Красавицу жену привезли ему из Хорезма, дикую, как степной конь.
«Дзе, дзе! Молодец Кутлуг-Темир!»
За каменным забором раздались голоса, с шумом раскрылась калитка, и, подталкиваемые начальником караула, безбородым сотником Ахмылом, перед ханом появились четверо оборванных, обезоруженных ордынцев с повисшими на шее поясами, означавшими, что каждый из них отдавал себя на милость хану. Увидев великого хана, ордынцы распластались ниц.
Узбек поднялся, зло сверкнули его чёрные, как тёрн, глаза, гневно спросил:
- Они принесли несчастье?
Один из четырёх, старый десятник, поднял на хана глаза, отрывисто заговорил:
- Урусы в Твери побили нас. Твоего брата Чол-хана сожгли.
Узбек пнул носком в обезображенное от страха лицо десятника, прошипел:
- Шакал, рождённый поедать кишки своих предков, ты недостоин жить. Алыб-барын![8] А этим ублюдкам нашейте на спину войлок и отдайте женщинам, пусть они собирают навоз для топлива.
Стегая плетью, начальник караула погнал татар из ханского сада. Узбек прикусил губу, смотрел им вслед. Он не обращал внимания на стоявшего за его спиной деда Петра. Наконец, толкнув ногой корзину, зашагал во дворец.
Вскоре к ханскому дворцу съехались близкие хану нойоны и темники-багатуры. Стряхивая пыль с халатов и сапог, входили во дворец.
Немногим позже в зал, где на расшитых подушках узким полукругом расселись перед великим ханом знатные ордынские начальники, бесшумно ступая по мраморным плитам, вошёл дед Петро. Он неторопливо поставил в кувшин букет роз, прищурив глаза, поглядел на цветы. Ему нет дела, о чём говорят сейчас на ханском совете, он всего-навсего ханский садовник.
Темник Туралык зло хрипел:
- Надо послать на Русь все наши тумены, вытоптать копытами их нивы, убить всех мужчин, чья голова выше колёсной чеки, а их князей сделать нашими пастухами. Брать дань двойную, тройную!
Дед Петро не стал дожидаться, что станет говорить Кутлуг-Темир. Не глядя ни на кого, он, пятясь, вышел из зала.
* * *
«Город Сарай один из красивейших городов, чрезвычайно великий, на равнине, со множеством людей, в нём красивые базары и широкие улицы», - писал побывавший в столице Золотой Орды арабский путешественник первой половины XIV века Ибн-Батута.
Солнце стояло ещё высоко, когда князь Иван Данилович подъехал к Сараю. В небо тянулись остроконечные шпили мечетей, позолоченные кресты православных церквей. Тёмно-зелёным островом выдаётся ханский дворец. Голубым рукавом легла вдоль города Ахтуба. У пристани белеют паруса ладей.
- Вон русский конец, - указал дворский, - а вон татарский. А вон то - византийский. Тут у каждого народа свой конец, свои храмы, свои базары.
- Гляди-ко, как скачет, - показал кивком головы на направлявшегося к ним всадника боярин Добрынский.
Когда верховой приблизился, дворский промолвил:
- То сотник Ахмыл, начальник стражи. Его всегда к князю Юрию Даниловичу для догляда приставляли. Зело мздоимец.
Подскакавший конник твёрдой рукой осадил коня.
- Великий хан велел воинам тут стать, а князю и ближним людям жить в караван-сарае до его указа.
Иван Данилович повернулся к дворскому:
- Раз на то ханская воля, так тому и быть, а ты, Борис Михалыч, распорядись-ка насчёт возов с подарками.
Сарай встретил их шумом и гамом. По оживлённым улицам потоком тянулись повозки, груженные овощами и другой снедью, шли люди, гнали скот. Пыль висела сплошной завесой. Кричали ослы и верблюды, ржали кони, и во всё это вплеталась многоязыкая речь.
