открывали кошельки.
Нюра взглянула на грудастую Тоньку, на ее широкие плечи, затем на Александра, который доставал из кармана полотняных брюк бумажник, и обрезала:
— Ни рваных вам, ни целых! — И махнула рукой: мол, улепетывай.
Тонька остолбенела. Такого еще не бывало, чтоб подсобницы не давали на «обмыв»…
Отойдя, она оглянулась на Нюрку, бросилась дальше, крича не то удивленно, не то тревожно:
— По пять «рваных»! По пять «рваных»!
Александр посмотрел ей вслед, сжимая в руке бумажник, и закричал что есть мочи:
— Эй! Эй! — Он в три прыжка настиг Тоньку, сунул ей еще пятерку и приложил указательный палец к губам. Тонька чуть развела руками — так она обычно клялась: «Могила!»;
Нюра шагнула навстречу Александру:
— Я просила за меня платить?!
Я не за вас. Я в прошлый раз на дармовщинку…
У Нюры потемнело лицо.
— Заберите деньги, которые вы дали за меня! Выпивохи разгульные.
Александр взял из груды кирпич, швырнул его назад, расколов пополам.
— Нюра, сживут, — тихо произнес он. — Из века так повелось…
— Инякина поить?! Да старшого?
— Почему? Сообща, так сказать…
— Я не пью!
Александр схватил кирпич, скомандовал строго: — Раствор! Без комков!
Она захотела что-то добавить, он перебил ее голосом старшого: — Стоим много!:
Нюра раскидала, растерла сверху уложенного ряда раствор. Разбила лопатой вязкие и жирные, как глиняные, комки; один из комков не поддавался, — камушек что ли? Она взяла его рукой, отшвырнула.
Комки попадались и позже. Нюра измазала в растворе рукав платья. Александр посочувствовал ей:
— Работа наша грязная.
— Ладно бы, только работа была грязная, — неопределенно отозвалась Нюра.
На лицо ее упало солнце. Александр то и дело поглядывал на нее, словно никогда не видел Нюру, освещенную восходом.
Темный пушок над ее верхней губой влажнел. Он видел, Нюра еще не приноровилась. Зачерпнув раствор, она отводила руки с лопатой до отказа назад. Локоть ее ходил взад-вперед, как маховик. Наверное, так она работала локтями, когда забрасывала вилами сено на высокий стог или кидала снопы на молотилку. Здесь не требовалось такого усилия.
«Пообвыкнет…»
Он поглядывал на нее с гордостью. Сам того не сознавая; он гордился неуступчивостью Нюры, за которую искренне проклинал ее и как-то даже собирался поколотить.
Александру нравилось, как размеренно движется ее стянутое фартуком тело, худенькое, угловатое, как повязана марлевая косынка — чисто военная сестра. Он любовался ее плавными, размашистыми движениями, движениями крестьянки, которая не умеет работать вполсилы; он прислушивался к милому сердцу воронежскому говорку.
— Ученава учить… — цедила она сквозь зубы. — Лутче за кладкой сма-атри.
Так же мягко и нараспев акали дома мать, сестры, которых он уже почти не помнил.
Он принялся мысленно вторить ритму кладки.
«Нюра».
Рука его тянется за поставленным на ребро кирпичом. Поворот всем корпусом.
«Нюрок!»
Рука жмет на камень, как пресс. «Нюраша».
«Нюра…»
Достает кирпич, вокруг которого еще не улеглась, пыль.
«Нюрок!»
Александр надавливал на кирпич большим пальцем левой руки, ноготь на этом пальце почернел, вмялся, а сам палец развился, стал неимоверно сильным, «железным», как не раз жаловалась Тонька, подставляя лоб после очередного проигрыша в лото: Александр и щелчки привык отбивать этим пальцем.
Где-то постукивал топор, — видно, загодя готовили деревянный настил. По грубо сколоченной лесенке, гордо откинувшись, с лопатой наперевес, Нюра всходит на новый настил. Александр спешит за ней, кричит весело, сложив ладони рупором: — Эй, небо!
И «небо», чуть повременив, спускает им и раствор, и кирпич в железной таре. Рука Александра словно бы сама тянется за приготовленным Нюрой кирпичом.
«Нюра…»
Корпус Александра отклоняется под углом назад.
«Нюрок!»
Стена вырастает на удивление скоро, и с каждым новым рядом кирпича, с каждой новой захваткой растет Нюра в мыслях своего напарника, не подозревающего, что сам он в то же время в глазах Нюры летит куда-то вниз, под раскат…
«Выпивохи! — Нюра ставила кирпич торцом на кладку. — Ненажоры подвальные…» С сухим звуком приставляла к нему другой, бралась за лопату.
Раскидывала раствор, затем растирала лопатой комки, мысленно обращалась к ним:
«Вздулся, пустота. Был бы хоть камень… фальшивка!»
Нюра опускала лопату в бадью с раствором, поглядывая на мокрое лицо Александра.
«Щеки-то как в румянах. Что накрашенный. А брови головешкой подвел? — спрашивала она самое себя, словно бы забыв, как в недавнее время безуспешно пыталась стереть наслюнявленным пальцем «смоль» с торчащих во все стороны жестких бровей Александра. — А носина! Неужто у Шурани такой будет? — пугалась она. — И как я не побрезговала?!»
— Эй, небо! — снова кричит Александр с веселостью, раздражающей Нюру.
В ответ донесся на этот раз невыносимый визг:
— Куды?! Куды?!
Схватив Нюру за руку повыше локтя, Александр рванул ее к себе. На то место, где Нюра только что стояла, опускалась, покачиваясь на металлических тросах, бадья с раствором. Трос ослаб, коснулся раствора, давно пора было его отцепить. Нюра нетерпеливо дернула руку. Александр только сейчас увидел, что прижимает ее руку к своей груди.
Нюра вторично рванулась от него так, словно он намеревался столкнуть ее с восьмого этажа. Александр удивленно посмотрел на ее лицо и… вздрогнул, невольно скользнув взглядом по ее чуть отведенной назад руке в брезентовой рукавице, которая держала кирпич. «Что удумала?!»
Нюра тут же опустила глаза, ставя кирпич туда, куда и несла его, на кладку, — но поздно, Александр уже не мог уйти от этого мимолетного взгляда дегтярных глаз.
«Значит, так?!» — тяжело произнес он про себя.
Им начало овладевать бешенство. «Не пожалеешь?!»
Александр принялся класть остервенело, рука задела суровую нитку отвеса, он отшвырнул отвес в сторону, медная, с острым концом гирька упала на настил, покатилась, застряв между досками. Александр и не взглянул в сторону отвеса. Он хватал кирпичи и едва ль не в тот же миг бросал их на расстеленный раствор, словно они жгли ему руку. «Не знаешь, как Александр Староверов работает? Пожалеешь, ведьма!»
Возле него задержался Силантий. Старшой снял картуз, вытер рукавом холщовой рубахи лоб, поманил пальцем Гущу и похаживающего с топором в руках Тихона Инякина.
Тихон, который мостил каменщикам настилы, давно уж поглядывал в сторону Александра и его новенькой подсобницы.
— Каково с женой работать! Все соки выжмет.
Щербатый Гуща буркнул с присвистом: — Кто из нас смолоду перед девками пупа не рвал! — Приглядевшись к движениям Александра, он каменщик, все же не смог сдержать восхищения:
— Летают кирпичики!
Старшой покосился на Гущу и сказал горделиво:
— Как мотор! — Эти слова у старшого были самой большой похвалой. — И она… вроде девка натужливая. Что ж, совет им да любовь.
Старшого куда-то позвали. Он надел картуз и, уходя, произнес умиротворенно и задумчиво:
— Любовь — она, ребяты, известное дело, горы сдвигает и стены воздвигает…
Он вернулся тут же, торопливыми шагами. — Тихон Иванович! — встревоженно окликнул Инякина. — Тебя кто-то из властей разыскивает. Ты сам знаешь, что сказать… На закуску пущай на Шуркину стену придут взглянут. Мол, так и так… и мы не лыком шиты.
Александр скинул с себя рубашку и, голый до пояса, уже не говорил, рычал на Нюру:
— Постелистее клади! Комки!
Он
