— Нюра подавала железную ограду для балкона — у нее закружилась голова. Она отпрянула от края, медленно, держась за перила, сошла вниз, отыскала Силантия.
— Некуда деваться. Согласна к Староверову.
Стояли первые дни осени. На стройке работали без рубах — последнее тепло, — думали о дождях, о редких письмах из дому, где еще не управились с урожаем, об осенних свадьбах.
В думах и разговорах этого раннего, не по-осеннему душного утра не было и намека на события, которые надвигались на Заречье.
Александр Староверов являлся на стройку, по обыкновению, за полчаса до начала смены. Трамваи в это время были переполнены. Всю дорогу приходилось стоять. Перед работой Александр любил, взобравшись наверх, «поближе к богу, подальше от начальства», отдохнуть: позагорать, почитать книжку, растянувшись на дощатом настиле.
Волновали книги о войне, которая только кончилась. И десяти лет не прошло. О сталинградской битве. Если чувствовал, без вранья, перечитывал. Виктора Некрасова, Василия Гроссмана.
В этом году на книги был особенно большой спрос. Заголовки некоторых намекали, а то и прямо указывали на переменчивость природы, погоды, на оттепель. Газеты писали об этих книгах больше с ожесточением.
«Не нравится, значит, кто власть против шерсти…»
Афиши, расклеенные по всему городу, звали на сатирические пьесы, которые никогда не видал. Названия задиристые «Голый король.», «Опаснее врага». На что намекают?
Многое оставалось неясным. В газетах и журналах говорили о сталинском времени, будто шли по свежей кирпичной кладке. Шаг ступят — остановятся: не загреметь бы с высоты…
Не схватило, значит, еще кладку. В конце концов Александр вернулся к книге нерушимой, как храм, сложенный древними мастерами: «Борис Годунов».
Ныне взял с собой на подмости неведомое ему «Дело Артамоновых» — библиотекарша рекомендовала. Лежа на спине и беззвучно шевеля губами, читал о подгулявшем на Нижегородской ярмарке купце, который рвался на волю, крича: «В Магометы хочу!..»
— Ох, непонятно… От больших денег…рехнулся, что ли?…
Часы показывали семь утра, а кирпичи уже нагрелись. Видно, они и не остывали. В ящик с раствором словно горячей воды плеснули. Александр сгреб рукой немножко раствора, растер его между пальцев. Мягок. «He раствор — целебные грязи», — удовлетворенно подумал он.
Александр напился из ведра, стоявшего поодаль. Вода была тепловатой и попахивала хлором. Он хотел плеснуть остатки на лицо, шею, но взглянул на мокрую спину заканчивавшей смену подсобницы и отошел ведра: «А то ее снова за водой погонят…»
Сняв рубашку, бурую от пота на лопатках, он, привязал ее к ржавому анкерному пруту, с закруглением наверху, торчавшему из кладки. Рубашка затрепетала над стеной как флаг.
— Шурка открыл осеннюю навигацию! — весело крикнул сменщик его, который торопился выработать в оставшиеся полчаса свой раствор. — Куда вечером поплывешь? Опять в ясли?
Александр кивнул, растянулся на спине.
Чуть попахивало гарью. Наверное, внизу асфальтируют дорогу. Ветер несет мимо сероватый дымок. Небо — голубень. Ни облачка. Если смотреть на него — будто лежишь на палубе парохода. И кричат вокруг, как на пароходе, гулко: «Зачаливай! Зачаливай! Вира! Майна!» Только визгливый голос такелажницы Тоньки «шамаханской» портит впечатление, Она орет крановщику по-своему: «Алло! Алло!» — что значит «вверх» — и нервно: «Куды! Куды!» — понимай как «стоп». Куриные мозги, даже термины освоить кишка тонка!
Ветер теплел. Волосы лезли на глаза. Грудь точно ласкал кто. Благодать!
До него донесся зычный голос Силантия: — Гуща, на санузел…Мало что Ермак насоветует. Он со своей верхотуры кирпича не видит, а мы кирпич цельный день в руках голубим. Делай, как я сказал. Шурка, гони капиталку!
Александр чуть приподнял взлохмаченную голову, оглядел капитальную стену, начатую им вчера. Класть «капиталку» — одно удовольствие: ни оконных проемов, ни дверей. Разгон! Нынче попашем.
— Шурка! — вновь услышал он. — Шу-урка! Спишь, леший? Вот тебе подсобница.
Александр медленно перевалился на живот, стал отжиматься от настила на мускулистых, широкой кости руках. Вдруг он припал к настилу, прижался к нему, словно в него, Александра Староверова, целились.
Возле Снлантия стояла она. Маленькая, в большом фартуке из мешковины. На голове марля до бровей. Точно, забинтованная!
— Покажи ей, что к чему… — Силантий приподнял топорщившиеся во все стороны белые брови: подмигнул что ли? — И вообще, приру… кхе!.. приучай.
Александр облизнул сухие губы. — Пошли, Нюра.
— Пойдемте! — наставительно произнесла она, не трогаясь с места.
Александр повторил послушно:
— Пойдемте. Вон наша «захватка».
Они двинулись по плитам перекрытий, по скрипящим настилам к своему рабочему месту, своей «захватке», как говорят каменщики..
Нюра огляделась. Вдали серела ставшая уже привычной столица, Москва-река, слепящая глаза. Восход отражался в верхних боковых стеклах домов, — казалось, город занимается огнем.
Непримиримо поджатые губы Нюры смягчились.
— Профессия наша хорошая, — заметил Александр. — Все время на свежем воздухе. Опять же виды…
— Слышала уж!
Александр нагнулся, взял моток бечевки и, встав коленями на стену; стал зачаливать шнур — натягивать его вдоль всей стены, чтобы кладка была ровной, не пузатилась, не заваливалась. Нюра хотела помочь ему — он прикрикнул на нее голосом старшого:
— От края! — И спокойно, но столь же категорично добавил: — Без моей команды — никуда. Я теперь отвечаю за вашу жизнь.
Теперь вроде самое время было посвятить ее в историю кирпичной кладки, начав издалека, со времен знаменитой Китайской стены. Но вместо этого, приблизясь к Нюре, он, неожиданно для самого себя, жарко зашептал о том, что скоро они дом начнут строить. Для свого треста. Выделят нам комнатку.
Нюра присела на угол железной бадьи, поглядывая на него терпеливо, с горестной улыбкой, прислушиваясь к голосам вокруг себя.
— Раствору давай! Раствору, че-орт!
— Вира! Вира!
Слух ее внезапно выделил в гомоне утра резкий, гортанный голос.
— Алло! Алло!.. Куды?! Куды!
Она зло перебила Александра:
— Неча болтать! Показывайте, что делать.
Александр умолк на полуслове, взял широкую, совком, лопату, которая лежала в бадье с раствором, почему-то взвесил ее на вытянутой руке и откинул в сторону.
— Соня! — крикнул он вниз, сложив ладони рупором. — Ты кончаешь? Дай свою пух-перо.
Нюра шагнула к бадье, взяла откинутую Александром совковую лопату, так же покачала ее на вытянутой руке; встала, опершись двумя руками о черенок, и всем своим видом показывая, что она готова немедля класть на стену раствор и не каким-то там «пух-пером», а вот этой тяжелой совковой лопатой.
Спросила излишне громко: — Начали?
Надев рукавицы, Нюра снова взяла совковую, примерилась, загнала ее в раствор по шейку лопаты и — не смогла даже выдернуть оттуда.
— Это вам не песочек! Подсекайте раствор, как рыбу подсекают, — бросил Александр через плечо, протягивая руку к кирпичу.
Их отвлек от работы гортанный возглас. Тонька бежала вдоль кладки с кепкой в протянутой руке:
— По пять «рваных»! По пять «рваных»!
Она остановилась возле Александра, приветствовала его с подчеркнутой веселостью:
— Бог дает день, а черт — работу» По пять «рваных»!
Нюра уже знала, — «рваными» назывались деньги, предназначавшиеся на пропой. Хотя женщин на «обмыв», как известно, не приглашали никогда, они безропотно
