Безусловно, героиней дня стала миссис Брэмстон. Коронер оказался не готов к встрече с ней, а она, воспользовавшись тем, что он застигнут врасплох, обрушила на него поток беспорядочных сведений, о которых он не спрашивал и слышать которые не желал. Затем пришла очередь незнакомых людей – из лондонской конторы Бразерхуда, из страховой компании, представителей кредиторов, а также представителей железнодорожной компании, подолгу распространявшихся о том, что по чистой случайности вывалиться из поездов их компании невозможно. В сущности, никому из них, по-видимому, не было ровным счетом никакого дела как до обезображенного храма человеческой души, лежащего в соседней комнате, так и до того, взывает оно к небесам об отмщении или нет. Значение имели лишь два момента: будет ли платить страховая компания и причитается ли компенсация с железнодорожной компании. Как выяснилось, у Бразерхуда не было в этом мире ни родных, ни друзей, поэтому, пожалуй, не удивительно, что его смерть сочли самоубийством. Однако и Мерриэтта избавили от сомнений и опасений: в последнее время в конторе замечали, что Бразерхуда что-то беспокоит, он жаловался на головные боли и даже как-то раз прикрикнул на лифтера: «Да отойдите же с дороги, черт бы вас побрал». Он покончил с собой явно по причине душевной болезни, поэтому ничто не мешало Мерриэтту организовать похороны.
На состоявшейся позднее встрече товарищей, желающих обсудить дело, Мерриэтт казался помолодевшим на пять лет. Странно, размышлял Ривз, как в некоторых натурах стремление порождает мысль. Не далее как вчера вечером Мерриэтт рвался исследовать свидетельства убийства, чтобы отделаться от навязчивой идеи самоубийства; теперь же, когда акт самоубийства был признан безоговорочно, он не проявлял желания это оспаривать.
– Это загадка, – твердил он, – и вряд ли мы когда-либо разгадаем ее. Если бы мы могли выследить Давенанта, нам было бы чем заняться далее. Но теперь, когда нам известно, что Давенант – вымышленный персонаж, к чему беспокоиться? У нас нет никаких улик, способных помочь нам в дальнейших действиях. Если, конечно, вы не хотите отправиться в полицию и рассказать там все, что вам известно.
Но на это Ривз не соглашался. С тех пор как он служил в военной разведке, а полиция проявляла очевидное безразличие к его предостерегающим письмам, Ривз ждал подходящего случая, чтобы доказать полицейским, как они ошибаются.
– Осталось одно или два обстоятельства, – указал он, – которым еще предстоит найти объяснения. А именно: зашифрованное послание, найденное в кармане Бразерхуда, и список на его обороте: всего четыре слова – и множество предположений. А также мяч для гольфа, который мы нашли на насыпи: вот эта настоящая улика у нас в кармане.
– Не бог весть какая улика, – возразил Гордон. – Оставьте этот мяч валяться где-нибудь, и каждый третий в этом клубе будет готов забрать его себе, как свою давно потерянную собственность.
По-видимому, Кармайклу было суждено и впредь ошеломлять их неожиданными заявлениями. В этот момент он вдруг заметил:
– Знаете, а ведь это не все улики, которыми мы располагаем. Еще одна вывалилась из кармана бедняги Бразерхуда, пока кедди переносили труп в сарай для инструментов. По крайней мере, кедди сами так сказали, но лично я полагаю, что юные негодники обшарили его карманы…
– Но с какой стати им это понадобилось? – спросил Ривз.
– Ну вы же знаете этих кедди – их развращает род занятий. Не то чтобы я свято верил в ценность учебы, однако чем больше мальчишки ходят в школу, тем меньше проказничают. А эти двое, по-моему, сами додумались порыться у покойного в карманах.
– И оставили там четыре шиллинга, – напомнил Гордон.
– Да, забрать деньги они побоялись: в их представлении кража денег прочно связана с тюрьмой. Но от кражи других вещей они не удержались; по-моему, они могли бы рассказать, почему кисет был пуст, а в портсигаре осталась всего одна сигарета – они слишком сообразительны, чтобы полностью опустошить и то, и другое. Знаете, ведь не так много времени прошло с тех пор, как в Корнуолле отказались от «берегового права»[15]. Помнится, я имел прелюбопытную беседу с одним человеком в гостинице «Логгер» в Фой…
– Вы собирались рассказать нам про улику, – мягко прервал Гордон.
– Ах да: один из кедди позднее обратился ко мне – тот, которого другой звал Имбирем. Странно, почему рыжим мальчишкам достается такое прозвище? Ведь, если вдуматься, имбирь имеет зеленовато-желтый оттенок… так о чем я? Да, он принес мне снимок, сказав, что тот выпал из кармана покойного, пока они несли труп. Но видите ли, это практически невозможно, так как мужчины носят снимки в нагрудных карманах, а содержимое нагрудного кармана может выпасть лишь в том случае, если перевернуть мужчину вверх ногами и потрясти. Видимо, Имбирь побоялся скрыть то, что посчитал уликой, – он сам так назвал ее, – но и нести ее в полицию не хотел, поэтому отдал мне.
– И что же вы?
– Она здесь, у меня в кармане, – заметьте, в нагрудном. Сказать по правде, я немного рассеян, поэтому вспомнил про фотографию только на коронерском расследовании и решил, что уже слишком поздно упоминать о ней при всех.
– Кармайкл, – с предельной серьезностью произнес Гордон, – если вы не выложите этот снимок сейчас же, полагаю, придется перевернуть вас вверх ногами и потрясти.
– Конечно, конечно. – Кармайкл сунул руку в карман и со всяческими предосторожностями извлек из пухлой записной книжки предмет, вызвавший нетерпение слушателей. Это был погрудный портрет молодой женщины с тонкими и, наверное, в жизни красивыми чертами лица. Фотоаппарат не лжет, но фотоаппарату местного фотографа обычно бывает непросто говорить одну лишь правду, а снимок был сделан мистером Кэмпбеллом, студия которого располагалась не далее чем в Бинвере. Между тем женщина была запечатлена на снимке отнюдь не в первом цвете юности, а прическа (как и видимая часть платья) указывала, что фотографию сделали примерно десять лет назад. Ни инициалов, ни других надписей на снимке не обнаружилось.
– Ну что ж, – заговорил Ривз, пока находку передавали из рук в руки, – это еще не значит, что мы хоть сколько-нибудь продвинулись вперед. Но мы, кажется, узнали о той стороне жизни Бразерхуда, о которой на коронерском расследовании ни словом не упомянули.
Гордон пожал плечами.
– Только представьте себе: некто внезапно отдал концы, а люди собрались и роются в его прошлом, судят о нем по старым фотографиям и памятным вещицам, спрятанным в дальних углах ящиков комода! Нет, надо уничтожать их, определенно надо уничтожать их все до единой.
Но Ривзу была чужда сентиментальность; он походил на ищейку, ведущую носом по следу.
– Посмотрим… – задумчиво произнес он. – Что-то я не припомню фамилии нынешнего бинверского фотографа.
– Вы найдете ее, – подсказал Кармайкл, – у себя над головой.
Смысл его слов дошел до Ривза не сразу.
– Да, точно – Кэмпбелл, – спохватился он. – Итак, если кто-нибудь из нас отправится в Бинвер, объяснит, что нашел этот снимок, и спросит, не будет ли мистер Кэмпбелл так любезен сообщить нам адрес, по которому этот снимок был отправлен, чтобы мы могли вернуть его, уловка должна сработать. У фотографов есть своя профессиональная этика, но в нашем случае я не вижу оснований для отказа.
– Я не прочь съездить туда, – отозвался Мерриэтт. – Вообще-то мне как раз туда и надо, встретиться с одним человеком по делу.
– Боже упаси меня, – заметил Ривз, – от каких бы то ни было дел с жителями Бинвера!
– С этим человеком вам все равно рано или поздно придется иметь дело.
– Почему это? Кто он такой?
– Гробовщик, – ответил Мерриэтт.
– Гробовщики, – подхватил Кармайкл, – ужасно оклеветаны в литературе. Их вечно изображают исполняющими свои обязанности мрачно или с подчеркнутым цинизмом. На самом же деле я слышал, что нет более внимательных или деликатных людей.
– Я вернусь минут через сорок пять, – пообещал Мерриэтт, бережно убирая снимок. – Кармайкл, надеюсь, в мое отсутствие вы не предоставите никаких новых улик.
Когда Мерриэтт ушел, а Кармайкл решил прогуляться до бильярдной, Ривз остался ерзать в нетерпении и обсуждать возможное значение недавней находки.
– Странно, – начал он, – как можно годами вести двойную жизнь в клубе, подобном нашему, и не иметь ни малейшего представления о том, кто находится с тобой рядом. Мы – целый мир в себе, и лицо постороннего человека ничего нам не говорит; скорее всего, даже имя не сказало бы. Но чего я сейчас не понимаю в этой фотографии, так это… насколько давно она была сделана, по-вашему?
– Увы, я не знаток дамских мод, но несомненно, снимок довоенный.
– Вот именно. А Бразерхуд появился здесь лишь в самом конце войны, по крайней мере, тогда он вступил в клуб – я выяснял у секретаря. Давенант же вступил в него еще позднее, год или два назад. Когда человек находит здесь дом, подразумевается, что он приехал исключительно ради гольфа. Но похоже, Бразерхуд, или его призрачный двойник Давенант, к тому времени уже успел познакомиться с обществом Бинвера – по крайней мере, настолько, чтобы обзавестись снимками местных красоток.
