— Да, это была величайшая глупость, — проговорил сам себе молодой человек, — увы! Не первая и, вероятно, не последняя. Но, в сущности, я прав. Если кто-нибудь посмеет в моем доме поносить мое отечество, то опять будет немедленно выставлен за дверь, будь он хоть десять раз миллионером!
И, упрямо тряхнув головой, он повернул на дорогу в Эберсгофен.
Между тем гости подъехали к крыльцу, где были встречены молодой четой. Их пригласили в гостиную, поболтать до обеда. Вдруг Морленд обратился к своему зятю:
— Был у вас сейчас архитектор Зигварт?
— Да, он был у моего отца. Вы с ним знакомы? Наверно, встречались в Берлине?
— Нет, я видел его вчера в Эберсгофене.
— Ты там останавливался, папа? — спросила Алиса. — Мы были поражены, что ты так внезапно приехал, даже не приказав выслать экипаж прямо на станцию.
— У меня были на это свои причины, — последовал лаконичный ответ.
— Архитектор Зигварт? — переспросил Берндт, — разве он теперь в Эберсгофене? Впрочем, ему нельзя было оставаться в Берлине.
— Нельзя? Почему? — с удивлением спросил Бертольд.
— Может быть, мне следовало бы промолчать, но так как этот Зигварт имеет, по-видимому, отношение к Равенсбергу, то будет, пожалуй, лучше сказать вам всю правду. Подобные типы охотно заводят знакомства со знатными домами, чтобы впоследствии извлечь из этого выгоду. Случилась неприятная история. Вы ведь видели мою новую виллу в Берлине?
— Разумеется! Архитектор Гунтрам создал настоящее произведение искусства.
— Да, я того же мнения, да и весь Берлин также. Но Зигварт заявил претензию на проект виллы как на свою собственность.
— Зигварт? — воскликнул Бертольд. — Но, мне известно, он ученик Гунтрама.
— Совершенно верно! Он уверял, что, закончив этот проект и уезжая в Италию, оставил его среди других чертежей у своего учителя. Надо иметь большую смелость, чтобы, будучи молодым никому неизвестным и ничем себя не зарекомендовавшим человеком, обвинить в подобном выдающегося архитектора. А Зигварт именно это и сделал.
— Это невозможно! — воскликнул Бертольд. — Что же ответил на это Гунтрам?
— Он отнесся к делу слишком мягко — посмеялся и сказал, что от человека в его положении нельзя ожидать, чтобы он серьезно отнесся к подобному обвинению. Зигварт всегда отличался эксцентричностью. Возможно, что и у него был составлен подобный проект, и на этом основании он выдумал всю эту историю. Это просто какая-то мания величия. Я смотрю на это дело как на вымогательство, которое надо пресечь самым жестким образом, но Гунтрама никак нельзя было заставить сделать это.
— Шантаж в отношении своего учителя!.. Это отвратительно! — в голосе Алисы прозвучало глубочайшее отвращение.
Ее отец, не проронивший до сих пор ни слова, обратился к зятю и сухо спросил:
— Ты, разумеется, на стороне Гунтрама, потому что уже давно знаком с ним?
— Но, Вильям, тут и речи не может быть о том, чтобы быть на чьей-либо стороне, — вмешалась госпожа Берндт. — Всякая попытка отнестись к этому делу серьезно была бы оскорблением для Гунтрама. Ты ведь знаешь, какое положение занимает он в Берлине. Чего он только там не построил!
— Да, даже слишком много, когда-то он был в большой моде, но это уже давно прошло. Ваша вилла — гениальное произведение, но совершенно не в его стиле, потому что все, что он создавал до сих пор, — дешевка.
— Эта история кажется мне совершенно невозможной! — воскликнул сильно взволнованный Бертольд. — Зигварт! Да ведь я знаю его с самого детства! Он и подобное обвинение просто несовместимы.
— Мне известны все подробности от самого Гунтрама. следовательно, из самого достоверного источника, — возразил Берндт. — Он еще пощадил молодого человека, огласив дело лишь в узком кругу, где, разумеется, все отшатнулись от юного архитектора, и ему оставалось только уехать из Берлина.
Появление старого графа положило конец разговору. Он приветствовал родственников своего сына с обычной элегантной вежливостью, но на этот раз в ней замечалась некоторая сдержанность. За обедом все по какому-то молчаливому согласию избегали затрагивать тему, которая явно вызывала общее раздражение.
Глава 6
Графенау не мог сравниться с гордым Равенсбергом. Это было дворянское поместье средних размеров, расположенное в очень красивой местности. Замок стоял на возвышенности, с которой открывался вид на широкую реку, на деревню Графенау, приютившуюся между лугами и плодовыми садами, и на равенсбергские леса, темной стеной обрамлявшие горизонт.
В самом Графенау не было больших лесных угодий, а потому там хватало одного лесничего, жившего в «Совином гнезде».
Маленький охотничий домик в лесу, носивший это название и построенный в стиле рококо, некогда отличался изяществом и грациозностью. Теперь он стоял среди своего зеленого окружения, запущенный и близкий к полному разрушению как забытое воспоминание прошлого. Барон Гельфенштейн, много лет тщетно боровшийся с разорением, с трудом сводил концы с концами, не имея денег на ремонт домика, в котором его предки часто собирались на веселую охоту. Благодаря великодушию нового владельца Графенау, он нашел себе здесь приют и мог кое-как жить на свою небольшую пенсию. Здесь доживал он свои последние дни с молоденькой внучкой и старой служанкой, которая вела хозяйство. Кроме них в охотничьем домике жил еще старый лесничий со своим помощником.
Большая средняя комната с балконными окнами, выходившими на большую террасу, еще сохраняла следы былой роскоши. Выцветшая живопись на потолке, подслеповатые зеркала в потускневших золотых рамах, потрескавшийся и облупившийся мраморный камин — все напоминало о прошлом. Перенесенная из замка мебель была так же стара и потерта, потому что все лучшее было продано с аукциона.
Барон Гельфенштейн сидел у окна в большом кресле, из-за совершенно седых волос и глубоких морщин он казался дряхлым, измученным стариком. Против него сидели граф Бертольд и Алиса. Равенсберги всегда дружески относились к своим соседям и теперь считали своим долгом быть предупредительными со стариком, пережившим такое тяжелое горе. Старый граф уже навестил соседа, сегодня Бертольд привез представить барону свою молодую жену.
Алиса ничего не имела против этого визита. Ей была известна судьба прежнего владельца Графенау, принадлежавшего теперь ее дяде, и она тоже считала необходимым уделить старику внимание. Но ей было больно смотреть на человека, лицо которого носило следы пережитых им нравственных и физических страданий. Ей, выросшей в блеске и роскоши, впервые в жизни пришлось близко столкнуться с такой печальной судьбой. Она уже подыскивала предлог сократить свой визит, как вдруг средняя дверь со всего размаха распахнулась, и в комнату вбежала девушка с развевающимися локонами и бросилась к старому барону, крича:
