Юдхиштхира с сомнением покачал головой:
— О, прекрасная супруга, ты так же похожа на прислужницу, как полная луна на масляную лампу. Твой взгляд, слова, каждый жест — все свидетельствует о твоей привычке самой распоряжаться сотнями служанок. Никакое платье не спрячет твоего высокого происхождения.
Но уговоры всех пятерых братьев оказались совершенно бесполезны против смиренного желания Кришны Драупади выполнить дхарму жены. Вот так и случилось, что на тринадцатый год изгнания Пандавов к царю Панчалов Драупади вернулись жрецы и слуги его прекрасной дочери, а в Двараку прибыл большой отряд телохранителей с пустыми колесницами царевичей. И сказали слуги, что Пандавы покинули своих сторонников и местопребывание их неизвестно. Но дваждырожденные с тех пор хранили их священные огни во дворце Драупади, и царь Ядавов Кришна принял под свой державный зонт их верных кшатриев.
Все ждали возвращения властелинов Индрапрастхи.
Около года прожили мы при дворе Вираты. Для нас с Митрой это время было заполнено нелегкими повседневными трудами, тяготами военной службы. Вместе с воинами-матсьями мы объезжали границы обширного царства, несли караульную службу во дворце, ухаживали за лошадьми, ели и спали вместе с другими солдатами и постепенно забывали о том, что такое вольная жизнь. Но не повседневные труды угнетали нас, а ощущение собственной потерянности. Пятерым царевичам в изгнании было не до нас. А мы, оторванные от своих наставников, чувствовали себя словно рыбы, выброшенные на сушу. Нам не хватало ощущения чистого потока брахмы. Нам было запрещено предаваться созерцанию, раскрывать чакры и вообще тщательно следить, чтобы как-нибудь невзначай не выдать свои способности. Пандавы боялись, что какой-нибудь дваждырожденный может случайно оказаться в этих краях и узнать пятерых царевичей. Это было бы равно катастрофе, поскольку никто не сомневался, что Дурьотхана не оставит попыток отыскать своих соперников. Поэтому мы с Митрой, опасаясь гнева своих могучих повелителей, постарались забыть, что мы — дваждырожденные. Увы, нам это почти удалось, но из наших сердец ушли благотворный дар и радость причастности к великому братству. Это было очень тяжело, и даже Митра, как мне показалось, потерял часть своей неистощимой жизнерадостности.
Неожиданно нам очень помогла Драупади. Более чуткая, чем ее братья, и не обремененная повседневными заботами (царица Судешна обращалась с ней скорее как с подругой), Кришна Драупади находила время подбодрить нас ласковой улыбкой или разговором, поделиться слухами или рассказать какую-нибудь легенду о дваждырожденных. Да, если я и нахожу что-то приятное в воспоминаниях о том времени, то это материнская забота Драупади — блистательной царицы, неприступной жены прославленных воинов. Может быть, она тоже, как и мы, страдала от одиночества, ведь все пятеро Пандавов делали вид, что никакие узы не связывают ее с ними, а может быть, мы чем-то напоминали ей о собственных сыновьях, оторванных от нее уже много лет неумолимым течением жизни. Однажды я сидел с Драупади на веранде дворца, помогая ей готовить какое-то снадобье из собранных в округе целебных трав. Вечерело, и косые лучи закатного солнца как красные пальцы скользили по мраморным кружевам, оплетающим веранду. Для меня это было время отдыха после тяжелой караульной службы, время, когда накатывали воспоминания, и тоска по прошлому, как холодное лезвие меча, подступала к горлу. Не знаю, что на меня нашло тогда, но я вдруг рассказал Драупади и о Нанди — сказочной минувшей любви, и о Лате — муке, поселившейся в моем сердце теперь. Драупади слушала со спокойным сочувствием и вдруг коснулась моего лба тонкими прохладными пальцами, умиротворяющим жестом понимания и поддержки. Я поднял глаза — апсара улыбалась.
— Твои сомнения пройдут, — сказала она, — карма хранит тебя. Тебе кажется, что небо послало жестокие, незаслуженные страдания, но ты заблуждаешься. Не испытания, а поддержку, родник света нашел ты в самое тяжелое время своего первого ашрама. Нанди была тебе необходима, как костер у твоей хижины, как тот огненный дракон, который оберегал тебя от слабости и одиночества. Теперь у тебя другая жизнь. И снова тебе кажется, что тебе ниспослано испытание, и ты пытаешься преодолеть его, не видя мудрости случайных совпадений. Подумай, зачем пришла в твою жизнь Лата, кто виноват в этом? И кому это больше всего нужно?
— Конечно, никто, кроме меня, кроме моей кармы. Карма в том, что она — апсара, а я не прошел ашрам ученичества. Кто виноват в том, что ее окружают принцы, а я родился крестьянином.
Драупади сочувственно кивнула:
— Мы все испытываем потери. Невозможно сохранить ушедшее прошлое, как не может змея влезть в сброшенную кожу. А ведь сказано, что нельзя трудиться ради присвоения плодов, и нельзя дваждырожденному желать собственности. Ты не потерял Лату, потому что нельзя потерять то, что тебе никогда не принадлежало. Но за всеми этими страданиями ты не заметил, как второй ашрам начался, тот, который после ученичества идет. Мы сейчас все в нем пребываем — живем среди людей, общими заботами мучаемся, к простым человеческимцелям стремимся. Но ведь третий ашрам — это умение отречься от результатов своих трудов, от владения богатством. И никто вас с Митрой насильно от них не оттащит, пока не ощутите сами, что ни власть, ни благополучие, ни сытое наше житье во дворце ничего не стоят.
— Так что же делать?
— Заповеди едины для всех: честно выполняй свой долг, не уставай стремиться к высшему предназначению. Тогда откроются новые пути.
Однажды ночью в конце второй стражи ко мне в жилище пришел Арджуна. В одежде простого придворного он стал как-то ближе и доступнее, но все равно в нем чувствовалась повелительная сила, как жар погасшего костра под покровом золы.
Говорят, что дочь Вираты царевна Уттараа была без ума от своего учителя танцев, а ее брат — царевич Уттара не скрывал своего пренебрежительного отношения к его науке, да и к нему самому. Арджуна терпеливо сносил все.
— Муни, — сказал мне властелин,— я чувствую беду. Ты видел, как предводитель колесничих воинов Кичака смотрит на Драупади? Ты знаешь, чем это грозит?
Я кивнул. Объяснять, в чем дело, не было необходимости. Гордый предводитель колесничих воинов — сутов — потерял голову от желания обладать прекрасной «служанкой» Судешны.
— Я должен знать, что он готовится предпринять,— сказал Арджуна. — Мы здесь тайно, и единственная наша защита — благосклонность царя Вираты. Мы не можем допустить вражды с его военачальниками, но мы должны защищать Драупади. Прав был Юдхиштхира, когда пытался отослать ее к отцу. Теперь из-за нее пойдут раздоры. Необходимо узнать, что затевает Кичака.
— А если поговорить с Судешной, — предложил я, — ведь Кичака — ее брат.
— Но тогда придется открыть Судешне, кто мы такие. А сможет ли женщина хранить нашу тайну? Слишком быстро новости достигнут Хастинапура.
— Я могу попытаться убить Кичаку, — неожиданно для самого себя сказал я, вспомнив спокойное лицо царицы в сумерках.
— Нет, это не выход, — ответил Арджуна, — это-то мы всегда успеем. Но вдруг удастся как-то отвлечь Кичаку от нашей супруги. Может быть, надо посулить ему золота? Может быть, прислать из Двараки сто прекрасных девушек. Кришна мог бы для нас сделать такой подарок, не раскрывая его истинной причины. Надо знать мысли Кичаки. Для этого сегодня ночью ты должен проникнуть в его покои. Наши друзья сообщили, что он пригласил свою сестру Судешну для совета. Ты должен услышать, о чем они, будут говорить.
Если бы я был хоть немного посмелее, я бы отказался; но разве мог я спорить с Арджуной? По счастью, проникнуть во дворец Кичаки оказалось намного проще, чем мне показалось вначале. Несмотря на обилие охраны, там царила неразбериха, более подходящая для боевого лагеря в чистом поле, чем для дворца придворного. Купив за один серебряный браслет расположение привратника, я проник за каменную ограду в огромный двор, где все еще пировали воины Кичаки. Полумрак таился за колоннами дворца, огонь костров был не в состоянии разогнать ночную тьму, смешанную с дымом, наполненную запахами вина и мяса, пьяными криками и песнями. Ничего не стоило раствориться среди этой горячечной неразберихи и пройти во внутренние покои. Там была тишина, а запах дыма и пота сменился ароматом благовоний. Мое обострившееся в темноте зрение не пропускало ни одного поворота, а в голове звучали отрывки чужих мыслей, которые, хотя и сливались в размытое многоголосье, все же достаточно определенно указывали направление пути. Я ясно почувствовал вдруг, где находится Кичака и куда спешит Судешна. Это было словно мелькание далекого костра. И я застыл в темноте в десяти шагах от покоев Кичаки. Дальше хода не было, но громкий голос Кичаки звучал в пустынных коридорах, как зов боевой трубы.
