— Старается, — смеялся Запрягаев, глядя на Воздвиженского и весело подмигивая Реброву.
— Зайди ко мне, — позвал его из своего купе Ребров. Он плотно притворил дверь, сел рядом с Запрягаевым и сказал:
— Слушай, я говорил по проводу с Головановым, — деньги мы оставим в Перми. Золото решено спрятать в Кизеловском районе в шахтах. Завтра утром я еду в Кизел. Ты останешься здесь, чтобы наш отъезд был не так заметен.
— Нашел для меня дело! — сказал Запрягаев.
— Потерпи. Теперь для нас выгодно, чтобы поезд был на виду. Собьем со следа. Ты выставь внешние караулы, делай вид, что в поезде по-прежнему находится золото.
— Значит, завтра ты снова в путь? — спросил Запрягаев.
— Да.
— А что с эсерами?
— Воздвиженского без меня не трогай, пусть пофорсит. Пустые вагоны могут стеречь и эсеры…
Впервые за трое суток отдыхали дружинники. Одни отсыпались за бессонные ночи, другие строчили письма своим в Екатеринбург. Был теплый летний вечер. Запрягаев с тремя ребятами мурлыкал сибирскую песенку:
В далеком краю за Байкалом,Где золото роют в горах,Бродяга, судьбу проклиная,Тащился с сумой на плечах…
Белозипунников, левый эсер, с рыжеватой бородкой и с нависшими веками, в офицерской фуражке, неведомо где раздобытой, стоит у зеркального стекла вагона и смотрит в далекий лес. В его приземистой фигуре есть что-то похожее на бывшего царя. Вернее, Белозипунников похож на дешевый царский портрет. На нем солдатские обмотки, рваные штаны и башмаки. Но сейчас с платформы видна только верхняя половина его туловища. Офицерская же фуражка, пушистые усы и круглая борода привлекают внимание прохожих.
Мешочники, потерпевшие утром неудачу, в течение всего дня следят за прибывшим поездом.
— Гликося, гликося, Спиридон Вахромеевич, — неуж чаря везут? — с испугом кричит баба с котомкой на спине.
— Чего треплешь? Какой там царь? Шары-то вылупила.
— Да вона. Тамо. Истинный бог — он!
Мешочник, взглянув на Белозипунникова, вздрогнул от неожиданности и сам зашептал бабе:
— И в сам деле он. А ну-ка убирай скорей ноги, старуха.
Через полчаса на станции прошел слух о том, что большевики везут неизвестно куда царя и царскую семью.
Ставни домов закрыты. Калитки замкнуты на крепкие замки. Город крепко спит. Спят караульщики — не слышно их стукалок. Тихо и мертво кругом.
С шумом распахнулись ворота комиссариата. По заснувшей улице защелкали о булыжники мостовой железные подковы. Отряд всадников сломя голову промчался по улице и вмиг оцепил близлежащий квартал.
— Вставай!
— Открывай! — послышались крики всадников и неистовый стук кнутовищами по закрытым дверям и калиткам.
— Спаси, господи! — зашептали за ставнями и зашлепали туфлями.
— Опять облава!
— И все ловят, и все ловят кого-то.
Неодетые, в одном белье, бледные от испуга люди с трудом открывали двери своих душных и тесных домов.
Кавалеристы шумно врывались в квартиры. В затхлых комнатах запахло прелой кожей и лошадиным потом.
— Нет у нас никого. Нету ничего, — жалобно вздыхали хозяева и тащили ключи от сундуков, шкафов и чуланов.
— Кошек!
— Кошек! — кричали кавалеристы обалдевшим и ничего не понимающим хозяевам.
— На кухню!
— На печках! — скомандовал старший, и сам принялся обшаривать крашеные деревянные полати, пугая важных усатых тараканов, в панике падающих на пол.
Через минуту в его руках извивалась пестрая кошка. Он опрометью бросился вон из комнаты, опрокинув по дороге табурет со стоявшем на нем тазом. Его товарищи вместе с ним выскочили на улицу и, вскочив на лошадей, понеслись обратно.
— Маруську, Маруську взяли! — пронзительно вдруг закричала хозяйка.
Целый день пришлось пробыть Реброву в городе, и только к часу ночи вернулся он к эшелону. Едва-едва он забылся в полусне, как застучали в его куле.
— Ребров, от комиссара нарочный!
— В чем дело?! — вскричал Ребров.
Уже по дороге в машине нарочный взволнованно объяснил Реброву, что в городе тревога. Комиссар спешно выехал в комиссариат.
— Налет? Нападение? — спрашивал Ребров.
— Не знаю. Комиссар вызвал отряд, — рассказывал нарочный.
Здание бывшей семинарии было почти все освещено, когда к нему подъехали Ребров с нарочным.
Комиссар бросился навстречу и потянул Реброва в комнату, где лежали деньги.
— Рви скорей печати!
— Зачем?
— Крысы!
— Какие крысы?
— Крысы едят мешки с деньгами.
— Что ты брешешь?
— Не брешу. Часовой услыхал шум, поднял тревогу, а без тебя войти нельзя. Да двигайся ты скорей! На мне ответственность за их целость!
Ребров сорвал печати и открыл дверь. Схватил первый попавшийся под руку мешок, из-под него выскочила большая рыжая крыса и скрылась под грудой мешков. Все было цело, только один мешок был прогрызен, и радужные бумажки виднелись изнутри.
— Твое счастье. Всего не съели, — засмеялся Ребров, — хоть крысы, а знают, что жевать.
— Дежурный, кошек! — закричал комиссар.
Дежурный тащил большую бельевую корзину, в ней клубками сидели и мяукали пестрые, серые, черные и рыжие кошки, встревоженные необычайным путешествием.
— Откуда это? — захохотал Ребров.
— Пока тебя ждали, он с отрядом, — махнул комиссар на дежурного, — конфисковал всех котов у окрестных обывателей.
Если кто-нибудь скажет, что хорошо знает Северный Урал, не верьте ему. Еще много лет географические карты будут обозначать эти места бледными штрихами, без названий, а многочисленные и могучие реки будут намечены наугад пунктиром. Русские живут здесь небольшими селениями по реке Каме бок о бок с туземцами-пермяками, севернее — с зырянами, а еще севернее и восточнее — с вогулами и остяками.
Кизеловский угольный район — первый подступ к Северному Уралу и конечный пункт Среднего.
Ребров едет на паровозе. Сзади — теплушка с грузом и семью товарищами.
Проехали уже Чусовую, и локомотив все чаще и чаще берет высокие подъемы. Лесистые скалы нависли высоко наверху, обнажая уральские породы; внизу мелькают реки, даже с высоты заметна быстрота их течения. По притокам этих рек бродят старатели, промывают золотой песок. В этих краях больше медведей, чем людей. Косматые жители лесов ведут жизнь святых схимников, питаясь ежевикой, морошкой, малиной, диким медом.
Трудно человеку жить на Северном Урале, еще трудней за грош лезть в недра гор. Здесь можно встретить забитых и обездоленных осинских татар, башкир и даже китайцев. Только те, кто потерял всякую надежду на работу, идут сюда на заработки.
