Гиллону хотелось бы вести себя иначе, но он вынужден был вести себя так.
– Нехорошо это, – произнес он вслух.
– Что именно?
– Не по-спортивному и вообще несправедливо.
– А что справедливо?
Гиллон подтянул лосося к лодке, и тот, стукнувшись боком о деревянный борт, подпрыгнул – сильное серебристое тело осыпало их каскадом брызг и морской пены – и в этом прыжке исчерпал все силы. Катушка его жизни раскрутилась. Рыбина лежала в воде рядом с лодкой, слегка подрагивая по привычке плавниками, чтобы удержать равновесие, – еще живая, но, по сути, уже мертвая.
– Нехорошо это, – повторил Гиллон. – Прости меня, – сказал он, обращаясь к рыбе. И повернулся к Мэгги. – Боюсь, мне одному не поднять ее в лодку.
Рыба была почти такая же длинная, как сам Гиллон – больше шести футов – и безжизненно висела на его остроге. Огромным напряжением сил, так что лодка накренилась и оба они едва не упали в море вместе со своим лососем, Гиллон вытащил голову и верхнюю часть рыбы из воды и, чтобы передохнуть, прижал ее к краю лодки, и тут последним сокращением мышц, последним рывком к жизни лосось вдруг снова тяжело ударил о борт.
– Мне не удержать ее! – крикнул Гиллон. – О господи, я сейчас потеряю мою рыбину. – И в то же мгновение что-то просвистело мимо его уха – хвост лосося, подумал он; раздалось: «шмяк», тупой звук от удара рыбы о дерево, и борьба окончилась так же внезапно, как началась. Он обеими ногами уперся в планширы, подтянул своего лосося и уложил его на дно и тут увидел, что Мэгги вставляет в уключину весло.
– Так это ты его огрела?
Она кивнула.
– Ты чуть и меня не ударила. – Он улыбнулся ей.
– Иначе нельзя было.
– Лосось-то теперь, можно сказать, твой.
– Иначе нельзя было.
– Угу, иначе нельзя было.
Оба посмотрели на лосося, лежавшего на дне лодки. Такого большого Гиллон еще ни разу не видел. Это был самец, и притом старый. Гиллон опустился на колени и провел рукой по его скользкому серебристому боку.
– Мне жаль тебя, старина, – сказал Гиллон, – такой проделал путь и погиб почти у цели. – Он поднял взгляд на Мэгги. – Но иначе было нельзя. – И он улыбнулся ей такой неожиданно ласковой улыбкой, что она улыбнулась в ответ и подумала: «Эх ты, милый дурень, эх ты, милый глупый романтик».
– Лучше уж нам поймать его, чем им,– сказала она.
Гиллон повернулся к ней спиной, чтобы она не видела, как он будет вытаскивать тройник изо рта рыбы, – зрелище, прямо скажем, кровавое.
– А чем они тебе так насолили? – спросил он. У него злость вскипала, как шквал – налетит и тут же спадет, а у нее злость была холодная, упорная, злость на целый год.
– Мне не нравится, как они на меня смотрят.
– Как же это?
– Смотрят и точно не видят.
– Угу, понятно.
– Но придет день, когда я заставлю их увидеть меня.
– Ох, какое это имеет значение? Ну, какое вообще это имеет значение?
– Для меня это имеет значение. Все имеет.
Наконец он вытащил тройник и, сматывая леску, принялся рассказывать:
– Однажды в Кайл-оф-Тонге закрыли мидиевы отмели, а мы в ту пору жили на мидиях. Никто не мог сказать, почему их закрыли. И вот как-то ночью, когда мы уж очень изголодались и было очень темно – шел снег с дождем, – мать, дождавшись отлива, отправилась туда и набрала целую корзинку мидий. Когда она уже шла домой, один из подручных морского пристава подобрался к ней сзади и чикнул ножом по постромкам корзины. Мать потеряла равновесие и упала навзничь в воду. – Он поднял на Мэгги глаза. Леска была смотана. В лице его не было злости, и это огорчило ее. – Пока мать добралась до дому, она совсем закоченела. Через неделю она умерла.
– А ты что сделал?
Он опустил голову.
– Ничего.
– Тогда знаешь, что надо сделать? Забить еще одного их лосося.
Гиллон снова улыбнулся ей.
– Лосойся.
– Лосойся, – повторила Мэгги.
Теория Гиллона подтвердилась. В устье реки было всего несколько рыбин – те, что готовились назавтра двинуться вверх по реке, но дальше в море, там, где пресная вода смешивалась с соленой, темные тени так и шныряли вокруг их лодки – скользнут и исчезнут в черной глубине. В последующие пятнадцать минут, а может быть, полчаса – когда находишься в таком возбуждении, трудно вести счет времени – они поймали трех лососей – самцов и самок; все рыбины были большие, самая маленькая больше Мэгги.
Невероятное возбуждение, жажда убийства – и вдруг все кончилось. Столько лет Гиллон мечтал о том, чтобы самому забить большого лосося, и вот он забил целых четырех и неожиданно почувствовал страшную пустоту внутри – он был спокоен и несколько озадачен собственным состоянием, и в то же время ему было грустно.
– Теперь можем ехать назад, – сказал он Мэгги. – Согласна?
– Да. Я уже настроилась.
– Сейчас будет самое трудное, понимаешь. Ты к этому готова?
– Да.
Он поднял парус и сел на весла.
– Плавать умеешь?
– Нет.
– Я тоже не умею.
После этого оба притихли. Он не сказал ей, что испытывает море, но она и так поняла. Лодка устрашающе низко сидела в воде. По счастью, как Гиллон и рассчитывал, ветер стих. А солнце уже опустилось на воду. Самый опасный момент наступит, когда оно совсем зайдет, а сумерки еще не сгустятся и их можно будет увидеть с берега. Гиллон взялся за весла и принялся грести. Дело это было нелегкое.
Теперь все зависело от света. Гиллону нужна была темнота, и, хотя солнце уже село, темнота никак не наступала. Гиллон все еще видел берег. С каждым взмахом весел они приближались к спасению, но подлинное спасение могли даровать им лишь спокойное море и темнота.
– Что ты сейчас чувствуешь? – спросила Мэгги. Ее озадачивало выражение его лица.
– Сам не знаю. Я никогда не знаю, что я чувствую, – сказал Гиллон. – По-моему, мне грустно. Не знаю почему.
– А я вот знаю, что чувствую. Я очень счастлива. И я знаю, почему тебе грустно.
– Почему?
Он был рад, что гребет, ему приятно было, что в руках у него весла и что он чем-то занят.
– Ты мечтал поймать большую рыбу. И вот ты ее поймал, а в жизни никогда не бывает так, как в мечтах, верно?
Гиллон сказал, что не знает – он так редко мечтает о чем-нибудь.
– Нет, никогда не бывает, – повторила Мэгги, – и чем скорее ты это поймешь, тем легче тебе будет жить.
– Не шевелись, – вдруг приказал Гиллон. – Пригнись и замри.
Впереди на воде вспыхнул холодный белый круг и заскользил, запрыгал по волнам в направлении их лодки.
– Теперь мы у него в кармане, – сказал Гиллон и тоже пригнулся. В ту же секунду яркий свет словно взорвался в лодке – слепящий, холодный, белый свет; он взял их в кольцо и метнулся дальше. – Теперь мы у него в кармане, – повторил Гиллон.
– Ни у кого мы не в кармане, – сказала Мэгги. И услышала, как закричали далеко с берега.
Гиллон приналег на весла, но лодка почти не двигалась.
– Да греби же! – выкрикнула Мэгги.
– Он знает, – сказал Гиллон. Он был в отчаянии. – Дрисдейл знает, он все время знал.
– Никто ничего не знает, – сказала Мэгги, и голос у нее звучал очень резко и холодно. – Если бы они нас застукали, они бы и сейчас держали нас под прожектором. Ну-ка, спусти парус и пойдем на веслах.
Надо же быть таким дураком с этим парусом, подумал Гиллон и рывком поднялся, чтобы его спустить. Он сразу понял, что она права, и с удвоенной силой налег на весла. Все было против них – и ветер, и течение, и тяжесть лодки, и отсутствие паруса, тем не менее они удалялись от берега, стремясь уйти подальше, на середину залива, за пределы, доступные для прожектора.
– О господи, – вздохнул Гиллон и опустил весла.
– Что еще? – Он ее просто бесил.
– Неужели не слышишь? – Нет, она не слышала. Она не умела, как он, различать звуки моря. – Катер Дрисдейла на воде.
– Но он нас здесь не найдет.
– Найдет, ведь у него же есть прожектор. Вся потеха в том, что вышел-то он в море для того, чтобы спасать тебя.
– Ну, так он не спасет меня, потому что не найдет. Поехали, Гиллон, греби же.
Но он не взялся за весла.
– Надо избавляться от рыбы, – сказал Гиллон. – Надо убрать из лодки все доказательства.
Он встал, прошел по лодке к тому месту, где сидела Мэгги, и ухватил за хвост верхнего лосося. Потянул было его на себя, но она вцепилась ему в руки с неожиданной, поразившей его силой:
– Не смей выбрасывать рыбу. Она моя не меньше, чем твоя.
Он не выпускал лосося.
– Если эта рыба полетит за борт, – сказала Мэгги очень медленно и тихо, прямо ему в ухо, – я отправлюсь следом за ней.
Рыбина шлепнулась на дно, и он вернулся на весла.
– Сидеть-то в тюрьме придется мне, – как бы ставя точку, сказал Гиллон.
– А ждать, пока ты выйдешь оттуда, – мне.
Что она хотела этим сказать, подумал Гиллон, продолжая грести; вскоре он понял, что, если все и дальше так пойдет, если ветер и течение будут им благоприятствовать, они сумеют повернуть и зайти в Рыбачий город. И тогда, может быть, позволил он себе подумать, ну может же так быть… Но это уже была ошибка, он знал, что ошибка, ибо не успел он так подумать, как услышал стрекот мотора, двигавшего катер Дрисдейла по волнам. Прожектора на нем не было, только морской фонарь висел на носу. И когда катер находился от них в какой-нибудь сотне ярдов, Гиллон вдруг протянул руку и, дернув Мэгги, уложил ее на лососей.
