– Что не так… – поднял взгляд Александр.
– Что не так? «Анналы истории» пишется с двумя «Н», если ты, конечно, что-то другое не имел в виду.
Цой внимательно посмотрел на им же написанный текст и сплюнул:
– Тьфу, зараза…
– Ничего. Сверху галочку поставь и вторую «Н» в ней допиши.
– Вот над тобой будущие поколения человечества ржать будут, толстый! – захохотал Евгений.
– Да хрен с ними, пусть ржут. Лишь бы они были, поколения эти будущие, – отмахнулся Александр.
Глядя на то, как Цой делает исправление в тексте, Жаров почесал стволом пистолета шею и похлопал друга по плечу:
– Саня…
– Чего еще?
– Ты вечерком прогуляться не хочешь кое-куда?
– Куда? Далеко?
– Нет, что ты. Совсем рядом. До казарм…
Цой улыбнулся простодушно и кивнул:
– Лишний раз глянуть на финскую красавицу? Это, чуваки, я всегда с удовольствием.
– Да она лет на тринадцать нас старше, дурень! – хохотнул Евгений.
– Да какая разница? Красотка же.
Глава 3
Далекий близкий берег
Тени вытягивались с запада на восток. Огромные мрачные жнецы в черных саванах с капюшоном росли каждый вечер, когда солнце покидало этот уютный уголок жизни и скрывалось за вершинами сопок, утопая за невидимым горизонтом где-то далеко на западе. И только остатки ледника у вершины Авачи сверкали в прощальных лучах солнца, которого уже не видно. Как-то сразу стало прохладно, и вспотевший за кропотливой работой Михаил это особо остро ощутил. Быстро накинув на себя давно лишившийся рукавов старый военный китель, он вернулся к работе, продолжая возиться с машиной, пока еще остатки дневного света позволяли не напрягать зрение. На третьем этаже казармы Антонио Квалья мастерил из старого чайника, подшипниковых шариков и латунной гильзы устройство, способное разбудить их при малейших толчках земли. Установив прибор на столике, он легонько толкнул его. Затем еще раз. И еще. Только после пятого, более сильного толчка, стальной шар выскользнул из носика чайника и с громким звоном нырнул в гильзу. Так не пойдет. Сигнализация должна сработать после первого толчка, иначе может стать совсем поздно и они проснутся не от удара шарика о гильзу, а от грохота рушащихся стен и потолка. Он разобрал свою сигнализацию в поисках того, что нужно исправить.
Оливия сидела на скамейке возле небольшого курятника, который Михаил и Антонио построили с тыльной стороны казармы уже много лет назад. В железном тазу она перемешивала очищенные кедровые орешки, измельченные рыбьи кости, траву, овсяные зерна и кожуру вареного картофеля. Получившуюся массу старательно измельчала, давя обухом топора. Затем снова перемешивала. Куры смотрели на нее сквозь ячейки сетчатой решетки, в нетерпении подергивая головами и уже предвкушая скорую кормежку.
Михаил устало вздохнул, отложив гаечный ключ и почесав правое ухо о собственное плечо. Надо передохнуть. Он запрокинул голову, уставившись в небо, и увидел огромного орлана, парившего в высоте, расправив массивные черные крылья с ярко-белыми плечами. Там, наверху, хищник все еще мог себя побаловать теплыми солнечными лучами, покинувшими уже дно необъятной чаши, наполненной водами Авачинской бухты и прибрежными сопками.
– Везет же тебе, чертова курица, – с тоской вздохнул Михаил, глядя на безмятежность и великолепие белоплечего орлана…
Антонио собрал устройство с внесенными изменениями, установил на столик и слегка толкнул его. Стальной шар тут же выскочил из носика чайника и загрохотал в гильзе, дав повод создателю удовлетворенно качнуть головой и улыбнуться…
Оливия заполнила кормушку для кур приготовленной смесью, закрыла решетчатую дверцу курятника и вздрогнула от грубоватого низкого голоса за спиной:
– Добрый вечер!
Резко обернувшись, Оливия испуганно выдохнула и попятилась, увидев крепкого здоровяка в черной одежде, с черной банданой с черепами и черной бородой, заплетенной в косу. За спиной Александра Цоя стояли двое молодых людей, вооруженных автоматами. Собески прекрасно знала, кто сейчас перед ней. И визит одного из членов приморского квартета, да еще с вооруженными людьми, в ее мыслях не предвещал ничего хорошего. Тем более после вылазки Михаила в их поселок.
– Что вам нужно? – с тревогой в голосе произнесла Оливия и тут же поморщилась от того, насколько неприятно напуганным был ее голос в этот момент. А ведь, как она думала, таких диких бандитов подобный страх и жалостливый голос, наоборот, распалял.
– Оля, ты не пугайся. Где Миша? – продолжал улыбаться незваный гость.
– Зачем вам Миша? – напряглась еще больше Собески.
– Просто. Поговорить.
– О чем?
Цой надул щеки и выдохнул, закатив глаза.
– О том о сем. – Затем, чуть повернув голову, он кивнул своим спутникам: – Парни, вы домой идите. Напугали барышню, понимаешь.
– Так это, вы же запретили теперь ходить поодиночке и без оружия, из-за медведя, – возразил один из автоматчиков.
Александр потянулся рукой за спину и достал из пришитого к спине кожаной куртки чехла обрез двуствольного охотничьего ружья.
– Справлюсь, ребята. Идите.
– Так это… Жар потом ругаться будет…
– Сейчас я буду ругаться, твою мать. Идите домой!
– Понятно, – вооруженные спутники Цоя удалились. Александр вернул обрез в чехол и вновь обратился к Оливии:
– Ну что, хозяйка, так лучше?
Из-за груды старых автомобильных корпусов, которых в окрестностях казарм было полно еще с довоенных времен, вышел Крашенинников. Он сжимал в руках длинное копье с железным зазубренным наконечником.
– Ты зачем сюда пришел?
– Ребята, что же вы такие негостеприимные? – Цой бросил к ногам Михаила вещмешок. – Вот так вот все войны и начинались. Я с приветом – вы с копьем.
– Что это? – хмуро качнул острием Крашенинников.
– Свой вещмеш не узнаешь, что ли? – хмыкнул Александр, поглаживая бороду-косу. – Это твое ведь? Там кое-какое барахло, что у тебя Жар отобрал. Не все, конечно. Но не меньше половины я решил тебе все-таки вернуть.
– И с чего вдруг такое великодушие? – недоверчиво прищурился Михаил.
– Слушай, приятель, что мы тут сверлим друг друга взглядами, как какие-то ковбои на Диком Западе, а? Может, пригласишь к себе, за стол усадишь, да поболтаем как соседи?
– У меня работы много.
– Смеркается уже. Пора отдохнуть от трудов праведных. Я ведь тоже не бездельник. А на тебя время все же выкроил.
– Я этого не просил.
Цой качнул головой и хмыкнул:
– Даже так? Ну что ж. Значит, тебе это не нужно…
Он наклонился к вещмешку и тут же понял, что нужного эффекта достиг.
– Ладно, идем, – недовольно проворчал Михаил.
На плацу перед входом в казарму уже много лет назад был оборудован большой деревянный стол с бревенчатыми скамейками. Именно за него сели Цой и Крашенинников. Вечер уже полностью вступил в права, и полумрак затянул окружающий мир. Последние лучи солнца теперь лишь цеплялись за вершину Авачи, окрашивая ее в бронзовый блеск, как и подбрюшья редких облаков.
Антонио давно заметил гостя. И когда они уселись за стол, он свесил из окна большую масляную лампу, которая тут же привлекла к себе комаров.
– Привет, Куба! – махнул рукой Александр, заметив в окне еще одного жителя центральной казармы. – Спускайся, поужинаем!
– Я уже ужинал. Благодарю, – отозвался сверху Квалья.
– У нас не так много припасов, чтобы кормить гостей, – строго сказала Оливия, скрестив на груди руки.
– Так я и не собирался вас объедать, – улыбнулся Цой, выкладывая содержимое своей наплечной сумки на стол. Это была пара небольших бутылок. В одной какая-то мутноватая жидкость, в другой, похоже, березовый сок. Следом показалось несколько печенных в углях картофелин, банка салата из крапивы, черемши, щавеля и вареных яиц. Стеклянная баночка с красной икрой, которой Камчатка была богата, как иные края лесными ягодами. Следом на стол было выложено и филе лосося. – Присаживайся с нами, хозяюшка. Откушай угощений.
– Я не голодна, – бросила Собески и направилась в здание.
Саша проводил ее взглядом, щупая пальцами свою бороду, затем тихо произнес:
– Ох уж эти бабы. Без них ну никак. Но когда норов свой показывать начинают, хоть вешайся, да? – он подмигнул Михаилу. – Я тут замутил с одной. Оксана. Ух… Огонь просто!
– Так зачем ты пришел? – равнодушно спросил Крашенинников. – За то, что поронит и многое другое вернул, спасибо, конечно. Но чего взамен хочешь?
– Я разве сказал, что хочу чего-то взамен? Хотя, может, и хочу. Например, чтобы ты выпил со мной. – Цой открыл поллитровую бутылку с мутноватой жидкостью.
Крашенинников фыркнул:
– Самогон? Я думал, что вы самогон в общине запретили.
– Ты ошибался, дружище, – ответил Александр, разливая резко пахнущую жидкость в стоящие на столе кружки. – Мы не запрещаем самогон. Мы запрещаем пьянство. Потому и строго регулируем производство этого нектара. И следим, чтобы в одних руках не было столько его, чтоб владелец этих рук мог свалиться без памяти. А для медицинских целей и для поддержания тонуса по праздникам да в стужу зимнюю… Это мы не воспрещаем. Я вот помоложе тебя. Других крепких напитков и не знаю. А ты, наверное, помнишь и коньяки, и вина, и водочку. Да? Тебе уже лет двадцать пять было, когда все рухнуло? Больше?
