Макар подошел к окну и выглянул на улицу. С третьего этажа он хорошо видел двор, несколько деревьев, на которых вот-вот должны были проклюнуться листья, детскую площадку и две скамейки по ее бокам. На одной из скамеек роилась детская компания, она и привлекла Макарово внимание. Ему всегда хотелось, чтобы с ним играли, чтобы дети сами хотели с ним играть, приглашав ли его, как вот Сергейка. Макар вздохнул. Но у него так не получалось. Вот подрались они с Сергейкой, и тот через несколько минут уже оказался в другой компании, а Макар остался один. Макар загрустил и стал ждать, когда придет мама и заберет его домой. Ждать пришлось долго, хотя уже было время после обеда, но оно тянулось для Макара очень и очень медленно, и он так обрадовался, когда вдруг увидел маму, что мгновенно забыл о своих переживаниях, стремглав бросился к ней, обнял двумя руками и сказал, заглядывая снизу прямо в мамины глаза, что очень по ней соскучился. Мама удивилась, но, кажется, поняла Макара. Дома они обо всем поговорили, мама рассказала Макару сказку, успокоила, что с Сергейкой они все равно скоро помирятся, и все будет хорошо, сообщила, что Макаров папа просто уехал в другой город и сейчас живет там, вот так Сергейке и скажешь. И все. А почему — хотел спросить Макар, но в это время пришли гости.
И вот сейчас Макар смотрел в окно на детей, увлеченно возившихся возле скамейки на детской площадке, и ему очень хотелось туда. Но он чувствовал, что мама его не пустит, потому что этих детей он не знал и они его не знали, хотя он знал их, он их видел, они живут вот здесь, в этом дворе. Там было трое ребят и две девочки. Двое мальчиков почти такие же, как Макар, ну, может, чуть постарше, один — в более солидном возрасте. Наверное, уже в школу ходит, подумал Макар и вздохнул. А тот, старший, в красной курточке, был высокий и ловкий; вот он вскочил на скамейку, аж на спинку, а потом прыгнул вниз, все остальные тоже начали прыгать со скамейки на землю, а потом снова на скамейку, потом начали догонять друг друга, а Макару становилось все тоскливей и тоскливей, и чтобы лучше видеть детей, он подставил к окну стул и влез на него, а потом на подоконник. Выпрямившись во весь рост на подоконнике, он все хорошо видел, намного лучше, чем раньше, но ничего не менялось, дети играли во дворе, а Макар стоял на подоконнике, и ему было очень грустно. Тогда ему пришло в голову открыть форточку, пахнуло свежим ветром.
Вдруг вся детская компания оставила скамейку и пошла прямо под Макаров дом, прямо под окно, где на асфальтированной дорожке были начерчены «классики». Макару стало интересно, потому что дети находились теперь почти рядом, с ним, хотя он был вверху, а они внизу.
Макар подтянулся к форточке и крикнул туда, вниз: «Эй! Эй!» Что им говорить, он представлял плохо, но звук его голоса привлек их внимание, они все подняли головы и смотрели на Макара. Макар растерялся и не знал, что делать дальше. Он позвал бы их играть к себе, но ведь мама и гости, и все это невозможно, он же понимал. Его самого тоже не пустят туда, и это он тоже понимал. Прошла секунда, и тот, в красной курточке, показал Макару язык, а потом вернулся к «классикам», за ним и все остальные. Макар снова крикнул: «Эй!» — но внимания это вызвало еще меньше. А в третий раз, когда он окликнул детей, никто даже не поднял головы, шла игра в «классики». Кто-то прыгал, остальные наблюдали за ним.
Так было всегда, даже если б он находился внизу, то в конце концов все было бы точно так же. В крайнем случае он стоял бы возле них и смотрел, как кто-то прыгает, а ему, наверное, не дали бы и попрыгать. Мало того, что он наверное был среди них самый маленький, так еще и увалень, и стеснительный, и неуверенный в движениях, склонный скорее к ожиданию чьего-то дружеского жеста, чем к тому, чтобы сделать его самому. И грядущий проигрыш был просто написан на нем, и мама уже думала о том времени, когда Макар пойдет в школу, и как ему там будет хорошо, что впереди еще целых два года, вырастет, выровняется, подтянется, может, все утрясется, как-то да будет. В то же время он, стоя на подоконнике третьего этажа, чувствовал себя большим, ему все было видно сверху, и все ему сверху были видны, и даже автомашины казались отсюда не больше тех, что стояли у него в комнате, и дети, которые уже не обращали на него внимания, были величиной с его любимого медвежонка по имени, конечно, Винни-Пух. И Макар чувствовал, что он сейчас непременно должен и может что-то сделать, что-то такое большое и значительное, что-то такое, что обратит на него внимание детей, которые не хотят его замечать, хотя он стоит в полный рост в окне третьего этажа прямо над ними. И он вдруг слез с подоконника, схватил с пола резинового зайца и снова полез назад, на окно. Теперь Макар не размышлял и секунды, а, дотянувшись до форточки, размахнулся и бросил зайчонка прямо в кучу детей.
Он достиг желаемого, даже больше, чем надеялся, потому что в первое мгновение дети растерялись, с удивлением поглядывая на то, что упало к ним прямо с неба, а затем бросились к зайцу, и первой схватила его остроносая девочка в голубой шапочке, из-под которой торчали маленькие заплетенные косички. Старший, в красной куртке, попробовал было отобрать у нее зайца, но она отскочила со своей добычей в сторону и поглядывала настороженно, готовая к решительному отпору, и тот, нападавший, остановился, а потом глянул вверх, и Макар крикнул ему: «Эй! Эй!» Теперь этот, в красной куртке, посмотрел на Макара с интересом, уже все дети смотрели на Макара, подмигивая и махая руками, и Макар понял, что наступил его звездный час, и выкрикнул снова: «Эй! Эй!» — что там было говорить, а потом почти мгновенно скатился вниз и схватил еще несколько игрушек. Сначала он швырнул в форточку тягачик, а потом прицеп к нему. Дети кучей бросились хватать игрушки, отталкивая друг друга. Грузовичок уже схватил тот, в красной куртке, а прицеп — мальчик в резиновых сапожках. Все снова смотрели на Макара. «Давай еще! Эй ты, давай еще, бросай сюда!» Они обращались к Макару, это уже был разговор, контакт с компанией, и Макар, именно Макар, играл сейчас первую скрипку. Ощущение собственной силы и возможностей, ощущение, что он нужен другим, переполняло его, полностью преодолев обычную привязанность к своим игрушкам. И он швырнул их вниз одну за другой, вызывая там, во дворе, шум, возбуждение, страсти, радость, а главное — прямой, непосредственный интерес к нему, к Макару. Теперь Макар старался швырять свои дары как можно дальше: ведь то, что вся стайка бросалась за каждой новой игрушкой, которую щедро обрушивала на них судьба в облике Макара, вызывало у Макара чувство, что это он сейчас управляет ими, их настроениями и желаниями, он ведет игру. Такого еще не случалось с ним никогда, ощущение это он переживал впервые, и оно захватило его до самых глубин естества — в нем есть необходимость, настоящая необходимость для других, он вызывает интерес к себе со стороны старших, независимых, может, уже и школьников, — все они смотрели сейчас на Макара как на сказочного Деда Мороза. «Эй! Эй!» — горланил Макар, выбрасывая новую игрушку, и компания бросалась в одну сторону, а в это же мгновение Макар бросал другую игрушку совсем в другом направлении, и уже все летели туда, и кто-то хватал одно, кто-то другое, а потом все лица снова, поворачивались к Макарову окну с неприкрытым уже, искренним желанием, чтобы именно ему, так хотел каждый из них, Макар бросил новую игрушку.
Макар раскраснелся от напряжения, от волнения, которое охватило его, игра продолжалась с увлечением и подъемом, но в какое-то мгновение в руках у Макара оказалась последняя игрушка. Это был его любимец Винни-Пух. И тут на долю секунды Макар остановился. Но колебания длились недолго. «Давай! Давай! Эй ты! Давай еще!» — шумели внизу. И Макар размахнулся и швырнул в них Винни-Пуха, следя, как летел вниз медвежонок, как упал прямо на разграфленный под «классики» асфальт и как, резко растолкав остальных, схватил его тот самый, в красной курточке. Именно этого и хотел Макар, чтобы именно этот мальчик схватил Винни-Пуха, он и хотел, и уверенности у него еще прибыло. Меж теми, кто был внизу, и Макаром уже существовала связь, дружеские отношения, они уже были коллективом, неважно, что разделенным пространством между третьим этажом и землей, они уже были одно целое, он был с ними, он был почти счастлив в эту минуту.
Но игрушек в комнате больше не было. «Эй! Эй!» — крикнул Макар еще, вдруг начиная понимать, что игра окончилась, потому что больше нечего швырять вниз, на землю, компания внизу покричала еще немного Макару, а потом каждый начал осматривать трофеи свои и других, уже начались разговоры про обмен, началось: дай мне это, а я тебе — то. А еще через несколько минут, когда дети уже сориентировались, что подарков от Деда Мороза — Макара больше не дождутся, помня, наверное, и о том, что игрушки хотя и принадлежат этому малышу с третьего этажа, но еще должны быть у него папа и мама, у которых больше прав и на эти игрушки, и на самого Макара, и на все, что он сейчас творит. Каждый из них ощутил момент вины, нечестности, и в то же время полного нежелания расставаться с тем, что упало с неба. Дальше, как всегда в таких случаях, детям предстояло бегство с места событии, лучше всего домой.
