— А отца вашего за что осудили?
— Кто-то донес, что у него литература была запрещенная. Сделали обыск, нашли какие-то книги.
Помолчали. Оксана спросила:
— А твои родители? Живы?
— Умерли три года назад, почти одновременно. Сначала отец, потом мать месяц спустя. А в прошлом году брат с семьей погиб в автокатастрофе.
— Куда же ты потом? Ведь вернуться сюда уже не сможешь.
— Не знаю.
— И вообще, Ким, зачем тебе это? Ведь ты же мог с этим крестом исчезнуть и все. Деньги хорошие. А ты ввязался во все это.
— Хитришь, Оксана. Ты же мне сама говорила, зачем я впутался. Вас оставлять не хотел. Тебя не хотел оставлять.
Он посмотрел в ее глаза. Она смущенно опустила ресницы, улыбнулась неуверенно. Ким взял ее руку в свои, бережно погладил по нежной коже. Оксана осторожно отняла руку, быстро поднялась, забормотала смущенно:
— Ким, уже поздно. Я пойду спать, ладно?
Она сняла с плеч куртку, вернула Киму, обронила на прощание:
— Спокойной ночи, — и ушла к машине…
Утро было прохладным. Туман, как молоко, обволакивал все вокруг. Смутно проступали очертания машины и две съежившиеся от холода фигуры у погасшего костра.
Первым зашевелился Ким. Размяв занемевшие от утренней прохлады руки и ноги, резко вскочил и сделал несколько энергичных упражнений, чтобы согреться. Наспех умывшись в озере, принялся разводить костер. Когда согрелся чай, толкнул в бок Сергея.
— Не спи, замерзнешь.
Тот зашевелился, заворчал, проклиная комаров, туман и прочие прелести лесной жизни.
Однако встал, подошел к машине, запел дурашливо, выстукивая ритм по крыше:
— Пора, красавица, проснись. Открой сомкнуты негой взоры и, голову мою позором покроя, Киму улыбнись.
Оксана с хохотом вывалилась из машины:
— Дурак! Шут гороховый!
Она принялась лупить его кулачками по широкой спине. Сергей, с деланным ужасом прикрываясь от ударов, заорал:
— Ким, спаси меня от этой фурии!
Ким с улыбкой смотрел на них, разливая чай по стаканам. Закончив, окликнул:
— Эй, гладиаторы! Идите, вкусите живительной влаги.
Оба подошли запыхавшиеся и раскрасневшиеся.
Оксана взяла стакан с горячим чаем, присела у огня:
— Как здорово! Вот бы так почаще.
— А что, когда эта кутерьма кончится, пойдешь со мной на рыбалку?
— С удовольствием, Ким.
— А братец твой другого мнения придерживается…
— А-а-а. Не обращай внимания, он по любому поводу ворчит.
Сергей встрял в разговор:
— Зато в тебе оптимизма через край.
Замолчали, сосредоточившись на чае. Ким допил свой стакан, закурил.
— Ну что, ребятки! Надо мне в город смотаться. Билеты куплю новые, перекусить что-нибудь. Бритву надо взять, а то мы с Сергеем на ежиков похожи.
Быстро посовещавшись, составили список необходимых вещей. Через полчаса Ким уехал, Сергей с Оксаной до его возвращения перебрались в балаганчик. Оружие, боеприпасы и ікейсі с деньгами перенесли туда же.
АВГУСТ 1919 ГОДА, ВОСТОЧНАЯ СИБИРЬ
Проснулся Михей от прикосновения. Резко приподнявшись на лавке мгновенно выхватил из под скрученной в скатку шинели трофейный "манлихер" и ткнул в зубы разбудившему его человеку. Рассмотрев в лунном свете круглое и улыбчивое лицо Анфитки, негромко выругался, опуская ствол пистолета, и откинулся к стене.
— Совсем сдурел, ятит твою… А ежели б пальнул спросонок?
Анфитка еще шире оскалился, подбрасывая на ладони полную обойму.
— Да ты что, дядько? Аль не ты меня военному ремеслу обучал? Пистоль то того… Вот они, патроны- то!
Сплюнув скорее с досады, чем со зла, Михей трепанул племянника по чубу.
— Добрый казак…
Опустив босые ноги на пол неспеша раскурил трубку, и только после этого спросил, нетерпеливо покусывающего ус Анфитку:
— Ну? Чего разбудил посередь ночи?
Анфитка вщелкнул обойму в "манлихер" и горячо зашептал, едва не касаясь губами Михеева уха, заросшего густым волосом:
— Не нравится мне этот отряд, дядько. Слышал я, как караульные меж собой шептались… Нечисто дело с этим сундуком. Еще третьего дня с отрядом купчина ехал, шибко богатый, говорят. Застрелили вчера в перестрелке с красными. Да чудно застрелили, ровнехонько в затылок пуля-то пришлась. Вяземский с ним на короткой ноге был, все шептались чего-то. А вчера, как на красных нарвались, так офицер полотряда положил, а сундук в первую голову сберег. Куда едут? Дальше, слыхал я от местных, сплошные болота. А к югу нехристи узкоглазые, монголы ли, китайцы. Куда нас штабс ведет? И что такого в сундуке, что он за него столько душ погубил? Почему купчина пулю в затылок получил? Да и бумага у штабса, сам говоришь, ненастоящая.
Помолчав Анфитка с хрипотцой продолжил:
— Слыхал я будто бы и красные за тем сундуком охотятся. А у меня хозяин пропал. Ушел, подлюка, посреди ночи. Я думал, может до ветру. Так с час прождал — не вернулся, гаденыш. Куда, опять же, подевался? Не красным ли побежал о нас сообщить? Помяни мое слово, дядько, не к добру это. Как бы нас всех за тот сундук не порешили. А нам оно пошто? Дядько, уходить нам надобно. За ради чего нам свои головы подставлять?
И вдруг с прорывающейся тоской, той же, что и Михею душу рвала, закончил:
— До дому надо, дядько. Невмоготу уж… Сколь можно за чужое добро башку подставлять? Матка с оказией передавала, красные маслобойку реквизировали, коней и быков забрали. А мы здесь колготимся. Чего ради, дядько? Казаки тож недовольны. Давай, дядько, — голос у Анфитки стал еще жарче, — заберем сундук и до дому. А? Делов то: их девять, нас девятнадцать. В сундуке то, поди, ассигнации. А может и золотишко имеется…
— Разбойником хочешь стать?! — резко перебил Михей.
Анфитка сник.
— Да ведь обидно, дядько. Рвут всяк на себя, а мы чем хужее?
— Слыхали б тебя старики, отодрали бы нагайками на кругу, как Бог свят!
Совсем скисший Анфитка едва слышно ответил:
— Прости, дядько. Только смотреть на них на всех сил больше нет. Мы с тобой за веру, царя и Отечество, а они…
— То не твое дело, племяш. Исполняй мою волю, как батька твой завещал перед кончиной. А об остальном пущай у меня башка трешшит… А сейчас пойдем-ка посты проверим. Да Рима позови, одной ногой. Покуда оденусь, чтоб здесь был. Время не терпит…
Михей еще сапоги натянуть не успел, а Анфитка с Римом Загидуллиным уже на крыльце избы топтались. Урядник Загидуллин, сколько помнил его Михей, всегда был в сотне незаменимым казаком. Требовалось ли допросить пленного с пристрастием или пустить кого в расход — Рим всегда был согласен. Не то чтобы жесток был… Безжалостен, как всякий азиат, и к смерти, своей ли, чужой, философски относился.
Втроем прокрались по постам, тихо, словно звери поводя ушами и держа наизготовку карабины. Возле последнего поста Михей коротко махнул рукой, подзывая идущего замыкающим Анфитку.
— Здесь разговор о сундуке слышал?
— Здесь… Как догадался, дядько?
Михей, сдвинув баранью папаху на затылок, устало ответил:
— Молод ты еще, Анфитий, даром что… Изба твоя напротив? Эх ты, казак…
Часовые испуганно шарахнулись, когда на них выскочили три темные фигуры из-за пламени костра. Михей только сплюнул с досады, помянув недобрым словом преисподнюю:
— В-вояки, мать вашу… Кто ж так в карауле сидит? Вас же, б…й, за версту видать!
Обернувшись к Анфитке, коротко спросил:
— Который?
Тот молча указал на съежившегося под деревом молодого солдатика. Михей махнул рукой на второго дозорного:
— Анфитий, придержи…
Анфитка мгновенно обезоружил седоусого фельдфебеля и приставил к кадыку острие шашки. Внося ясность, прошипел, дико вращая глазами:
— Пикнешь — как Бог свят порешу.
Молодой солдат безропотно отдал Михею карабин и беспомощно замер под шашкой Загидуллина. Воронов, откинув оружие в сторону, глухо велел:
— Говори, что о сундуке знаешь. Да не шуткуй с нами, ежели жить хочешь.
— Богом клянусь — ничего!
— Ну?!!
От рыка Воронова Загидуллин вздрогнул и слегка утопил острие шашки под кожу, пустив тонкую струйку крови. Дернувшись, солдат зачастил испуганной скороговоркой:
— Ради Христа… Вашбродь… жизни не решайте, господин офицер. Ведь свои же мы!
— Все мы нынче свои, и друг другу глотки рвем, — перебил МИхей с досадой. — Да не сепети ты, говори ровно.
— Истинный крест, я… Купчина тот, Семисадов, в Минусинске к нам прибился, при отступлении. Слыхал я, как он их благородие, господина Вяземского, о покровительстве просил. Позавчера, как в Надеждино были на постое, я при их благородии вестовым состоял…
Судорожно дернув кадыком, солдат сглотнул слюну и, умоляюще глядя на Воронова, продолжил:
— Как стрельба на окраине зачалась, красные, значитца, набегли, я первым делом в избу кинулся, господина Вяземского упредить. А Семисадов, царствие ему небесное, на полу лежит, и дырка-то, вижу, в затылке…
