комочек. Я наблюдала, как он аккуратно опустил что-то на траву перед детьми. Живот сдавило от волнения.
— Осторожно, — предупредил он прыгающего рядом Оскара. — Это малыш.
— Мамочка! — прокричал, почти рыча от возбуждения, Оскар. — Мамочка! Это щенок! Смотри!
Я обменялась взглядом с Маргарет.
— Похоже, вопрос о вашем месте жительства решен окончательно, — с улыбкой произнесла женщина.
— Похоже на то, — кивнула я.
Глава 12
1855
Вайолет
Убежав от мистера Форреста, я вернулась домой через кухню и сразу прошла прямиком на чердак. Не хотелось видеть отца ни спящим, ни бодрствующим. Мне тяжело было смотреть в окно на скалы, где совсем недавно так грубо повела себя с молодым человеком, отвергнув его доброту. Я упала на стул и стянула шляпу. Щеки вновь залились краской. Как ему удалось прочитать мои мысли? Понять, что я в ловушке и нуждаюсь в его помощи? Мне повезло: отец не горел желанием выдать меня замуж первому встречному, проявившему интерес. Но недавно он завел разговор о человеке по имени Джон Уоллес, который работал с ним над одним из проектов, подчеркнув, что молодой человек умен, организован, умеет обращаться с деньгами. Я знала, именно эти качества восхищали отца. Качества, которые, по его мнению, необходимы хорошему мужу.
До сих пор мне удавалось избежать встреч с мистером Уоллесом. Но отец пригласил его в Сассекс. «Вот и все», — в отчаянии подумала я.
Я знала, что должна поговорить с папой, поведать ему о своих чувствах, о своем желании писать картины, рассказать о том, что мистер Форрест, кажется, воспринимает мое увлечение всерьез и готов показать мои работы в Лондоне. Я понимала: у меня вряд ли что получится без отцовского одобрения. Но мысль о предстоящем разговоре наводила страх.
В целом, с самого начала отец поддерживал мою любовь к искусству. Многие девушки, как и я, брали уроки рисования. Меня обучала женщина из деревни с волосами мышиного цвета, которая серьезно относилась к технической стороне рисунка. Она отправляла меня на пляж собирать ракушки, перья, ветки, а потом заставляла их рисовать снова и снова и только углем. Никакого цвета!
Несмотря на однообразие занятий, они мне нравились. Нравились больше, чем уроки с пожилыми гувернантками, скучно бубнящими о королях и королевах и заставляющих учить стихи. О, лишь вспомню старую миссис Прингл и ее рассказы о Реформации, так сразу хочется уснуть, свернувшись клубочком. Но на уроках рисования я становилась собой.
Покончив с занятиями, я закрывалась в спальне, чтобы рисовать. Делала наброски своих частей тела: ног или рук. Смотрелась в зеркало и срисовывала лицо, вновь и вновь пытаясь правильно изобразить волосы.
Как-то раз я набросала портрет отца, и он с восторгом отметил, как точно я поймала выражение его лица. С гордостью погладил меня по голове. Мы часто посещали Королевскую академию, где я, потеряв дар речи, молча любовалась картинами, а он лишь посмеивался. Но по мере моего взросления, отцовская снисходительность к увлечению дочери ослабевала.
— Больше никаких разговоров о живописи, Вайолет! — говорил он при попытках завязать разговор. — Не пристало девушке заниматься только этим. Расширяй свои знания. Арифметика только улучшится, если потратишь хотя бы половину того времени, что уделяешь рисованию.
Он будет ругаться, если увидит меня с бумагой и карандашом, и непременно откажет, если я захочу съездить в Королевскую академию. Поэтому я уходила рисовать в спальню. И только если отец уезжал из дома, перемещалась в гостиную, где освещение ложилось лучше.
До встречи с Эдвином о моих занятиях знали только Мэйбел, наша домработница и Филипс, отвечавший за дом и сад. Мэйбел, удивляясь, мельком бросала взгляды на мои рисунки.
— О, посмотри, глаза отца здесь просто идеальные, — сказала она однажды, когда я показала скетч. — Ну, разве ты не умница? А теперь иди и не мешай мне убираться.
Филипс проявлял бо́льший интерес. Задавал вопросы, указывал на недостатки и достоинства. Я жаловалась на недостаток света в спальне, выражала желание иметь собственный уголок для работы. Однажды, когда отец был в Манчестере, парнишка повел меня по шаткой лестнице на чердак, где хранилась старая мебель, сундуки и постельное белье.
— Смотри. — Он отступил в сторону, приглашая меня войти.
Я остановилась в немом изумлении. Филипс вынес весь хлам во флигель сада, как выяснилось позже, вычистил деревянный пол и покрыл темперой стены. Потрепанный шезлонг стоял в углу, а рядом чаша с кувшином. («Кто ж знал, что тут можно найти?», — с добродушной улыбкой объяснил Филипс),
— Мне показалось, что место идеально, — продолжил юноша. — Здесь солнечно, видишь?
Благодарность и радость переполняли меня. Теперь я действительно смогу работать.
С тех пор прошло почти два года. Отец не знал про студию. Я не то, чтобы врала ему, просто не упоминала об этом. Да и он не проявлял интереса к чердаку, видимо полагая, что там до сих пор склад старых вещей. Филипс продолжал помогать мне. Починил лестницу, чтобы я, не боясь упасть, бегала вверх-вниз, купил по моей просьбе краски и кисти в Брайтоне. К тому же охотно слушал мои размышления об искусстве.
Время шло. Отец с облегчением вздохнул, видя, что я забросила занятия. Он заводил разговоры о роли жены, но я игнорировала их, на самом деле ничего не зная о мужчинах, да и о женщинах тоже. Друзей у меня не водилось, только кузен, который жил с нами, когда я была маленькой. Но и с ним мы не были близки, а после его семья переехала, и вот уже много лет мы не виделись. Из-за папиной работы, заставлявшей его так часто отсутствовать, к нам редко приходили гости. А если и заглядывал кто-нибудь, то это был, как правило, мужчина. Я молча обедала с ними, пока они обсуждали дела, а затем скрывалась в комнате. Идея брака была настолько чуждой, что я не воспринимала ее всерьез.
Но сейчас неопределенные разговоры о том, как стать хорошей женой велись с упоминанием мистера Уоллеса. Я понимала, что нахожусь на перепутье, что без отстаивания своих прав через год стану миссис Уоллес. Но смогу ли так жить? С другой стороны, идея открыть отцу свои истинные взгляды пугала еще больше.
Мы с папой всегда хорошо ладили. Даже когда он был строгим, я знала, что любима и скучала по нему, когда он уезжал. К матери подобного не испытывала. Совсем. Она умерла давно. Я ее едва помнила.
И только недавно мне отчаянно захотелось, чтобы мама была рядом. Как-то днем я смотрела на море из окна чердака и услышала смех у дома. Перейдя
