Я посмотрел вокруг и увидел кучу листьев рядом с обелиском.
Сверху кучи лежало кое-что, что было мне хорошо знакомо - крышка от жестяной коробки из-под леденцов-монпансье. Я взял ее в руки и рассмотрел. Да, действительно, та самая крышка, моя. Хотя, близнецы у моей крышки, несмотря на то, что она - раритет, наверняка существовали. Найдя палку, я разворошил листья. Под кучей был тайник
- врытый в землю сундучок с крышкой. И крышка и стенки сундучка снаружи были обиты рубероидом, замка не было. Я откинул крышку и не поверил своим глазам - на дне сундучка лежал мой "Panasonic", а под его ручку был просунут лист бумаги, вырванный из тетрадки в клетку и сложенный в несколько раз повдоль. На листе было написано неуверенным детским почерком: "Сергею Владимировичу".
Я развернул адресованное мне письмо.
/Дядя Сережа//!// - /было написано в нем.
/Это я.///
/Изв//и//ни//,// не уд//е//ржался//,// взял// эту чахотку//.//
Хотел взять тольк//о// жратву.// Без ничего уйти не мог. А то меня
(густо зачеркнуто) н//а//кажет (еще более густо зачеркнуто) старшой.///
/Радиолу починил. Я умею. Там делов-то было (зачеркнуто) еру//н//да. И батарейки поменял. Теперь она работает. Може//шь// польз//о//ваться./
/Не поминай лихом. Михаил./
Ниже приписано:
/Если вдруг реши//шь// меня искать, не трать время. //Всю жратву, которую я у тебя украл уже съели и высрали, а радиолу я вернул. /
/Здесь я больше не появлюсь. //Курок я сделал новый в другом месте./
Я включил "Panasonic", он и, правда, работал. Потом перечитал
Мишкино письмо еще раз. Если не принимать в расчет детскую постановку фраз и несколько ненормативных словечек, в целом письмо было написано грамотно - со знаками препинания и без орфографических ошибок.
*21.*
Я всегда считал себя самодостаточным человеком, не нуждающимся ни в чьем совете и ни в чьей помощи. Более того - обратиться к кому-либо с вопросом было для меня равносильно унижению. Я думал, что я все знаю о жизни и об ее бюрократически-ведомственных лабиринтах. Куда и к кому нужно обращаться, для того, чтобы кто-то, на основании чего-то (чего?) начал поиски человека? Кто должен этим заниматься? Милиция? Что требуется от меня? Заявление? Но кто я такой, и примут ли у меня это заявление? Да и станет ли милиция заниматься поисками пацана, про которого известно лишь то, что ему шестнадцать лет и что зовут его Михаилом? Даже фамилия неизвестна.
Нет, не станет милиция искать Мишку. В стране тысячи, а может быть и сотни тысяч беспризорников, которых и имена-то неизвестны.
Чем больше я думал на эту тему, тем больше осознавал, что я не имею никакого представления, что делать? Ясно, в милиции меня даже слушать не станут, лучше туда и не соваться. Искать самому? Где? И как? Целыми днями торчать на кладбище? Но Мишка ясно написал, что
"курок" он сделал в другом месте, и не факт, что этот "курок" на кладбище. (Я знал, что такое "курок", это тайник). Была вероятность, что Мишка будет продолжать свои набеги на дачные участки. Но пока я буду его выслеживать на территории садоводческого общества, насчитывающего более двух тысяч участков, появятся Олеговы друзья-казаки с нагайками и ружьями, заряженными солью и тогда уж точно банда, к которой прибился Мишка переключится на другое общество. И тогда - ищи, свищи. Хотя…, и так - ищи, свищи.
Вечером раздался звонок в дверь. Гостей я не ждал. Кроме попрошаек-беженцев, погорельцев, адвентистов седьмого дня и коммивояжеров, предлагающих за малую цену совершенно не нужный мне товар в мою дверь звонить было некому.
На пороге стояла Анна.
- Здравствуй, Сереженька. А я смотрю - у тебя окна горят. Что рано приехал? Не жала.
- И правильно делала, - по обыкновению, грубовато, чтобы остудить
Анютин пыл, сказал я
И вдруг меня осенила мысль. Я вспомнил, что у Анны был или есть брат. Старший или младший? Какая разница? Был бы жив сейчас. Он работал (или работает) в органах, вот только не помню в каких.
Ощутив себя лживым подонком, я склонил голову набок и вкрадчиво спросил:
- Чашку чаю выпьешь?
Спросил и увидел, как вспыхнули радостью ее глаза.
- Выпью, - быстрее, чем я успел закончить вопрос, согласилась
Анна. - С удовольствием выпью! - и захлопотала: - Может, пирожков принести? Только они холодные, я к обеду пекла. Или по-скоренькому блинов напечь?
Она смотрела на меня чуть ли не с мольбой.
- Принеси, - скупо улыбнулся я, заставил себя улыбнуться, став самому себе еще более противным, - пирожки. Мы их в микроволновке разогреем.
- Я с ливером пирожков напекла. Да много…
Мы сидели на кухне, пили свежезаваренный мною чай, ели Анютины пирожки и разговаривали о разном - в основном о том, что наросло у меня в огороде и о том, какие сложности возникают у человека, занимающегося разведением винограда в суровых климатических условиях
Сибири. Разговор был мне скучен, но я подробно рассказывал Анне о том, как планирую укрывать виноград на зиму, и думал над тем, как бы удачней и плавней перейти к цели своего приглашения и завести разговор о ее брате. Этот момент никак не мог наступить. Окончив один рассказ, я замолкал, но через некоторое время Анна, которая тоже не знала, как себя со мной вести, спрашивала меня о чем-то еще, и я снова мучительно соображал о переходе к главному, рассказывая о неинтересном и скучном и поглощая ее пирожки.
А пирожки были у Анны удивительно вкусные. И маленькие - на один жевок. Я не пробовал Анютиных пирожков со времен, когда была жива
Зоинька. Анна бывала у нас. Часто. И с пирожками и с блинами. И вдруг я подумал, что в последний раз Анна была в моей квартире ровно столько же времени, сколько я не ел ее пирожков. Ведь в день вылета моей семьи в Иркутск Анна приходила к нам попрощаться и приносила целый тазик пирожков. Большую часть Зоя взяла в дорогу (от Иркутска надо было еще на поезде до места, где жили Светланины родители добираться), немного я оставил себе. Съел их в тот же вечер… Да,
Анна не была в моем доме десять лет. Если конечно не считать того случая, когда она, руководя мужиками-соседями, ломающими мою дверь, вместе с ними ворвалась в мою ванну, наверное, помогала мужикам вытаскивать меня оттуда, вызывала по телефону скорую… А потом, выйдя из больницы я даже не поблагодарил Анну за то, что она спасла мою никчемную жизнь. Напротив, я был зол на нее за это. Сначала, а потом…, потом мне стало все равно.
- Тебе бы не мешало ремонт сделать, Сереженька, - сказала вдруг
Анна, после очередной заминки в разговоре, скептически разглядывая потемневшие потолочные углы моей кухни и пятно над плитой.
- Да-а-а, - я неопределенно пожал плечами.
- А что? Давай? Я тебе помогу, - живо предложила она. - Белить и обои клеить я умею. И не только. Я много, чего умею, меня жизнь многому научила…
- В другой раз, ладно? В другой раз поговорим об этом. А сейчас…, - я замолчал. Мне показалось неудобным переходить к обсуждению своего вопроса. Анна все поймет. Поймет истинную причину моего внезапного к ней расположения и приглашения к чаепитию. -
Сейчас… Прости, что-то я устал сегодня.
- Умаялся на огороде? - усмехнулась Анна, с укором посмотрев мне в глаза.
- Устал, - я не сумел выдержать ее взгляда и опустил их на тарелку с последним из принесенных Анной пирожком, одиноко лежащим на ней посредине.
- Что ж, отдыхай. - Анна явно обиделась. По-моему она хотела остаться.
Я проводил ее до двери, проклиная себя за свою деликатность.
Чертова деликатность! Говоришь прямо - плохо. Начинаешь деликатничать - еще хуже получается. Я не решил своего вопроса, но вообще отказаться от своей идеи я не мог. Поэтому следующим утром я стоял у Анютиной двери и нажимал на кнопку ее звонка.
- Отдохнул, Сереженька? - приторным голосом и с издевкой пропела
Анна. - Восстановил силы?
- Ань, у меня дело к тебе, - без предисловий начал я, со вчерашней деликатностью и нерешительностью было покончено. -
Серьезное дело. Мне помощь требуется. Квалифицированная.
- Ну, если моя квалификация тебя устроит, - прыснула Анна, - я не против. - И посерьезнела, увидав решительность в моем лице. - Вот таким, как сегодня, ты мне нравишься. Заходи. Помогу, чем могу.
Я шагнул вслед за Анной через порог.
- …А то мямлишь что-то, - говорила она, не оборачиваясь, идя из прихожей в комнату; у Анны была однокомнатная квартира. - Хочешь сказать, а не решаешься. Я вчера сразу поняла - проблемы у тебя.
Иначе не предложил бы чайку погонять. - Она повернулась: - Я понятливая, Сереженька. И терпеливая…Проходи, садись на диван.
Или в кресло. Куда хочешь.
Я сел в кресло и осмотрелся. У Анны я никогда не бывал. Она была
Зонькиной подругой, не моей, даже не нашей общей.
Анина единственная комната сверкала чистотой и обволакивала уютом. Небольшой портрет Николая, Аниного мужа, умершего от инфаркта лет семь или восемь назад висел на стене. Анна перехватила мой взгляд, сказала:
