//грязным //пальцем на меня:/
/- Глядите, люди добрые! Интеллигент бежит. Он //гомик//, между прочим.// И педофил. Он домогается до этого сопливого масленка.///
/Я очень хочу остановиться и дать Васе по морде, но мне н//ек//о//гда останавливаться, мне нужно обязательно догнать беглеца
Мишку. Обязательно. Иначе//, и я уверен в этом, произойдет что-то стра//ш//ное.///
/- Мишка, стой! //Я не сделаю тебе ничего плохого, -// //кричу я, и Мишка вдруг останавливается.///
/Это происходит не потому, что //он// устал и не потому, что п//о//верил моим словам - просто дальше некуда бежать. Впереди гл//у//хая стена, стена из красного кирпича. Это стена ангара и она ух//о//дит влево и вправо в бесконечность. /
/- Не подходи, дядь Сереж, - угрожающе говорит Мишка, и я вижу в его руке нож.// - Не подходи, убью.///
/- А мне все равно, - говорю я. - Мертвого убить невозможно./
/- Не тронь ребенка! - слышу я сзади злобное разноголосье. -
Слышишь, сука! Руки вверх! Хенде Хох! Щас ты у нас попляшешь//, старый пидор//! Щас мы тебя на шашлык пустим./
/Я поворачиваюсь. Ко мне приближается толпа странных //фигур//.
//Косого Васи среди них нет и э//то не наблюдатели. У них нет лиц, вместо них - гладкие серые пузыри, обрамленные капюшонами, и мне совершенно не п//о//нятно, чем они говорят.// Им нечем говорить, у них нет ртов. Но я слышу их злобные голоса.// Я не боюсь их, мне с//о//вершенно не страшно.// Во мне зреет злость.// //Странные фигуры// пр//и//ближаются, но и, сжав кулаки// и зубы//, иду им навстречу. Вдруг бе//з//ликая толпа превращается в еще более безликую серую массу//. Р//у//ки, ноги, тела, головы без лиц - все перемешивается. Серая// //масса// обволакивает меня, сковывает мои движения. Я бью кулаками по р//е//зиновой// вязкой// пустоте// и знаю, что мои удары не наносят ей ник//а//кого вреда//.// Больно только мне. Чем сильнее я дергаюсь, тем мне больнее, тем плотнее обволакивает меня //своими резиновыми щ//у//пальцами //мой безликий противник.// Мне //становится //тяжело д//ы//шать. //Я сейчас утону, захлебнусь этой серостью. //Из последних сил я п//ы//таюсь освободиться, поворачиваю// голову и// смотрю туда, где ст//о//ял
Мишка. Он там по-прежнему. Стоит и широко раскрыв свои черные,
//виноградные// глаза, глядит на меня. ///
/В его гл//а//зах//-виноградинах// ужас…///
/- Нет! Дядя Сережа!../
//
Я проснулся весь в холодном поту. Простыня обвила мое тело, затянувшись петлей на горле. Видимо я метался во сне, сражаясь с этой жуткой инфернальностью. Размотав простыню и сбросив ее на пол, я закурил и вышел на крыльцо. Небо было высоким и очень звездным.
Как в августе.
*20.*
Я продержался на даче до понедельника.
Васин зять с супругой, которую никто никак не звал, в пятницу вечером уехали в город, увозя тяжеленные сумки с урожаем овощей, авоськи с банками маринованных маслят и охапки астр - видимо все на продажу. Вася, как каторжный вкалывал в огороде, готовя грядки, отработавшие сезон к зиме. Со мной он заговаривать не пытался.
Обиделся? Решил объявить мне бойкот? Ну и слава богу! Или еще лучше
- черт с ним! Мне его обида и бойкот на руку - никто не мешает моему одиночеству. И моим мыслям.
А мысли были о сне.
Это был другой сон. Впервые за десять лет я видел другой сон. Не скажу, что это обстоятельство меня обрадовало. Один кошмар сменился другим - всего-то! И все же я думал о своем новом сне. Зачем он мне приснился? И будет ли продолжение? Или мой новый кошмар будет повторяться? Или не будет? Может быть, сон этот - реакция на редкое необычное событие в моем монотонном существовании? На всплеск неожиданно проснувшихся эмоций? Не увижу я больше этого пацана наяву
- и не будет сна?
А ведь по большому счету я думал не о сне - я думал о моем новом юном знакомце. Казалось бы - что о нем думать? Пожалел беспризорного воришку, расхитителя, как говорил Василий, частной собственности.
Пожалел, накормил, а он наплевал на мою жалость и на мое участие, стырил мои продукты и вернулся к привычной вольной жизни. А впрочем…, что я знаю об этом ребенке? Что он сирота, и что его родители похоронены рядом с моими. Так может, это все ложь? Может, его родители живы? Живут и ничего не знают о преступном ремесле своего сынишки? А может быть, его и не Мишкой зовут вовсе? Может, он и тут наврал? Может быть…
Выходит, что я ничего о нем не знаю.
Почему я ничего не выяснил у Мишки кроме его имени? (Буду называть его пока Мишкой). Так почему я не поговорил с ним начистоту?.. Потому, что это мне было не надо. Мне и сейчас это не надо. Но мне той же ночью приснился странный сон, новый сон! А вот теперь мучают эти мысли. Почему?
Что бы я ни делал, чем бы не занимался, я постоянно ловил себя на том, что думаю о Мишке. Кошмарный сон больше не снился, но едва я оказывался в винограднике и бросал взгляд на ядреные черные кисти, мне вспоминались Мишкины глаза. И меня что-то хватало за сердце. И становилось мне как-то тоскливо. Я ощущал себя не так, как обычно.
Что-то во мне изменилось. Я обманывал себя, думая, что не понимаю - что во мне изменилось? На самом деле, я прекрасно понимал, что со мной.
Я решил уехать в город, потому что оставаться здесь мне было невмоготу. Разыскивать Мишку я не собирался, а если бы и возникло такое желание, я даже не представлял себе, с какой стороны приступать к поискам.
У калитки я опять застопорился с замком - так и не удосужился подержать его в керосине, и теперь он закрывался с усилием и не до конца, а потому ключ из скважины не вытаскивался. Вася оказался рядом со мной, по-видимому, не специально, он что-то выпалывал у забора.
- Че, обчистил тебя, масленок? - поинтересовался он беззлобно, даже как-то сочувственно.
Я не ответил, хотя отсутствие иронии в Васином вопросе меня слегка удивило. И еще меня удивило, что Вася решил прекратить бойкот. Видать, его распирало желание поговорить, пообщаться, и сообщить кому-то, любому, хотя бы и мне, какую-то новость. Я не ошибся.
- Все, - объявил Вася, - кончилась у них лафа. У сопляков этих.
Олежка, он знаешь у меня кто? Я сам не знал - скрытный, ментяра!
Мне было все равно, кем был зять у Васи.
- Он у меня казак, оказывается!
- Ну и что? - вырвалось у меня случайно.
- А то, - оживился Василий. - Я ему рассказал о том, как эти ворюги средь бела дня… Он, Олежка, мне и выдал: я, мол, казак. И обещал со своими договориться. Чтобы они, казаки, стало быть, его соплеменники, или как там? Чтобы они наш дачный кооператив под охрану взяли. Ну, если конечно, дачники не зажопятся эту охрану оплачивать… Думаю, не зажопятся - всех это ворье достало уже.
Думаю, большинство проголосует "за". Не все ж такие сердобольные интеллигенты, как ты. А казаки - они ребята крутые. Поймают кого, малолетний там, не малолетний - нагайками засекут. И из ружей палить будут. И уж у тебя разрешения не спросят!
Все-таки злорадство поперло из Василия буром. Слава богу, ключ вытащился и я, не попрощавшись, ушел. Надо отыскать Мишку, решил я.
Но как?
- А виноград-то у тебя знатный! - завистливо бросил мне в спину косой Вася. - Продавать повез?
- Это вам, Инна Яковлевна, - сказал я, протягивая моей добровольной "сторожихе" ведерко с виноградом.
- Да зачем? - по своему обыкновению стала отказываться она, - не надо. Что вы, Сергей Владимирович, в самом деле?
- Берите, берите. Племянника угостите и сами поешьте вволю. Я в следующий раз еще привезу, - пообещал я и подумал: - "Если останется что после набегов Мишкиных друзей и прожорливых ос".
- Зачем так много-то? Самим ведь надо.
- Берите. У меня винограда много. Лето хорошее было, длинное.
- А вы на могилки пойдете? Я смотрю, вы с астрами.
- Пойду… - Я помолчал. - Розы уже отошли. Только астры.
- Так я, пока вы ходите, виноград из ведерка в пакет переложу. Вы назад пойдете, я вам ведро отдам. А ведро я помою…
Побывав у Зои, Мишки, Светланы и Лизоньки, я зашел к маме с папой. Положив цветы, прошел к той могилке, где три дня назад увидел
Мишку-беспрезорника. Захоронение было явно старым. Оградки почти не было - две стороны ушли в землю почти по самые верхушки прутьев, одна сторона оградки была отломана и валялась рядом. На металлическом, сто лет некрашеном столбике-обелиске не было фотографии, вместо нее - табличка, надпись читалась с трудом. Но я сумел прочитать: Порфирьев Иван. Отчество разобрать не смог, только первую букву - "И". Иванович, а может - Ильич. А может еще как. Имен на букву "И" немало у русских, а судя по фамилии, похороненный был русским. Год рождения - 1889. Год смерти - 1981. Мне стало ясно, что про родителей Мишка наврал. Если и мог быть усопший в 1981 году на девяносто втором году жизни Порфирьев Иван И…, то только дедом, а то и прадедом. А скорей всего Мишке он не был ни кем. Тогда что тут делал Мишка? Я вспомнил, что очень мешал ему, находясь рядом. Мишка смотрел на меня с неприязнью, почти с ненавистью. Он ждал момента, когда я уйду. Зачем? Чтобы что?
Я посмотрел вокруг и увидел кучу листьев рядом с обелиском.
