дом еще одну тварь…усадил опять на пьедестал и молится ей, а потом родит еще с десяток наследников? Где здесь ты? В каком месте о тебе подумали? Уверена, что дед внесет тебя в свое завещание? А твой отец оставит тебе хотя бы тот сарай, в котором ты прожила всю жизнь? Ты…никому не нужная безногая дура!
Зашипела и впилась женщине в плечи. От невыносимой боли заныло в груди с такой силой, будто в сердце вонзили нож и несколько раз провернули. Эта ядовитая дрянь знала, куда побольнее ужалить, знала, в какую вену впустить свой яд, чтобы он выстрелил прямо в душу.
– Заткнись! Слышишь! Просто заткнись! Что тебе от меня нужно?
– Злость. Да, вот эта самая злость, от которой засверкали твои глаза и исказилось лицо. Отомсти им всем. Отомсти своему отцу, той суке, которую он снова притащил на место твоей матери, своему выжившему из ума деду…Иди ко мне. Стань на мою сторону. Я богата, я имею власть и влияние. У меня больше никого нет кроме тебя. И как думаешь…кому я все отдам, когда соберусь на тот свет к праотцам? Тебе! Тебе – моей единственной плоти и крови! Но…мы можем приумножить наше состояние. Можем вместе сокрушить Дугур-Намаевых и занять их трон! Ты и я!
Глава 7
Он сводил с ума. Ее запах. Вытеснил собой тот другой и заменил его. Въелся в поры, в молекулы, в кожу, во все его существо, и он теперь не мог вспомнить тот. Старался, очень старался, подносил к лицу ее вещи, нюхал их и…ничего не чувствовал. Как будто бы он отовсюду исчез и появился новый. Тот…что осел в каждом атоме самозванки. Это было больно. Адски больно шаг за шагом открывать эту фальсификацию, шаг за шагом погружаться в чудовищный омут лжи и понимать, насколько его разыграли, как им манипулировали, как создавали куклу для этого проклятого спектакля. А ведь так хотелось верить…да, ему захотелось поверить, что сможет заменить, сможет просуществовать с суррогатом, пока не понял, что и суррогат-то поддельный.
Но тогда промелькнула надежда. Крошечная, призрачная, и он снова попытался. Поехал к врачу, потом обыскал клетки…так и есть, врач рассказал, как выкраивал по кускам похожую копию…но вот фото оригинала не показал. Сказал, отняли и не дали фотографировать. А в клетке нашел ее кофту…значит-таки носили еду и давали нюхать ее вещи. Вот почему кошки не нападали. Им был знаком ее запах. И никакой мистики, как думала или надеялась маленькая Эрдэнэ.
Была какая-то вера раньше, какое-то отчаянное чувство, что само провидение послало ему копию, само провидение нашло для него утешение, что это судьба или второй шанс…и как же жестоко эта вера разбилась об острые камни реальности. Вера…болезненное слово. Каждая буква, как острый, ржавый гвоздь, который пробивает прямо в сердце.
Чудес не бывает. Просто чей-то спектакль. А эта сука всего лишь хорошая актриса. И он вытрясет из нее правду – сколько ей заплатили и что именно пообещали за его смерть…Потому что нет иной причины для того, чтобы она оказалась здесь… и только она могла знать, кто выкрал Эрдэнэ и зачем. Он никогда не поверит в то, что девочка сбежала и сумела раствориться в воздухе, и ни одна тварь не смогла ее найти. Ни одна нанятая им ищейка не вынюхала, куда пропала его дочь. Но Хан ошибся…Алтан не знала. Так дьявольски хорошо играть не смог бы никто. Умирать от голода и жажды и молчать. Конечно, есть безумные и отчаянные, но она не из их числа. И отчаянной никогда не выглядела. Скорее сломленной, надорванной, смелой…Черт. Нет. Все это не может быть сказано про суррогат. Все это могло подходить только его Ангаахай.
Какое же это мучение – каждый раз ее видеть, пытка, словно с него слазит живьем кожа. Вышвырнул из дома… а проклятый запах остался и впитался везде, где только можно. Даже шторы пахли ею. И ему хотелось одновременно выветрить его весь и вдыхать с такой силой, чтобы заболело в груди и разрывало легкие от наполненности ее ароматом.
Не видел несколько дней. Дал себе слово, что, если не признается, сдохнет, как он и планировал. Медленно и мучительно умрет в их комнате, и это будет жертва, принесенная им Ангаахай. Умертвить ту, что пыталась стать на ее место. И не смог.
Когда увидел в камеры, как она лежит на полу, как подстреленный, умирающий лебедь в своих белых одеяниях. Не выдержал и спустился к ней из своей комнаты на мансардном этаже. Оказался ближе, чем разрешал себе раньше, и чуть не сошел с ума. Вся его ненависть, ярость и презрение стали зыбкими, как туман.
Смотрел на ее страдания и сам подыхал от боли, сжимал руки в кулаки и не представлял себе, как сможет потом вынести ее тело…как сможет дать ей умереть.
Много раз думал о том, как сделает это, представлял себе, как уничтожает это исчадие ада, и потом так же представлял, как она открывает глаза, как тянет к нему руки. И там, в этой комнате он смотрел в ее наполненные слезами голубые глаза и тонул в них, погружался целиком в эту бездну и не мог сопротивляться.
Эти струящиеся хрустальные капли, эти дрожащие розовые губы, эти мокрые белые щеки. Как она молит, как изгибает свою тонкую шею, как тянется к нему …совсем как та…другая. И на мгновения он исчезает, растворяется в ней, снедаемый адским голодом, иссохший в едкой тоске по ее телу, губам, глазам, голосу. Он хотел ее. Примитивно, жадно, на каком-то невообразимо первобытном уровне. Зверски хотел, по-животному сильно, невозможно. И никакая сила воли и голос разума не могли заглушить эту бешеную тягу. Мог послать к ней кого-то из своих людей. Но не выдержал и пришел сам. Он должен был посмотреть на нее вблизи, должен был вдохнуть этот самый запах, должен был еще раз сказать себе, что это другая женщина, а вместо этого просто смотрел и сходил с ума.
Какая-то часть него хотела забыться, хотела послать все к черту и забыться в ней, сломаться и покорно стать на колени перед суррогатом и быть хотя бы с ней, хотя бы так утолить свою тоску. Проклятая дрянь, ей удавалось задурманить ему мозг, она зажигала в нем адское пламя, она дразнила его, она провоцировала и манила. Сдавит руками до хруста костей, сдавить так, чтобы выпустить уже бездыханную…и тогда
