Если немцы и впрямь отступают, то они не смогут выполнить задание и тогда Грызобоев точно спустит с него шкуру.
— Сверни мне папироску, — попросил сержант и, показав забинтованный кулак, пояснил:
— Носил бутылки с горючкой, одна и раскололась. А вы небось диверсанты?
— Угу. — Старик склеил самокрутку. — Кури, отец, выздоравливай.
Он хотел бегом догнать своих, но в это время впереди рвануло, посредине группы блеснула вспышка, черные фигурки полетели в разные стороны, взметнулся столб дыма.
— Воздух! — истошно заорал сержант и присел, закрыв голову здоровой рукой, но тут же понял свою оплошность и сконфуженно матюкнулся. — Наверное, мина… Так вроде не было…
Вышедший из минутного оцепенения. Старик бросился вперед. «Не может быть, не может быть», — пульсировала в сознании идиотская мысль. Несколько фигурок копошились на земле, несколько даже поднялись на ноги, но большинство лежали неподвижно. Через полкилометра начинался лес, там ворохнулась какая-то бесформенная масса, затарахтело, медленно упало дерево, поплыл вниз сизый дым.
— Танк, сука, танк! — Гром приложился к автомату и пустил длинную очередь. — Ты понял, танк! В засаде оставили, сволочи! — На губах у него выступила пена.
— Не ори, мозги болят. — Быстрый сидел на земле, держась двумя руками за голову, и раскачивался из стороны в сторону. — О пень ударило… Проверьте, рации целы?..
— Я тебя, падлу навозную! — Отстегивая гранату, Грои бросился к лесу.
Обожженный сержант сноровисто шнырял среди лежащих, ловко переворачивал одной рукой, иногда расстегивал одежду и слушал сердце.
— Пятеро готовы, — сообщил он, обойдя всех. — Одну вообще в клочки, вместе с рацией.
Рации были у Чайки и Гюрзы. Старик осмотрелся.
Гюрза бинтовала себе руку. Жаль Маринку.
Он подошел к уцелевшей радистке:
— Ну как?
— Сквозное. А рацию порубило осколками.
Старик поискал Смелого и Гвоздя. Оба были мертвы. Гвоздю разворотило грудь, а Смелому осколок снес половину лица.
— Ушел, гнида! — Гром тяжело дышал, в побелевшей руке он сжимал гранату с выдернутой чекой. — Что делать будем?
— Вставь чеку. Офигел — с «эфкой» на танк? — машинально спросил Старик. Он не знал, что делать. — Быстрый немного очухается, посоветуемся.
Быстрый лежал навзничь, сержант, встав на колени, приложился ухом к его груди.
— Тоже готов. Шестой.
— Как готов?! — выругался Старик. — Что ты мелешь! Отойди, дай я…
Он оттолкнул сержанта и прижался к груди командира. Тело было теплым, сердце не билось.
— В него ж не попало… Только что разговаривал…
— А ты че, такого не видал? А еще диверсант! — Сержант застегнул на Быстром полы. — Человек — нежная тварь. Не приспособлен он, чтоб головой о землю. Сколько я перевидал — рядом разорвется, осколки мимо, а он мертвый — волной убило. Вот вошь, ту попробуй…
Не раздавишь, пока лежа ногтями не зажмешь… Вши тебя небось тоже еще не ели?
Покряхтывая, сержант выпрямился.
— Пойду ребя посмотрю.
Через полчаса в одной из изб Сосновки Старик мысленно подводил итоги.
Шесть убитых, двадцать раненых. Трупы сложили в тень у забора, накрыли брезентом. Семерых тяжелых отравили в санбат. За длинным деревянным столом сидели пятнадцать человек, молча ели горячую картошку с тушенкой, добытую Громом, и колбасу из сухого пайка. Им и предстояло выполнять поставленную задачу. Возвращение в отряд — верная и позорная смерть. Может, раненые, если захотят…
— За ребят! — Лис поднял алюминиевый стаканчик со спиртом.
Так же молча выпили. Через некоторое время душившее всех оцепенение стало отступать.
— Не повезло! — сказал Коршун. Он был ранен в правую руку, но легко управлялся с ложкой левой. — Еще не перешли через фронт, а, считай, полгруппы нету!
— Жаль, я танк упустил! — в который раз выругался Гром.
Дверь в избу заскрипела, только начавшийся разговор оборвался. Через порог, пригнувшись, шагнул пригожий молодой лейтенант — высокий, крепкий, румяный, в новой шинели, туго перехваченной портупеей.
— Кто командир? — спросил он у Грома, сидевшего ближе всех.
Тот посмотрел на Старика, к нему же повернули головы остальные бойцы.
Только сейчас отчетливо Старик осознал, что остался единственным руководителем группы.
— Я командир.
— Комдив вызывает, — сказал лейтенант. — Велено проводить.
Старик встал.
— Погодь, лейтенант, чего горячку пороть? — свойски спросил Гром. — Сядь с нами, выпей за товарищей погибших.
— Не пью, — холодно ответил он. — Особенно когда ждет командир дивизии.
— Ну, а мы выпьем. — Гром потянулся к стаканчику. — За победу!
— Лейтенант усмехнулся:
— Выпить — дело нехитрое. Даже за победу. А автоматов у вас больше, чем во всей нашей дивизии, как погляжу. Стреляют?
Он круто повернулся и вышел.
"Интересно, зачем я понадобился комдиву? — думал Старик, шагая вслед за своим провожатым. — Может, хочет какую помощь предложить?
Это единственное пришедшее на ум предположение показалось сомнительным, хотя он еще не набрал опыта, чтобы убедиться: начальство никогда не предлагает помощь, да еще по собственной инициативе, наоборот — норовит выжать из тебя все что только можно, а зачастую — и чего нельзя.
Да и вид у пригожего лейтенанта был не особо доброжелательным, а это косвенно свидетельствовало о настроении комдива.
Штаб располагался в неказистой избе с закрытыми почему-то ставнями. У стены тарахтел дизель, черный кабель вползал в свежую щель между бревнами. Часовой на крыльце неодобрительно осмотрел Старика и заступил было дорогу, но потом глянул на лейтенанта и шагнул в сторону.
Старик и сопровождающий миновали просторные сени, где бубнила рация и толклись штабные офицеры, комнату, в которой небритый капитан в круглых очках рассчитывал что-то на крупномасштабной карте, наконец лейтенант, постучавшись, открыл последнюю дверь, коротко доложил:
— Привел, товарищ комдив! — и пропустил Старика впереди себя.
Командир дивизии в мятой, внакидку, шинели сидел за столом и, явно не ощущая вкуса, хлебал деревянной ложкой борщ из глубокой фаянсовой тарелки. У него был вид смертельно уставшего и безразличного ко всему человека.
— Командир специальной группы отдельного отряда особого назначения НКВД СССР сержант госбезопасности Сизов!
Старику показалось, что лейтенант за спиной хмыкнул. Спецзвания ГБ на три ступени превышали армейские, и общевойсковики относились к этому ревниво, хотя в обычных условиях своего отношения никогда не высказывали.
— Возьмете полуторку и под командованием капитана Петрова через тридцать минут выедете на операцию, — не отрываясь от борща, тихим, монотонным голосом сказал комдив. — Боевая задача: освободить от фашистов город Светловск. Выполняйте!
Старику показалось, что или он сам, или комдив сошел с ума.
— В группе осталось десять бойцов… Остальные…
— Не рассуждать! — рявкнул комдив. И прежним монотонным тоном добавил:
— Оружие, раненых и убитых сдать начбою.
Старик расправил плечи. Под сердцем шевельнулось чувство, которое впоследствии бросало его на колючую проволоку, минное поле, штыки, стволы автоматов и пистолетов с неукротимой неистовостью, позволяющей всегда достигать своей цели.
— Моя группа выполняет специальное задание и подчиняется только НКВД СССР!
Комдив поднял голову. Глаза его ничего не выражали, как будто он был мертв.
— Расстрелять! — без выражения сказал он и снова наклонился к тарелке.
— Есть! — четко прозвучало за спиной, и тут же последовал окрик:
— Пошел!
Пригожий лейтенант схватил Старика за ворот и рывком выдернул из комнаты. Если бы это произошло в сорок четвертом или даже в сорок третьем.
Старик скорее всего разделался бы и с лейтенантом, и с комдивом, и со всяким, кто встал на пути, — импульсивно, ничего не взвешивая и не задумываясь о последствиях. Но сейчас то чувство, которое и сделает его знаменитым Стариком, а впоследствии — Сыскной машиной, еще не успело окрепнуть и заматереть, потому он подчинился и пошел к выходу, ощущая через пальто упершийся в спину дульный срез нагана.
— Постой, брат, куда… — Он попытался обернуться, но кусок стали больно ударил между лопаток.
— Не слышал, что ли? — зло отрезал лейтенант. — Хватит за нашими спинами отсиживаться! Мы немца гоним, а они спирт жрут! Ловко устроились!
Нет, не хочешь воевать — к стенке!
— Да ты что, чокнулся? Где комиссар?!
Они проходили через заполненные штабным людом сени, и выкрик был услышан.
— В чем дело? — поднял голову небритый, взлохмаченный человек в шинели без знаков различия. — Я комиссар. Кто вы такой?
Старик сбивчиво рассказал свою историю и спросил, кому он может пожаловаться на самоуправство комдива.
Комиссар выслушал его внимательно и вроде бы с сочувствием, даже иногда согласно кивал головой, но в конце отвел взгляд.
