- Садитесь вон там, — указала я на кресло, которое стояло около балконной двери, напротив него стол и еще одно кресло, — Я за вами поухаживаю, схватилась я за ручки столика на колесах.
Мужчина безропотно сел, развел привычно колени, но тут же свел их. Но я успела мельком туда заглянуть. Зачем не знаю, но почему-то мне стало интересно каких размеров у него член. Сама себе надавала мысленных подзатыльников и расставила то, что привез нам официант, на столе. Села напротив начальника, открыла крышку –клош и приступила к завтраку.
Ярослава
- Вот, — провел впереди руками Вилен Иванович, — здесь, мы планируем детскую площадку. Надо что-то уникальное, грандиозное, чтобы мамы и такие пары как вы, — глянул он на мой плоский, еще и урчащий вдобавок, так как было время ужина, а мы еще не обедали, живот, — кто еще только собирается обзавестись потомством, могли тут гулять, и чтобы дети звали их именно сюда. Понимаете? По-хорошему это место должно работать как реклама. Ну, стратегию вы поняли, а как это будет выглядеть уже вам решать, Ярослава, — опять он глянул на мой живот, — да и сама ты, деточка, недавно еще на таких играла. Вспомни, что ты делала, и чтобы хотела делать.
Мужчины отошли. А я никак не могла побороть воспоминания, которые нахлынули на меня и не хотели уходить.
Последний раз я играла на такой площадке, когда мне было лет девять. Это было последнее посещение таких мест с радостью. Но вспомнилось мне не последнее посещение. А редкие моменты моих прогулок с отцом.
«- Ох, какая у вас внучка хорошенькая, — сказала как-то милая девушка, гуляющая с карапузом, — такие глазки смышлёные, щечки.
- Это мой папа, — тут же возмутилась я.
На тот момент я не понимала, как люди не видят, что это вовсе не дедушка, а мой самый настоящий, любящий папа ходит со мной по площадкам. Он даже периодически бегал со мной. Лазил там, где это позволяло сооружение, смеялся задорнее любого дяденьки, который сидел на лавочке и лениво оглядывал окрестность.
Я радовалась каждому моменту. Он учил меня играть в игры, которые сам когда-то играл, рассказывал о всем вокруг. Я могла задать любой вопрос и получить на него ответ. Мы разглядывали жучков. Поднимали с асфальта палочкой червей после дождя и уносили их на газон. А еще… Это он научил меня рисовать. Сначала мы рисовали мелками на асфальте. У него получались картины, а я не могла повторить и простых фигур ровно. Потом он стал меня учить рисовать красками. Для этого в доме появились разные их виды.
- Видишь, — сказал он однажды, нарисовав невесомую картину акварелью на листе, — этот рисунок настолько воздушный, как будто и нереальный. Размытый. Настолько нежный, что хочется его уточнить, — в этот момент он подвинул баночку с тушью и пером в ней.
- Нет, — закричала я, и стала махать руками над рисунком.
- Что ты глупая, черная краска не портит ничего, она лишь делает ярче. Выделяет важные моменты, расставляет акценты. Как в жизни, понимаешь?
Я замотала головой. Я тогда ничего не понимала. Но я очень боялась, что рисунок будет испорчен сумрачной черной краской.
А папа взял в руки перо, стряхнул с него лишнее и стал проводить линии.
- Видишь, стало все ярче, выделилось главное, так и в жизни, Яська, никогда не бойся черных полос. Они не портят жизнь, вносят акценты, выделяют для тебя нужное. Ты начинаешь ценить и видеть важное. А за черной, — опять макнул он в баночку с тушью свое перо, — за черной полосой придет светлая. И ты будешь ей рада. А если будет только светлое все. То будет, как на этом рисунке, все размыто и нечетко. А так, смотри, что получилось.
Отец убрал перо от листа, взял в руки тряпку и стал обтирать тушь. Я не смотрела, как он писал, а разглядывала его, пока он говорил. И когда взглянула на рисунок, была очень удивлена. Он действительно был другой - четкий, яркий, с главными моментами.
- Папа, — только и смогла произнести я.
С тех пор мы немного гуляли, больше рисовали дома. На улицу ходила со мной мама. Я не понимала, почему так. Мне хотелось и дальше играть на площадках с отцом. И он сдался. Опять стал ходить. Мы не обращали внимания на разговоры про дедушку. До тех пор, пока я не пошла в первый класс.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я так хотела пойти в школу, что не могла дождаться первого сентября. В классе я училась лучше всех. Слушалась учителя, просто смотрела ей в рот. Я так полюбила эту женщину, искренне. С большим удовольствием шла на уроки. Отвечала у доски с восторгом. Делала любую общественную работу, если просили. Даже немного занималась с отстающими. Появились друзья. И мне уже было дискомфортно слушать вопросы про то, что мой папа такой старый. И я гуляла больше с мамой.
С папой мы стали общаться только дома. По-прежнему, рисовали, читали, смеялись и играли. Закончился первый класс. Отзвенело лето. Я находилась на таком подъеме, что во второй класс опять бежала. Мне не терпелось увидеть учителя. Опять пообщаться с друзьями. Узнать новое. Так я бы и закончила его, но…»
- Ясь, ты дрожишь? - вырвал меня из воспоминаний голос начальника.
Повернулась к нему лицом, пытаясь сфокусироваться.
- Все хорошо? – уточнил ласково он, наклоняясь почти к моему уху.
- Эх, заморозим девчонку, сегодня весна напоминает, что она не лето! – рассмеялся искренне Вилен Иванович, — давайте сворачиваться. Завтра еще будет день. Опять поедем в «поля», — сделал в воздухе кавычки заказчик, — а на сегодня отдыхайте.
Ярослава
Начальник был взволнован, но вопросов не задавал. Я не хотела разговаривать, поэтому в такси села на заднее сидение, и уставилась в окно. Стали мелькать деревья и люди за окном, погружая в транс и опять вытягивая из подсознания старые воспоминания.
Тот день я, наверное, никогда не забуду. Начался карантин. Все люди сели по домам. А мы с папой только радовались, нам было очень весело вдвоем. Уроки делались быстро. Мама вкусно готовила. А мы много играли и рисовали. В один из таких «счастливых» дней, я решила нарисовать портрет нашей семьи. И как это делала папа, выделить основное тушью. Но сделала неловкое движение, и баночка перевернулась. Ее содержимое растеклось по столу и задело рисунок. Я очень расстроилась. Но папа, как всегда, не унывал.
- Не беда! Высохнет, поправим. Смотри, какой красивый получился. Или перерисуешь новый, — еще раз оглядев процент черного пятна на рисунке, добавил папа.
А на следующий день он слег. Мы с мамой вызвали скорую. Его увезли. И больше я его не видела. Он долго лежал в больнице, куда маму не пускали. А меня и подавно. А потом у него остановилось сердце. «В семьдесят, это вам не в семнадцать, мы с молодыми не знаем что делать? А тут…», — нервно выдал врач, когда мы приехали с мамой в больницу за вещами и свидетельством о смерти.
- Эх, у него такое пятно на легких было! – в спину нам крикнула какая-то женщина, мы с мамой обернулись, — Тут приговор конкретный, — сказала женщина в медицинском костюме, пронося пачку снимков, — Мужайтесь. Ваш отец не единственный у нас. Сегодня много придут за справками.
Нас такие слова не подбодрили. Я даже не стала спорить, что мама его жена, а не дочь. Мне было очень страшно, я не представляла, как буду жить без него. Кто будет мне опорой и поддержкой. С кем мы будем шутить и рисовать. Мама была настолько нежной, настолько хрупкой, и как потом оказалось слабой, что я даже и не думала, что мы можем прожить с ней вдвоем.
В тот день я рыдала и не могла успокоиться. Мама и не пыталась меня поддержать. Сама была как тень. Она настолько потерялась, что если бы не соседи, которые стали руководить процессом похорон, то не знаю, как бы мы его похоронили.
- Ох, Ясенька, - обняла меня соседка у холмика, — Ты, моя золотая, что же с тобой будет! Это ведь только часть беды. Как же ты, сокровище, выстоишь?
Я тогда не вслушивалась в слова соседки, но остальная часть беды не заставила себя ждать. И пришла так стремительно, как ее не звали и не ждали.
